Ванечка и цветы чертополоха - Наталия Лазарева Страница 4

Евгений Фёдорович даже закашлялся, так его душили негодование и воспоминание о сладковато-горьковатом запахе отделения. Он мысленно накрыл труп белой простынёй.

Путник уже въехал в деревню. Было около четырёх часов пополудни. Машину облаяла лохматая ушастая собака. Палашов остановился, опасаясь, что серая метнётся под колёса. Собака встала перед водительской дверью и, не переставая поглядывать ему в глаза, заливалась голосистым лаем.

— Ну, ты чего, Шарик, ерепенишься? А? — спросил он пса через полуоткрытое окно.

С противоположной стороны машины надломленный женский голос окликнул пса:

— Дымок! А ну-ка, поди сюда!

Пёс весь как-то осел и вильнул хвостом. Евгений Фёдорович глянул в сторону, откуда шёл голос, и увидел непонятное создание, направляющееся от кустов к дому ему наперерез. В руке это чудо природы, как он догадался, держало помойное ведро.

Издалека в лохматой кофте и с взъерошенной головой оно напоминало помятого воробья. Но когда оно перешло дорогу и встало рядом с Дымком, припугивая его ведром, Палашов понял, что оно не имеет ничего общего с этой птичкой. Причёска, правда, как у лешего, но подбородок точёный. Синие выцветшие тренировочные штаны с вытянутыми коленями нелепо свисли с него. Лицо, девичье, между прочим, лицо, почти скрытое пшенично-серыми волнистыми нечёсаными волосами, было бледно, глаза впали, веки красноваты. Девушка смотрела на него с некоторым безразличием. Он приблизился к приоткрытому окну.

— Нехорошо встречать гостя пустым ведром, — заговорил Палашов со смешком в голосе.

— Я вас не знаю. Вы какими судьбами к нам?

Дымок потерял здесь всякий интерес и отправился шарить по кустам. Девушка выпустила из рук ведро, и оно с грохотом упало. Палашов решил выйти из машины. Когда возвысился на целую голову над собеседницей, он представился:

— Евгений Фёдорович Палашов, следователь. Это Спиридоновка?

— Да.

— Слыхали, у вас тут парня убили?

— Мила, — она протянула ему холодную руку, которая при пожатии утопла у него в пальцах. — Вы приехали расследовать убийство Ванечки?

Она произнесла его имя так трепетно и горько, что у Палашова похолодело в позвоночнике.

— Да. Но у меня есть одна проблема. Вы не знаете, где бы я мог пожить тут пару дней?

— Очень знаю. Ради Ванечки поживите у нас.

— Это удобно?

— Если вы действительно хотите прожить здесь пару дней… Вам будет у нас удобно. Мы вдвоём с мамой. Места у нас навалом.

— Ещё один вопросик: куда бы мне пристроить мою железную лошадь?

Он обернулся на «девятку». Девушка задумалась на минутку.

— Гм… Пожалуй, найдётся ей стойло. У нас в саду. Да, загоняйте…

Евгений Фёдорович огляделся по сторонам. Вечерело. Листва деревьев приобрела мягкий цвет, приятный для глаз. Сарайчик по ту сторону дороги уныло подставил бок лучам лениво сползающего солнца. Через выкошенную лужайку за сараюшкой толпились тёмные стволы, сплетённые ветвями. Где-то в них вздыхала невидимая птица. Яблочный дух со стороны садов напоминал о крадущейся осени. Август.

Мила подняла ведро и быстро исчезла за калиткой. Видимо, хотела предупредить мать. Палашов остался один у машины, примешивающей к деревенским ароматам запах выхлопных газов. Кузнечики навязали ему незамысловатую музыку. Патрисия Каас умолкла.

«Хорошо здесь, — решил он, — как-то уютно… И природа…»

— Женька, помнишь, я тебе рассказывал, как с мамкой познакомился?

— Да, пап, ты тогда поспорил на ящик водки…

— Что сдвину экскаватор голыми руками. Ну, ты молодец, не забыл.

Фёдор Андреевич сидел за рулем «Москвича». За окном проплывал металлопрокатный завод: железобетонный серый забор, серое с большими окнами здание пропускного пункта, снова забор. Впереди виднелся переезд. Семья Палашовых делала обкатку новенького автомобиля. Они три года ждали этого замечательного дня, стояли в очереди, копили деньги. Поддатый отец, когда Женька приходил домой ободранный и прокуренный, грозился: «Вот купим машину, хрен ты у меня сядешь за руль, голодранец. Видишь дулю?» Он хватал парня за кудрявый загривок и тыкал кулачищем в нос. «Оставь мальчишку в покое, — вступалась мать, — будто сам не был таким».

— Ну что, Женёк, хочешь поводить? — Фёдор Андреевич совсем забыл, что у сына распухли сбитые руки.

— Пап, — и он показал отцу распухшие кулаки. Но поводить ему страсть как хотелось, и останавливали его не саднящие руки, а досада на отца, который, не разбираясь, отлупил его за драку в школе. Это в тринадцать-то лет!

Фёдор Андреевич мельком взглянул на сына и вспомнил.

— Ну да. Конечно. Слушай, и чего ты влез заступаться за эту дуру Люську? Яблоко от яблони недалеко падает.

— Нет, отец, она не такая, — злобно проговорил Женька, — не такая, как её мать.

Женя представил маленькую хрупкую Люську, свою одноклассницу. Как побледнело без того белое личико, как растерянно дрогнули светлые кудряшки, как она отступала к стене в коридоре школы, когда в лицо ей кричали мальчишки: «Твоя мать — шлюха! И ты сама такая! Шлюха! Ха-ха! Проститутка!» Они шикали и шипели, разбрызгивали слюной. А началось всё с того, что мальчик-отличник, который сидел с ней за одной партой, подхватив заразу слухов, демонстративно попросил её отсесть. Закончилось уже травлей. После урока девочки, гордо задрав носы, друг за другом выплыли из класса. Мальчишки, дождавшись, когда поникшая Люся выйдет, набросились на неё, подобно цепным псам: лают, а укусить не могут. Женька сначала не придал большого значения заговорщицкому шепоту среди одноклассников и вытолкался из класса вместе со всеми ребятами, следуя за девочкой. Но, услышав обвинения, увидев обозлённые лица и беспомощность Люськи, он метнулся между ней и остальными.

— Замолчите, — закричал он, — вы ничего… ничего не понимаете.

Ребята слегка отпрянули.

— Ха-ха. Палашов, ты что, уже того с ней, что ли? — смеялся Толик.

— Не твоё собачье дело, Семёнов.

— Ты в глаз захотел, Палашов? На, получи.

И Толик махнул Женьке по лицу кулаком. Началась потасовка, в результате Женька ударился головой о стену и больше не понимал происходящего.

Очнулся он уже в школьном медпункте на кушетке. Рядом сидела