Лунный камень Сатапура - Суджата Масси Страница 40

Записи отняли около получаса, и, покончив с ними, Первин поняла, что пока еще не хочет спать. На другом конце комнаты она приметила книжный шкаф из покрытого изысканной резьбой красного дерева и пошла посмотреть, что в нем хранится. Книги стояли вперемешку, на английском, хинди и маратхи — что примечательно, были здесь даже труды по математике и географии. По истории княжества ничего. Первин взяла богато иллюстрированное издание «Махабхараты» и забрала с собой в постель; при свете свечи она читала текст на хинди, пока ее не стало клонить в сон — тогда она задула свечу. В голове крутились имена властителей и мудрецов, подумалось: наверное, поэтому князю Дживе Рао книга кажется скучной. Она закрыла глаза и, постепенно приспособившись к гулу насекомых, погрузилась в сон.

Когда Первин проснулась, еще не рассвело. В комнате было тихо — или почти тихо. До нее долетел непонятный звук: шелест ткани, очень тихое дыхание.

В ее комнату в гостевом доме кто-то проник, а она не услышала. Такого не повторится. Но кто это? Лучше, наверное, не выдавать, что она проснулась. Ведь может дойти до потасовки. А если лежать тихо, воры заберут что им надо и уйдут.

Но тут она с нарастающей паникой поняла, что рассуждает неверно. Возможно, к ее постели неслышными шагами приближается убийца, которого послали, чтобы она так и не приняла решения касательно будущего Дживы Рао.

Внутри всплеснулся страх, Первин застыла. Представила себе, в какой ужас придет Колин, не дождавшись ее возвращения. Однако при мысли о нем она вспомнила про свое секретное оружие. Нащупала рядом с подушкой фонарик на батарейках.

— Кто там? — выкрикнула Первин, рывком села и направила луч в темноту.

— Бхагван ке лийе! Тише, ради Всевышнего! — ответил ей яростный женский голос.

Первин направила на голос фонарь и увидела Мирабаи. Лицо махарани было суровым, но в руках, к облегчению Первин, не оказалось ни ножа, ни пистолета.

— Вы велели мне оставить балконную дверь открытой, чтобы проникнуть сюда! — Первин ругала себя за наивность.

— В собственном доме я могу проникать куда угодно, — парировала Мирабаи. — А вы сказали, что хотите поговорить. Не надо мне светить в глаза.

Первин передвинула фонарь, обвела им комнату. Ей хотелось убедиться, что Мирабаи никого с собой не привела. От испуга Первин все еще дрожала всем телом.

Мирабай стремительно скользнула к письменному столу и зажгла свечу в лампе. Посмотрела на Первин, пояснила:

— Электричество по ночам отключают. Мы его вынуждены экономить.

Первин попыталась говорить как можно мягче, хотя волнение пока и не улеглось. На Мирабаи были широкие шаровары под очень коротким сари — весь комплект из мягкого бежевого шелка, прошитого золотыми нитями. То, что махарани оделась так, чтобы, как мужчина, лазать по стенам, свидетельствовало о дерзости ее вторжения.

— Но почему вы пришли ночью, а не с утра?

Мирабаи опустилась в одно из обитых бархатом кресел. Но на спинку откидываться не стала, сидела очень прямо, будто используя официальную позу в качестве одного из способов защиты.

— Вы верите в то, что я люблю своего сына?

— Разумеется! — У Первин не возникло ни малейшего ощущения, что заботливость, которую махарани проявляла за ужином, наигранна. Тем не менее стоило послушать, что она имеет сказать. Поэтому Первин решительно откинула с кровати москитную сетку. Опустила ноги на пол, в мягкий мех ковра, встала, пересекла огромную комнату и села в такое же кресло напротив Мирабаи. Увидела, что Мирабаи окинула взглядом ее простую ночную сорочку из белого хлопка. Невестка долго уговаривала Первин взять вещицу поизящнее, с кружевной отделкой, но Первин отговорилась тем, что по ночам общаться с правителями ей не придется.

— Я люблю сына, — повторила Мирабаи, и теперь, вблизи, Первин смогла разглядеть, что в глазах у нее стоят непролитые слезы. — Отослав князя Дживу Рао в Англию, я обреку себя на разлуку в самые важные годы его жизни. Но при этом я знаю: это единственный способ спасти ему жизнь.

Первин невольно содрогнулась. Еще раньше, прочитав письмо Мирабаи к Колину, она начала гадать, что махарани имеет в виду под «физической безопасностью» своего сына. Вдовствующая княгиня тоже чем-то встревожена. Хоть в чем-то махарани единого мнения — возможно, именно на этой основе Первин и сможет привести их к единомыслию. Она негромко произнесла:

— Чоти-рани, агенту вы писали про образование своего сына. Вся ваша аргументация строилась вокруг этого. А теперь вы говорите, что есть и другие обстоятельства?

Мирабаи не сводила с Первин лучистых глаз.

— Образование меня тоже волнует. Басу мало чему может его научить. Но главное — это его жизнь. Мне очень страшно, как никогда еще не было.

По спине у Первин прошел холодок. Чтобы Мирабаи не заметила ее реакции, Первин подошла к альмире, достала свою шелковую накидку. Завернулась в нее, снова села в кресло.

— А на каких основаниях вам за него страшно?

— Смерть его старшего брата не была случайностью. Его убили. — Махарани глубоко вздохнула и только потом продолжила: — Мне кажется, кто-то поставил перед собою цель истребить моих детей. Кто — не знаю, но чутье не обманешь. Это такая же правда, как то, что снаружи идет дождь, что я дышу воздухом.

Чтобы инициировать расследование прошлых смертей, Первин нужны были убедительные доказательства.

— Скажите, пожалуйста, почему вам кажется, что князь Пратап Рао был убит?

— Да вы послушайте! — Мирабаи стиснула руками подлокотники кресла. — В тот день, когда моего старшего сына увезли на охоту, я была здесь, во дворце, с другими детьми. Утром мы все вместе молились в дворцовом храме. Сперва — Шиве, искореняющему зло. Он наше главное божество. У нас еще есть отдельный храм, где стоит каменная статуя Араньяни, покровительницы лесов. Я всегда оставляю у ее подножия цветы и фрукты. И в тот день, посмотрев на статую, я увидела слезы у нее на щеках.

Первин очень постаралась сохранить нейтральное выражение лица. В первый момент она отреагировала скептически — кто угодно мог пролить на статую несколько капель воды, а может, в потолке образовалась протечка. Но что, если речь идет о настоящих слезах? Араньяни представлялась Первин какой-то неведомой силой.

— Нужно мне было показать это чудо детям. Но они