Ал Разумихин - Короткая жизнь Страница 40

- Ваш папенька скончался вскоре после вашего отъезда...

- Нет! Нет! - перебивая меня, вскричала Елена Николаевна. - Мой отъезд не мог быть тому причиной!

Она отвергала саму возможность, само предположение причастности к случившемуся.

- А как маменька? - неуверенно спросила она после некоторой паузы, опасаясь, видимо, снова услышать тяжелую весть.

Я не решился сразу сказать о смерти Анны Васильевны.

- У меня от нее письмо.

Я достал его. Елена взяла конверт, секунду поколебалась и все же не выдержала.

- Извините меня, - произнесла она, надорвала конверт и побежала глазами по письму.

- Нет, я не могу вернуться домой, - заговорила она, тут же вслух отвечая на письмо. - Я связала свою судьбу с судьбой Дмитрия Никаноровича, у меня нет другой родины, кроме родины мужа. Я вполне здесь освоилась... Секунду она молчала, точно собиралась с духом. - Передайте маменьке, что я верна памяти моего мужа. Здесь я нашла свое место. Стала учительницей, приношу пользу, воспитываю детей, и не только воспитываю, но и сама участвую... - Она не произнесла, в чем участвует, но это и без того было понятно, иначе меня не послал бы к ней Ботев. - Кланяйтесь маменьке, я не буду ей писать. Да и что писать, она не поймет меня...

- По правде, мне и некому было бы передать ваше письмо, - сказал я, набравшись мужества. - Письмо вашей матушки писано четыре года назад.

- И маменьки уже нет? - Елена на мгновение закрыла глаза. - Божья воля, - сказала она. - Я все равно не могла бы к ней вернуться. - Она протянула мне руку. - Спасибо, и дай вам Бог никогда не пережить такой потери, какую пережила я.

- Это не все, - обратился я к ней. - У меня есть еще поручение вашей матушки.

- Ах да, - вспомнила Елена. - Мне передали, что у вас есть для меня какие-то деньги.

- Не деньги, а серьги.

- Ну, это все равно.

Сказано было с таким безразличием, что я сразу сообразил: деньги или серьги ее интересуют лишь как ценность, способная быть обращенной в ружья или пистолеты. И мне стало понятно, почему Ботев нашел нужным устроить мне встречу с Еленой.

- Они с вами?

- Мне надо только разуться, - пробормотал я и стал расшнуровывать ботинки, снял их и огляделся по сторонам.

- Мне нужен нож.

Искать нож не пришлось. Откуда-то из складок своего платья Елена достала и протянула мне кинжал, короткий, остро отточенный.

Да, передо мной была не Елена Стахова, а Елена Инсарова!

Я срезал набойки, сковырнул вар, развернул обвертки, и камни засверкали даже при тусклом свете керосиновой лампы.

Я положил серьги на ладонь Елены. С минуту она рассматривала их.

- Маменькины сережки, - промолвила она, грустно улыбаясь. - Помню. Что ж, пригодятся сейчас.

Мне стало очевидно, что им недолго оставаться при ней. Ей для того только и помогли встретиться со мной, чтобы она могла распорядиться драгоценностями.

- Спасибо, - еще раз сказала она. - И прощайте. Вы благородно выполнили поручение. Вряд ли мы с вами еще когда встретимся. Поклонитесь от меня России.

И ушла. Так же решительно и быстро, как появилась. Мужественная россиянка, верная Болгарии. Провидел ли Тургенев, что станется с его Еленой?

Сразу же в комнате появились бабушка Тонка и мой провожатый. На этот раз Тонка улыбалась.

- Твой проводник говорит, что вам лучше не задерживаться, - обратилась она ко мне. - Лодка ждет. И да благословит вас Боже!

По ночным рущукским улицам мы добрались до темного Дуная, сели в лодку, высадились на румынском берегу. Провожатый не стал сопровождать меня далее, в одиночестве я добрался до вокзала, дождался утреннего поезда и вскоре отбыл в Бухарест.

...Вероятно, ничто в природе не происходит внезапно. Даже землетрясения или извержения вулканов. Думаю, что и народные возмущения не вспыхивают сами по себе, неожиданно, их можно предсказать.

Я утверждался в этой мысли, наблюдая за деятельностью Ботева. Он руководствовался не пламенными порывами души, а даром политического предвидения.

- Нужен еще год, - говорил он в задумчивости, точно размышлял вслух сам с собой, ни к кому, собственно, и не обращаясь, а так, скорее отвечая нахлынувшим мыслям.

В один из дней он прислал за мной одного из хышей, что вечно крутились около него в несметном количестве.

- Христо просит зайти.

Я предполагал найти его в окружении друзей и соратников. Но увидел мать, жену, ребенка - и никого больше, даже братьев не было.

- Дошла очередь и до вас, Павел Петрович, - объявил мне Ботев. Разговор серьезный, поэтому позвал вас к себе. Вы много раз предлагали свою помощь, но всякий раз...

- Вы ее отвергали.

- Не отвергал, поверьте, а лишь отклонял, сознательно сдерживая ваши порывы, - продолжал Ботев. - Впрочем, вы оказали нам не одну услугу, смею заверить, немаловажную. Но я не хотел привлекать к вам ненужное внимание. За это время в Румынии к вам присмотрелись, и, уверен, никто не считает вас революционером.

- Это похвала? - спросил я не без горькой иронии.

- В данном случае похвала, и немалая, - серьезно сказал Ботев. - Кто вы для властей? Молодой русский помещик, заявившийся сюда, на Балканы, движимый отвлеченными идеями славянофильства. Чего проще было втянуться в дела русских и болгарских революционеров, но вы счастливо избежали искушения.

- Не без вашей помощи?

- Пусть так, - признал Ботев. - Но это избавило вас от ненужных неприятностей. Вы чисты, как луковица, очищенная от шелухи.

- Но ведь луковицу чистят для того, чтобы съесть?

- Вы сообразительны, - похвалил меня Ботев. - Меня интересует другое: хочет ли луковица быть съеденной?

- Хочет! - воскликнул я, начиная угадывать смысл прелюдии.

- Тогда поговорим...

На этот раз он привлекал действительно к серьезному делу. Речь шла о транспортировке оружия. Планировалось сначала доставлять его из России в Румынию, а затем уже переправлять в Болгарию. Речь шла не об эпизодической операции. Работа могла занять по крайней мере несколько месяцев. Доставка должна была производиться небольшими партиями, но с достаточной регулярностью. Мне отводился участок в дельте Дуная. Я должен был принимать и передавать оружие, вести его учет и производить расчеты с поставщиками.

Почему выбор пал на меня? Ботев не касался этой темы, но, думаю, все было довольно просто. За эти годы ко мне успели приглядеться и не сомневались в моей порядочности и добросовестности. Мне можно было доверить деньги, и я - не предатель. И еще одно очень существенное - у полиции составилось прочное мнение, что я живу личными интересами. И если поддерживаю знакомства с какими-то там неблагонадежными элементами, то исключительно из своеобразного любопытства, но никакого при этом участия в их делах. Я мог объявить, что интересуюсь историческими памятниками или записываю народные песни, поэтому слоняюсь в дельте Дуная. И этому легко поверят, настолько безобидное сложилось обо мне впечатление.

Впоследствии я осознал, насколько дальновиден был Ботев в своем отношении ко мне. Не знаю, насколько изначальны были его планы использовать меня, но не все сразу, всему свое время - этому правилу Ботев следовал всегда.

Опять приходилось покидать Бухарест. Версия, на которой мы с Ботевым остановились: еду собирать материал для очерка об исторических памятниках в низовьях Дуная.

- Христо не советует откладывать эту работу, - обмолвился я дома.

Его мнение сразу изменило отношение женщин к моей поездке. Ни Йорданка, ни Величка ни о чем больше не спрашивали. Благословение Ботева придало моим изысканиям понятную окраску.

- Время от времени я смогу наведываться в Бухарест, - обещал я своим хозяйкам.

Меньше всего я намерен рассказывать о себе, скажу лишь, что работа оказалась не самой простой, а достаточно хлопотной и беспокойной, иногда даже опасной. Я ходил по разным адресам, встречался с незнакомыми людьми, перевозил с места на место различные тюки, корзины и свертки, от кого-то получал, кому-то вручал, одним давал, от других брал расписки, расплачивался за доставленный товар, мне передавали для этого деньги, но, случалось, расплачиваться было нечем, и тогда поставщики лезли ко мне с ножом к горлу. В промежутках мне приходилось притворяться бездельником. Расспрашивать местных старожилов о событиях, которых никогда не происходило в действительности, и разыскивать руины, которых никогда не существовало. Не совру, мне удавалось производить требуемое впечатление.

О том, что происходило в Бухаресте, я узнавал урывками, потому как имел дело преимущественно с контрабандистами и коммерсантами. С деятелями болгарского освобождения я сталкивался реже, а только от них я и мог что-либо узнать.

Сперва я обосновался в Браиле. Этот город, расположенный на левом берегу Дуная, был мне знаком. Он был удобен своими пойменными зарослями камыша - здесь легко было прятать тюки с оружием. Но Браил отстоял слишком далеко от границы, и я перебрался в Измаил.