Павел Лукницкий - Ниссо Страница 40

И, опустив измазанные жидкой глиной ладони, Бахтиор глядит на Ниссо, полный недоумения, не сразу понимая, что именно преобразило ее.

Трет ладонь о ладонь, сбрасывая с рук комья глины, медленно подходит к террасе, поднимается по ступенькам и останавливается перед Ниссо.

- Где ты это взяла? - не скрывая восхищения, произносит он.

Ниссо прямо глядит на него, чуть-чуть улыбается и молчит.

- Скажи, Ниссо! Почему молчишь? Нана, ты ей дала?

- Откуда у меня, сын, такие богатства?

Обе они улыбаются, но зачем шутить, - откуда у Ниссо этот наряд?

- Где взяла? - уже с оттенком тревоги повторяет вопрос Бахтиор.

- Ведь, правда, красивое, Бахтиор? - лукаво дразнит его Ниссо. - Где взяла, спрашиваешь?.. Скажу! Хороший человек дал.

- Как это дал? Кто мог дать? Шо-Пир?

- Разве, кроме Шо-Пира, в Сиатанге других нет?

- Других? - Сердце Бахтиора сжимается. - Кто тебе это дал? Говори!

- Хороший человек, говорю, - продолжает улыбаться Ниссо.

Бахтиор вплотную подступает к Ниссо, лицо его сумрачно, глаза остры и тревожны.

- Не шути, Ниссо... Кто дал? Даром дал?

Гюльриз с беспокойством следит за сыном. Ниссо уже не улыбается, в глазах Бахтиора она никогда не видела гнева. И в ответе ее неуверенность.

- Кендыри зовут этого человека... Приходил сюда...

- Кендыри тебе дал? - Бахтиором сразу овладевает ярость. - Покровитель, что такое еще?! Почему Кендыри? Откуда знаешь его?

- Почему не знать? Разве плохой человек? - И, пугаясь угрожающего взгляда Бахтиора, Ниссо добавляет: - Не Кендыри дал, купец дал, ходила к купцу я... Добрый он...

Бахтиор хватает Ниссо за плечи и, не помня себе, кричит ей в лицо:

- Купец... Платье... Кендыри... Ходила... Сумасшедшая ты... Собака он. Снимай платье! Снимай, говорю!

Трясет за плечи ошеломленную Ниссо, сбрасывает с нее тюбетейку, треплет за ворот платья. Ниссо, вскрикнув, пытается вырваться. Гюльриз вскакивает, кладет руки на плечи Бахтиору.

- Перестань, мой сын! Оставь ее. Ты с ума сошел!

И в тот же миг раздается зычный голос Шо-Пира:

- Бахтиор!

Бахтиор сразу оставляет Ниссо, она опускается на пол, скрыв руками лицо.

Шо-Пир уже на террасе.

- Что происходит здесь? Ошалел, Бахтиор? В чем дело?

- Бешеный он! - бормочет Гюльриз. - Ой-ио! Сына своего в первый раз боюсь.

Не зная, куда девать руки, Бахтиор теребит шерстяной поясок. Ему стыдно, но гнев еще не прошел.

- Вот! Красивая она - видишь? Спроси, где платье взяла? Куда ходила? С кем разговаривала?

- Ходила! Разговаривала! - передразнивает Шо-Пир. - Ты, может быть, хан?

Лицо Шо-Пира побагровело. Бахтиору непереносим его взгляд. Гюльриз делает вид, что продолжает вязать чулок. Подогнув ноги, Ниссо испуганно смотрит с пола на мужчин. Шо-Пир, смягчившись, обращается к ней:

- Кто дал тебе платье?

- Не сердись, Шо-Пир, - тихо отвечает Ниссо, и большие взволнованные глаза ее блестят надеждой. - Кендыри сюда приходил, к купцу мы ходили... Купец дал...

- Купец? С Кендыри, говоришь, ходила?

Зачем Шо-Пир смотрит на нее так? Лучше бы закричал, как Бахтиор! Ниссо молчит. Ей хочется сказать правду Шо-Пиру, но... ведь именно ему она хотела тайно приготовить подарок. Сказать про платье... - значит сказать про шерсть, а эта шерсть...

Гюльриз видит, что Шо-Пир хмурится больше. Она угадывает его мысли и решает вмешаться:

- Не то думаешь ты, Шо-Пир! Шерсть она вяжет, у меня учится. Купец заказал ей чулки, шерсть дал, за работу дал плату.

- Нана! - с обидой взмаливается Ниссо. - Я просила тебя...

- Молчи, молчи! Ты просила... - прикрикивает на нее Гюльриз. - Теперь дело другое - видишь, что получается! Лучше пусть знает Шо-Пир.

- А зачем чулки вдруг понадобились ему? - оборачивается к старухе Шо-Пир, но Бахтиор не дает ей ответить:

- Пусть снимет платье, я брошу его в нос купцу!

Шо-Пир внимательно разглядывает одеяние Ниссо. Платье идет ей, она действительно в нем хороша. Шо-Пиру жалко Ниссо.

- Вот что, Бахтиор... Решим дело иначе. Купец дал. Неспроста дал - не знаю, какой расчет. Но рассудим так: купец дал товар, на то и купец он, чтобы товары свои продавать. Платье цену имеет, он хочет, чтоб Ниссо отработала. Но за шерсть и за платье он получит расчет иначе: я сам рассчитаюсь с ним, а платье пусть останется у нее, пора приодеться ей!

- Как рассчитаешься?

- Мое это дело... А ты, Ниссо, без нас в селение больше не ходи.

- Конечно, - подхватывает Бахтиор. - Пусть не ходит! Незачем ей туда ходить!

- Не потому, Бахтиор, - перебивает Шо-Пир, возвращаясь к обычной насмешливости. - Вижу я, какая ты советская власть, готов запереть Ниссо. По другой причине...

- По какой, Шо-Пир?

- По такой, - Ниссо, слышишь? - есть люди, которые хотят тебя вернуть Азиз-хону.

Если бы сам Азиз-хон появился вдруг на террасе, Ниссо, вероятно, испугалась бы меньше. Она побледнела.

- Не пугайся так, глупая, - сказал Шо-Пир. - Хорошо, что мы знаем об этом. И не тревожься. Ты останешься в Сиатанге. Только, пока я не разрешу тебе, никуда не ходи. А сейчас вставай! Бахтиор, ты, кажется, глину привез? Подними-ка вон тюбетейку. Эх ты, вымазал всю!

8

Был вечер, один из тех тихих вечеров, что бывают только в горах, когда ущелье, остывая от дневного жара, до краев налито тишиной, когда каждый шорох, звук скрипнувшего под ногами камня, всплеск ручья на маленьком перепаде разносятся над долиной, свидетельствуя об ее величавом покое. Лунный свет медленно овладевал миром. Где-то внизу печально и тихо рокотала пятиструнка, да время от времени в другой стороне переливалась свирель.

Бахтиор давно взобрался по лесенке в свой шалаш, а Ниссо отправилась спать в комнату.

Шо-Пир сидел на террасе, спиною к саду, сжимая пальцами колено, и, легонько покачиваясь, беседовал с сидящей перед ним на ковре прямой и строгой Гюльриз.

Шо-Пир рассказывал старухе о том, как живут женщины за пределами гор, там, где навсегда уничтожено Установленное. И пока Шо-Пир ни слова не сказал о Ниссо, старуха слушала его молча, только поблескивая в лунном свете умными запавшими глазами. Мысль привлечь женщин к тому собранию, что решит судьбу Ниссо, казалась слишком смелой даже самому Шо-Пиру. Но он надеялся на Гюльриз, только она могла ему помочь.

Но вот Шо-Пир сказал все. Молчала Гюльриз, передумывая ту свою заветную думу...

- Теперь Азиз-хон требует нашу Ниссо... - как будто без всякой связи со сказанным произнес Шо-Пир. - Как ты думаешь, Гюльриз, отдадим?

- Красивая! - осторожно ответила Гюльриз. - Не забудет ее Азиз-хон!

- А что сделает, если не забудет?

Лучше Шо-Пира понимала Гюльриз, что такой человек, как Азиз-хон, пойдет на все. Лучше Шо-Пира знала она былое могущество Азиз-хона. В ту пору, когда Сиатангом владели сеиды и миры, даже Бобо-Калон боялся его, хотя и считал себя независимым от Яхбара. Боялся больше, чем русского наместника, жившего со своими солдатами в той крепости, что сейчас называется Волостью. Пусть Сиатанг считался владением русского царя, Азиз-хон к Сиатангу жил ближе, и слова его всегда были делом потому, что русские солдаты с винтовками никогда не приходили сюда... И что Азиз-хону мог бы противопоставить Шо-Пир? А мало ли что может придумать Азиз-хон, решив любым способом вернуть Ниссо?

Гюльриз ответила:

- Страхом свяжет сердца наших мужчин.

- Чего им бояться?

- Бахтиор - один, ты - один. За тобой мужчин мало, как трава они, против ветра стоять не могут. Против тебя - обычай, сильные еще у нас старики; молодые, как старики, есть тоже.

- При советской власти дела решает счет голосов.

- Плохой счет будет у наших мужчин! Мало таких, кто против Установленного пойдет.

- А ты пошла бы?

- Я женщина.

- Женщина тоже может поднимать руку!

"Что он сказал? Если правильно его понять... Даже десять кругов прожив, от сиатангских мужчин не услышать бы этого! Но Шо-Пир сказал так, он думает так, - вот как пристально смотрит, ждет!.."

- От рождения пророка Али такого не было, - наконец тихо произнесла Гюльриз.

- Советской власти тоже от рождения Али не было, - очень серьезно сказал Шо-Пир.

- Кому нужна одна моя рука?

- Женщин в селении много. Бахтиор сумеет их сосчитать.

- Сумеет... - полушепотом подтвердила Гюльриз. - Если их много будет. Думаю я: головы у женщин одинаковы, руки - не знаю, как...

- Если ты пойдешь по домам разговаривать...

Приложив руку к морщинистому лбу, Гюльриз, казалось, забыла о Шо-Пире. Он слушал дальние переливы свирели.

- Так, Шо-Пир, - твердо произнесла старуха. - Знаю тебя. Ты, когда чего-нибудь хочешь, стены не знаешь. Но только я по домам не пойду.

- Не пойдешь? - встревожился Шо-Пир. - Как же тогда?

- Не пойду по домам. Не смотри на меня так. Глупая, может быть, я, но по-своему думаю. В каждом доме мужчина есть. С женщиной один раз я поговорю и уйду, он потом сто раз ей наперекор скажет; ударит ее, дэвов страха на нее напустит... Надо иначе делать, по моему разумению. Надо с теми говорить, кто далеко от мужчин. Половина наших женщин сейчас на Верхнем Пастбище живет, скот пасет. Ты знаешь закон Установленного: ни один мужчина не может туда пойти. Даже если жена там родит, не может пойти туда, если пойдет - все женщины камнями прогонят его. Потому что они - Жены Пастбищ. Скажи, когда собрание будет?