Дамская визжаль - Михаил Борисович Бару Страница 41

гриппа мне не хватало. И рукописей у меня нет. Все файлы и файлы… А хоть бы и были. Ну какие в моем деле могут быть рукописи? Вот рукопись романа — это таки да. Ее можно носить с собой в папке из цветного картона с разлохмаченными тесемками, давать подержать друзьям, чтобы они могли оценить роман на пухлость и увесистость. Можно швырнуть ею об пол в кабинете редактора или в редактора и с криком отчаяния рвать на себе редакторе волосы. А рукопись трехстишия? Кинь ее на пол, и она упадет куда угодно, только не в то место, куда ты ее бросал. Если вообще упадет. Для того чтобы она упала… в редактора, этот жалкий листик надо исписать трехстишиями с двух сторон в три слоя. Да и то… лучше уж сразу приступать к вырыванию волос. Короче говоря, с рукописями ничего не получается.

Чернильницы с мухой тоже нет. Муха, конечно, дело наживное, но мухи больше нужны композиторам. Композитор — он что? Он муху поймает, в кулак зажмет, к уху поднесет и давай записывать. Одна пойманная муха в пересчете на то, что сегодня девки пляшут по четыре сразу в ряд, может нажужжать на целый альбом. Даже двойной. Другое дело классика. На одну симфонию их столько надо…. Говорят, что Моцарт был с такими мухами… А может, и врут. Впрочем, ну их, этих композиторов. Да и кто ж теперь без мух? Как в зеркало-то глянешь…

Писатели, а пуще всего поэты помнят наизусть свои стихи. Сам слышал, как они читают их километрами. Я так не умею. Почему-то плохо запоминаются свои стихи. Прочтешь сантиметров десять или двадцать, и все. Зато я помню чертежи. Помню размеры деталей, разные допуски и посадки, помню даже те слова, которые говорил токарю или фрезеровщику, когда они делали эти детали не так, как было задумано.

Бог его знает, почему так происходит. Не с токарями и фрезеровщиками, конечно, а с памятью. Я читал, что голова запоминает прочнее всего то, что кажется ей важным и необходимым. Наверное, так оно и есть. Еще, кроме чертежей, с самого детства помню наизусть имена фараонов Среднего царства, стихотворение Луиса де Гонгоры о Кордове, подробности спасения ледоколом «Красин» экспедиции Нобиле к Северному полюсу на дирижабле «Италия», картину Брейгеля «Охотники в снегу» и тот примечательный факт, что в битве при Никополисе рыцари крестоносцев, которых сбили с лошади, не могли бежать, поскольку цеплялись за все, что попало, носками своих загнутых туфель — такая тогда была мода. Между прочим, многие из-за этого и погибли. И вот с таким багажом я иду… мне приходится… и хрен знает что получается. А вы говорите — стол. Можно подумать, что свет клином сошелся на этом столе. Взять, к примеру, диван — сошелся как-то раз я на нем…. Но это уж совсем другая история. Ее я вовсе и не собирался рассказывать.

Моя первая рюмка

Воспитывался я до четырех лет у няньки, Марии Сергеевны, замечательной женщины, внуком которой всегда себя считал и считать буду. В детские ясли или сад тогда попасть было сложно, надо было в очереди стоять, потом долго сидеть на больничных, пока дитя научится кашлять и сопли на кулачок наматывать. Родителям же моим надо было пропадать на работе. Мама круглые сутки ловила и перевоспитывала малолетних преступников, а папа крепил обороноспособность родины в одном из почтовых ящиков, да еще и преподавал в техникуме. Вот и отдали меня бабе Марусе и деду Ване, когда я еще не курил, не выпивал, не употреблял ненормативную лексику и вообще имел крайне скудный словарный запас.

И было мне у них счастье. Жизнь била ключом. После непременной каши на завтрак мы обычно садились играть в подкидного или в домино. Карт в руки мне не давали по малолетству, но я, как мог, болел за игроков, старательно повторяя за ними: «дурак ты, Ванька, — надо было с треф зайти» или «эх, Маруська, ну что вы, курские, против серпуховских…». На этих словах обычно случался полный «Ванькин» проигрыш, и он должен был лезть под стол кукарекать. С этим было строго. Дед кряхтел, злился, жаловался на судьбу ветерана Отечественной войны — и переводил стрелки на меня. «Марусь, а Марусь, пусть Минька слазит, ему и нагибаться ни к чему». Бабушка этих подмен не одобряла. «Мне зачем ребенка доверили? Чтоб он под столом за тебя, олуха царя небесного, кукарекал?» А я тем временем уже с удовольствием лез, вернее, шел пешком и кукарекал, и даже мяукал сверх программы, пока меня не вытаскивали из-под стола чуть не за ухо.

Не будем, однако, отклоняться от основной темы. Да, тему-то я и не обозначил! А тема будет такая: моя первая рюмка водки. Дедушка Ваня, как я уже сказал, был ветеран. Воевал он недолго — в первом же бою (а так случилось, что первый бой его пришелся на танковую атаку немцев на Курской дуге) оторвало ему полноги. Вот так она и закончилась, его война. На праздники Победы исправно получал Иван Максимыч продовольственные заказы и приглашения выступить в школе, ну и медали юбилейные, когда случались юбилеи. Отмечали праздники, как водится, за накрытым столом. Само собой, и меня за стол сажали. Мама, по причине работы в милиции, вечно находилась «в праздничном усилении», выражаясь милицейским языком, а папа, пока мама не вернулась, отпускал меня праздновать, тем более что за мной по такому случаю приходили и дедушка Ваня, и бабушка Маруся, и их дочка Лариска, работавшая с папой на одном заводе. Так что я умудрялся праздновать два раза на дню. Ну а стол уже ломился от закуски. Закуской называли любые блюда, если в центре стола стояла бутылка «белого вина», как тогда называли ее, родимую. Первый тост был за Победу. Всем наливали по граненому «лафитничку», а мне сладкого чаю в такую же посуду. И мы чокались. Дедушка Ваня чокался осторожно, поскольку его стакан был налит до краев, Лариска с бабушкой — «вежливо», а я — бесшабашно, поскольку любил звон «бокалов, содвинутых разом», да и чай свой пролить не боялся. Потом все аккуратно занюхивали водку (а кто и чай) черным хлебом и налегали на квашеную капусту, соленые грибы и селедку в кольцах репчатого лука. Через тот самый временной промежуток, который,