Никто не знает Сашу - Константин Потапов Страница 40

В туалете Саша не всегда был достаточно меток. В ноты он попадал лучше. Видимо, его точность распространялась только на высокодуховные вещи. До материального он не хотел опускаться.

Саша храпел. Негромко. С учтивостью советского интеллигента. На самой грани слышимости. Мешал спать с уважением. То ли такое строение носоглотки, то ли воспитание.

Саша везде оставлял свои провода и струны. Если другие мужчины метили территорию носками, Саша хотел показать принадлежность к профессии. Подчеркнуть музыкальность своего быта. Хотя и носками в итоге не брезговал.

Сложно найти место в квартире, где бы Саша не оставлял гитару. Кухонный стол, шкаф балкона, туалет. Поразительная креативность в условиях однушки. Один раз Саша оставил гитару в ванне. Она жалобно блестела струнами и напоминала брошенную любовницу. Казалось, мы живём втроём. Саша уже тогда проявлял тягу к пошлым драмам и треугольникам.

Когда Саша выходил из дома, он сначала полностью одевался. Потом обувался. А потом вспоминал, что в этом бренном мире существуют ключи, бумажник, телефон. Иногда осознание настигало его в подъезде. Саша никогда не мог выйти из дома с одной попытки. Однажды он выходил из дома 16 раз. Соседи подумали, что мы переезжаем. Будучи человеком творческим, он никогда не клал вещи на одно место. Я бегала по квартире и искала карту «Тройка» – за унитазом, в духовке, под диваном, Саша стоял в прихожей. Главным аргументом было – натопчу. Так Саша проявлял заботу о чистоте дома.

При этом Саша никогда не мог найти нужную вещь сам. Даже если вещь лежала на видном месте. Помню, он потерял кастрюлю борща в холодильнике. Саша не помнил дат и годовщин. У Саши была избирательная амнезия на всё, что связано с готовкой, уборкой и стиркой. Зато Саша помнил наизусть десятки малоизвестных песен. В хозяйстве это не особо помогало.

Саша в совершенстве овладел искусством автокорректа. То есть, заканчивал за меня предложения без спросу. Или подсовывал нужное, как он думал, слово. Саша слишком буквально воспринимал фразу – они договаривали друг за другом. Тем более, в 90 процентах случаев Саша ошибался.

Саша всегда знал, когда в моей пачке будет последняя сигарета. В этом вопросе его интуиция граничила с экстрасенсорными способностями. Правда, догадаться, что сигарету надо оставить мне, Сашиного чутья не хватало. Как и догадаться о том, что я слышу, как он иногда мастурбирует ночью, на своей половине кровати. Не думаю, что он представлял меня. В этот момент я скучала по его храпу.

Мне можно было не беспокоиться о фигуре. Всё вкусное Саша тоже съедал первым.

Если кто-то отучит Сашу курить в ванне, он получит Нобелевскую премию. Проще остановить войну в Сирии. Сизиф вернулся бы к камням после нескольких попыток. И потом ещё бы успеха достиг.

Как-то Саша постирал мои вещи со своими дешёвыми джинсами. Вещи стали категорически синими, включая белый лифчик. Машинка обиделась, отказывалась включаться и томно ждала мастера, набрав в рот воды. Сашины джинсы остались без изменений.

Саша обожал критиковать мои любимые фильмы. Со вкусом и яростью заядлого синефила. Разбирал по косточкам всё от сценария до цвета глаз главной героини. Просила ли я его об этом, Сашу волновало мало.

Как-то мы договорились с Сашей, что он не будет петь и писать песни хотя бы до завтрака. Это давалось ему нелегко. От напряжения он скрипел зубами. Жилы на лбу напоминали карту автодорог Подмосковья. Саша держался сколько мог, но всё-таки сорвался. Эти три минуты были самыми тихими в моей жизни. Саше надо было работать вслух. Все соседи знали, что дома живёт музыкант. Их Саша, кстати, стеснялся. Иногда я думала, что мне проще притвориться соседкой, чтобы не слышать его мычаний.

Но стоило мне включить что-то своё, даже в наушниках, Сашино лицо становилось кислее неспелой айвы. И примерно такого же цвета.

Как у любого артиста, у Саши был внутренний монолог. Посвящать в него окружающих Саша не спешил. И часто начинал предложение с середины этого внутреннего потока. Оттого его речь часто напоминала нарезки битников. Или последнюю стадию шизофазии. Если бы Ульям Берроуз был бы жив, он бы ещё раз умер от зависти. Саша искренне удивлялся, почему другие не в контексте его переживаний.

Однако, Саша никогда ничего не высказывал напрямую. Если упрёки летели в адрес моей причёски, это значило – Саше не нравится, что сегодня я иду к друзьям. Если Сашу не устраивал цвет помады – Саша был против перестановки в комнате. Саша был загадочней любой женщины. Он достиг шедеврального мастерства в искусстве эвфемизмов, экивоков и недоговорённостей. Ему бы стоило присвоить докторскую степень в изучении Эзопова языка. Он мог бы преподавать его в Гарварде.

Но страшнее было Сашино молчание. Саша мог молчать гневно, мог молчать презрительно, мог с упрёком и даже – нецензурно. Десятки оттенков. Как-то я процитировала ему Довлатова, что молчание надо запретить как бактериологическое оружие. Саша в ответ не издал ни звука.

Сашино молчание было страшно тем, что оно потом заканчивалось. И мы начинали кричать. В такие моменты наши соседи скучали по Сашинам песням.

Саша не любил моих друзей. Он их презрительно называл мещанами. Говорил, что они только играются в творчество. И ничего толком создать не могут. А могут только сидеть в Жан-Жаке или «3205» и заказывать себе апероль. Сранная московская интеллигенция. То, что половина моих друзей переехало позже него, Саша игнорировал. Саша вообще был мастером в игнорировании неудобных фактов. Если бы можно, Саша бы проигнорировал свою смерть.

Саша был равнодушен к успехам моих друзей. Он так и говорил – я равнодушен к успехам этих мещанских хипстеров. Меня не интересует это современное псевдоискусство, говорил он. И чем современнее и успешнее становился кто-нибудь из моих друзей, тем сильнее Саша был равнодушен. Он просто источал равнодушие. Его ледяным голосом можно было замораживать овощи. А сразу после встречи с моими друзьями, Саша начинал невзначай узнавать подробности их успеха. Настолько невзначай, что добирался до деталей их детства. Из моих друзей Саша любил только самых неудачников. Ими он не интересовался. На них Сашино равнодушие не распространялось.

При моих друзьях Саша пытался делать вид, что всё в порядке. Он всё выяснял через меня. И все претензии высказывал мне. Саша вообще реагировал отсрочено. Он мог вынашивать обиду месяцами, как слониха слонёнка. А потом высказать её абсолютно неожиданно, когда я даже не помнила, о чём речь. Однажды ночью у Саши дёрнулась нога. Оказывается, это невропатолог стукнул ему молоточком по