Парад планет - Евгений Филиппович Гуцало Страница 40

послушной отарой потянулись к курятнику вслед за грибком-боровичком. В зарослях дерезы остановились. За горизонт садилось солнце, с поля возвращалось, поднимая пыль и мыча, стадо коров. Лицо у Хомы было красным, будто подрумяненное закатом, И если маститый Мастодонтов-Рапальский смотрел на яблоневского колхозника как на новоявленного мессию, то у Ионы Исаевича Короглы губы дрожали в саркастической усмешке.

— Раздевайтесь! — приказал старший куда пошлют выдающемуся спецу в области технических наук.

Академик Козак-Мамарыго поначалу испуганно ухватился за полотняные штаны, крашенные бузиною, потом растерянно дернул за шнурок свою сорочку-вышиванку.

— А может, только рукава сорочки закатать? — несмело пролепетал он.

— Кто же лечит от глухоты человека, у которого только закатаны рукава? — промолвил грибок-боровичок, обращаясь ко всем присутствующим за курятником шефам, словно к своим ассистентам, и они с умудренным видом дружно закивали головами.

Увидев, что коллеги полностью поддерживают Хому, и понимая, что тут не Дом культуры, который обязывает к определенным нормам поведения, Аполлон. Кондратьевич неуклюже стянул вышиванку и передал ее в руки коллеге Короглы. За вышиванкой снял майку и уже хотел было спустить штаны, как опять отозвался старший куда пошлют:

— Кто же лечит от глухоты человека без штанов? Вы разуйтесь!

Разувшись, а также вынув из уха французский слуховой аппарат, академик Козак-Мамарыго предстал перед своими коллегами и перед грибком-боровичком не только полуголым, а и глухим. Еще в босоногом детстве его тело было татуировано всякими веселыми рисунками и изречениями, которых маститый Аполлон Кондратьевич не стеснялся разве что в присутствии своей второй жены.

— А вы чего смеетесь? — сказал старший куда пошлют, обращаясь к шефам, которые иронично разглядывали своего коллегу. — Не видели голого академика? Молчите, сякие, ибо и вы такие! Не видит сова, какая сама…

Академики послушно согнали усмешки с лиц, спрятав свою иронию поглубже, приберегая ее для другого случая. Грибок-боровичок достал из-за лацкана пиджака обыкновенную цыганскую иголку с ниткой, которую носил с собой на всякий случай: чтоб в случае надобности пришить пуговицу, залатать дырку или, может, заняться иглотерапией.

Эге ж, заняться иглотерапией. Ибо когда грибок-боровичок достал из-за лацкана пиджака цыганскую иголку, то Мастодонтов-Рапальский, Короглы, Козак-Мамарыго и другие приезжие шефы сразу догадались, что Хома непременно практикует в иглотерапии. Эта их догадка переросла в уверенность, когда тот цепкими пальцами, будто клещами, взял глухого академика за левое ухо и, выбрав какую-то невидимую точку в раковине уха, собрался уже проколоть химерную точку острым кончиком цыганской иглы. На посиневших от страха губах Аполлона Кондратьевича расползлась, словно турецкий святой на топчане, змеиная усмешка. И тогда старший куда пошлют загнал кончик цыганской иглы в правое ухо.

Лицо у Аполлона Кондратьевича стало как у того кота, который знает, чье сало съел. Усадив спеца прямо на землю, грибок-боровичок загнал кончик цыганской иголки в левую пятку своего стихийного пациента, спустя минуту с не меньшей сноровкой — в правую пятку.

Шефы с необыкновенным вниманием следили за манипуляциями народного иглотерапевта из Яблоневки, фиксируя каждый его жест, выражение глаз, мимику лица.

— Вот и все, сделала Гапка бисового батька! — весело воскликнул грибок-боровичок, вынимая цыганскую иглу из пятки Козака-Мамарыго, — не будьте таким шустрым, как медведь на ловле мух, одевайтесь и обувайтесь, чтобы народ не заглядывался.

— Да неужели? — удивленно вскрикнул Аполлон Кондратьевич, и лицо его расцвело такой неудержимой улыбкой, что если бы немного ее придержали, то лодырь поймал бы.

— Не сама пряла, кума помогла, правда? — радовался чужому счастью старший куда пошлют. — Думали, если уродилась лошадь с лысиною, то так она и пропадет?

— Слышу! — кричал за курятником Козак-Мамарыго, которому, казалось, по такому случаю было не жаль утопиться в чистой воде. — Теперь я слышу без французского слухового аппарата, подаренного марсельскими докерами!

И татуированный спец в области технических наук бросился обнимать и целовать грибка-боровичка, своей чародейной иголкой излечившего его от глухоты, от которой не могли излечить лучшие отечественные и зарубежные отоларингологи!

Что тут началось среди приезжих шефов-пациентов, мужчин в годах, а раз в годах — значит, с видимыми или невидимыми болячками и хворями! Кой-кому из них показалось, что они жизнь по ветру пустили, что они век прожили, будто в ступе истолкли, пролетели их годы, словно ветры вокруг света… Но не все еще потеряно на земле, раз им посчастливилось в Яблоневке встретиться с народным целителем!

— Конечно, такие уж наши года, что сегодня живешь, а завтра гниешь! — прочитал старший куда пошлют прозрачные мысли в головах академиков. — Не волнуйтесь, граждане, подходите по одному, да не лезьте поперед батька в пекло…

И пока летнее солнце садилось за горизонтом, старший куда пошлют занимался иглотерапией за колхозным курятником. Он и без врачебных справок, без медицинских диагнозов и анализов видел, что вот у этого академика, с лицом, смахивающим на хомяка, болит голова, прямо раскалывается, будто клепки порассыхались или обруч с нее свалился. А ну-ка, уважаемый, разувайся, сбрасывай свои импортные замшевые туфли, поколем тебе голые подошвы. Ну, что, перестало, голова уже не раскалывается, клепки на месте?.. А ты, дорогуша, прославился в области геронтологии и гериатрии, изучал биологические возможности удлинения человеческой жизни? Не хочешь верить, что против нашего века нет лекаря, не хочешь соглашаться с тем, что час от часу, а к смерти ближе, не хочешь знать, что сколько ни летай, а все равно доведется на землю падать?

И ладно бы там болезнь как болезнь, а то ведь разболелись у тебя зубы на шефских работах в колхозе «Барвинок». Ладно, можешь не разуваться и не раздеваться, а только подставляй свое ухо, вот ухо мы и поколем цыганскою иглой. Видишь, уже не болят, уже не морщишься, уже опять свято веришь, что сколько ни жить, а не доведется «за упокой» служить, да уж шут с тобою, людям нужны и такие геронтологи. Пускай они, как это у вас по-ученому говорится, ломают голову над онтогенезом и старением, над конституциональными типами старения, над увеличением стабильности генома, над ионизирующей радиацией и свободными радикалами, — то есть над всем тем, над чем призваны ломать голову наши геронтологи!

А это что ж за благочинный академик, который будто бы одолжил свою физиономию у какого-то святого на день или два, да забыл вернуть и носит ее уже не один десяток лет? Можешь и не признаваться, на твоем лбу написано, что