Лев Толстой - Дневники и записные книжки (1909) Страница 40

Лег спать и проспал до 11 ночи и разделся и опять заснул.

8 Дек. 1909. Спал всю ночь. Проснулся слабый и нездоровый, но с оч[ень] ясным умом. Записал оч[ень] хорошее для разговора. Пришел есть — не хочется. Записать:

1) В первый раз, чуя (Переправлено из: чувствуя) близость смерти (спасибо за это), почувствовал возможность и великую радость жизни, свободной от своего «я», а всю посвященную на служен[ие]. Можно так жить, и как бы хорошо для других, а главное, для себя. Очень, оч[ень] хорошо на душе.

Сейчас прочел в Круге Ч[тения] нынешнии день, и поразительно весь день выражает превосходно то, что я записал нынче, именно то, что я в первый раз понял, что дело жизни моей, моего я, есть исполнение долга, что это не только лучшее, но единственное, ч[то] я разумно могу делать. Не могу достаточно ясно выразить и достаточно радоваться тому новому, испытанному мною чувству — уже не рассуждение, а чувство, что я работник, только работник Того, кем я живу. Что меня нет, как «я», как Л[ев] Н(иколаевич], есть только работник, и все интересы мои только Его дело. И это дело может быть то, чтоб пахать и сеять землю, чтоб кормить людей, и чтобы растить детей, и чтоб уяснить созн[ание] (Зачеркнуто: людей.). Можно бы возразить, с зать: а как же свое совершенствование?

Свое совершенствование не исключается этим пониманием себя совершенствуюсь не для себя, а только для того, чтобы быть хорошим для Него работником.

Как всё становится легко, просто. Живу — хорошо, буду работать Ему; умру — значит, не нужна больше моя работа. Самоубийство только при таком взгляде преступно.

1) Во всех религиях есть ложь и есть истина. Лжи во всех разные, истина во всех одна.

Уже по этому одному можно узнать, что в каждой религии истинно и что ложно.

2) Понимай жизнь, как свою собственность, и вся жизнь — неперестающая тревога, разочарование, горести, бедствия; понимай ее, как условие служения Хозяину, и вся она спокойствие, удовлетворение, радость и благо.

В каком бы месте, придя в сознание, я не застал себя, это то самое место, куда меня назначил Хозяин. И какие бы ни были те силы, большие или малые, и духовные и телесные, которые я чувствую в себе, эти силы суть те самые орудия, которые мне даны Хозяин[ом] для исполнения порученного дела, будь это локомотив, или топор, или метла. Дело же, приказанное Хозяином, мы всегда узнаем, как только перестанем заботиться о о своих, выдуманных нами, личных делах — дело одно: проявление любви, слияние со всеми. А это можно делать всегда, везде, при каких бы то ни было силах.

3) Что такое то я, которое я сознаю в себе отделенным от Всего? Что такое то Всё, от чего я сознаю себя отделенным, и каково отношение моего я ко Всему? т. е. то, что разумеется под словами: учения о душе, учения о Боге и учения о нравственности. (Запись этого дня, кончая словами: учения о Боге и учения о нравственности внесена в Дневник переписчиком. Здесь же вложены 4 листа из блокнота — автограф Толстого этой записи. Дальнейший текст, кончая словами: истинной наукой по ошибке не был перенесен переписчиком в Дневник с листка блокнота.) Без этих учений о душе, о Всем, о нравственности не может быть ни разумной, ни нравственной жизни людей, не может быть разумного знания.

А эти-то учения вполне отсутствуют в нашем мире. От этого и наша безумная жизнь, и наши праздные упражнения мысли, называемые нами истинной наукой. (Зачеркнуто: Но, мож[ет] быть, вы скажете, что мое определение того, в чем должна быть основа всех знаний, произвольно и что человеку нужнее знать о весе Марса и солнца, и о микробах, и происхождении животны[х] и т. п., чем знать то, что он такое, что так[ое] Всё, окружающее его, и как ему надо жить. Знаю, что мне скажут это точно так же, как говорят церковники, что утверждение о том, что вся вера в том, чтобы любить ближнего, произвольно.)

Вчера вечером читал Поссе. Нынче встал не поздно, здоровье лучше. Прекр[асная] погода. Ничтожные письма. Поправил добавление О Н(ауке], начал поправлять Разговор З[а] Обед[ом], не кончил. Ездил верхом. Саша записала то, что в постели думал. Оч[ень] уж много я набрал работы. Иду обедать.

Вечер не помню, читал что-то.

10 Дек. На душе оч[ень] хорошо. И всё от того, что не переставая молюсь новой молитвой и живу ею. Помоги мне быть только Твоим работником. Знаю, что он так же может помочь мне, как и я могу помочь частицам моего тела служить всему, но молитвой выражаю только то, что сознаю всей душой. И, удивительное дело, в 81 год только только начинаю понимать жизнь и жить.

Ходил и утром, и перед сном. Зашел далеко целиком, и нашла робость. Стыдно, Л[ев] Н(иколаевич]. Иду обедать. Занимался всё Сном. Нехорошо. Записать: Любовь это орудие.

(Запись 11 декабря 1909 г. до слов: В постели внесена в Дневник переписчиком. Здесь же в тетрадь Дневника вклеен листок из блокнота, на котором рукою Толстого сделана запись, перенесенная в Дневник переписчиком под N 1.)

1) Как для того, чтобы топор, пила, заступ делали то дело, на которое они предназначены, надо, чтоб они были остры, так и для того, чтобы твои человеческие силы делали то, что они предназначены делать, надо, чтобы они были любовны.

Работник с тупым топором, пилой, заступом не может делать хозяйское дело, и человек, делающий дело Божье без любви, не может делать Его дело.

Любовь есть орудие, данное человеку Богом для служения Ему. Но как орудие — топор, пила, заступ, должно быть исправно, отточено для того, чтобы оно могло резать то, что оно должно резать, так и любовь должна быть отточена так, чтобы она могла брать, действовать не только на близких, добрых, но чуждых, недобрых, всех людей, всё живое.

2) Мы работники дела общего, всемирного, божия. Пути, которыми совершится это дело, не могут быть доступны нам, как не может быть доступно работникам всё дело хозяина (пример, разумеется, далеко не полный, сравнивая всемирное, вечное движение с делом частным, временным). Всякое угадывание работника о том, в чем состоит дело хозяина, и направление своих сил-как и не может быть иначе — на это различно предполагаемое дело только отвлекает силы работника от дела и замедляет совершение его, лишает работника лучшего блага: сознания несомненности знания того, что он делает то, чего хочет от него хозяин. Такое же сознание дается человеку только одним: тем, и что, отступая от воли хозяина, работник лишается блага, исполняя ее — получает благо.

Как работнику хозяин сказал: если будешь делать то, что я велю, буду держать, кормить, обеспечивать тебя, давать тебе то, чего тебе хочется, так и человеку, всему существу его сказано: дам тебе благо, если будешь делать то, что я велю; не будешь делать — не будет тебе блага. Благо же твое в увеличений в себе любви. То же, что я велю, ты знаешь из того, что это одно дело, которое ты всегда можешь делать.

Поняв же это, человек получает и самое несомненное знание о том, в чем дело не только его жизни, но жизни всего мира. Не всё дело мира, со всеми подробностями его достижения, как думают знать это люди, предписывающие определенную деятельность, — а получает несомненное знание об одном из подготовительных состояний к тому, всегда скрытому от человека, общему, всемирному, Божьему делу, которое делается жизнью мира. Получается несомненное знание о том, что это подготовительное состояние, включающее в себе всё, что только могут придумать люди, делающие предположения о задачах жизни, состоит в одном: в увеличении исеобщей любви — увеличении, которому ты несомненно содействуешь, увеличивая ее в себе.

В постели записал это об орудии и о мнимом знании назначения жизни мира. И мне казалось, когда писал, очень важно.

Гулял. Метель. На душе оч[ень], оч[ень] хорошо. Сознание своего положения работника всегда на глазах хозяина необычайно успокаивает, утверждает, отгоняет сомнения и, главное, заботу о славе людской и дает такую радость. Не могу по старой привычке не выражаться в форме просьбы:

«Помоги, помоги мне не переставать сознавать себя твоим крошечным, но все-таки работником, чтоб не прошли это успокоение и радость, помоги».

Читал письма и отвечал. Хотя поздно начально довел, хотя вчерне, до конца Сон. Гулял, ложусь спать перед обедом.

Вечер провел за чтением. Проводили Соню.

12 Дек. Всё по-старому, по-обычному. В постели записал только письмо Фиалко, революционеру, рассудителю о религии. Письма. Трогательное, длиннейшее от Копыла. Всё за что-то сердится, язвит. Я не читал всего, но рад, что ни малейшего зла не чувствую, но прямо жалко. Он, верно, больной. Поправлял Сон. Еще придется поработать. По форма эта может быть удачная. На душе не дурно, но нет того умиления и той твердости, к[отор]ые были от сознания своего работничества Ему. Может быть, прийдет, а мож[ет] б[ыть], прошло. И надо новое. Сейчас подумал оч[ень] странное, а именно, что для того, чтобы быть с Богом, быть в настоящем, быть неподвижным, надо не переставая двигаться. Je m'entends, [Я понимаю то, что хочу сказать,] т. е. что для того, чтобы быть с неподвижным, вечным, надо не переставая отодвигать то, что отделяет от него. Иду обедать.