Алексей Писемский - В водовороте Страница 42

– В чем тут откровенности-то быть, – я даже не знаю!..

– Как вы не знаете? – воскликнула Елена. – Вы знали, я думаю, что я всю честь мою, все самолюбие мое ставила в том, чтобы питаться своими трудами и ни от кого не зависеть, и вдруг оказывается, что вы перешепнулись с милой маменькой моей, и я содержанкой являюсь, никак не больше, самой чистейшей содержанкой!

– Содержанкой, выдумала что!.. – произнес князь.

– Как же не содержанкой? Мать мне сама призналась, что она получала от вас несколько месяцев по триста рублей серебром каждый, и я надеюсь, что деньги эти вы давали ей за меня, и она, полагаю, знала, что это вы платите за меня!.. Как же вы оба смели не сказать мне о том?.. Я не вещь неодушевленная, которую можно нанимать и отдавать в наем, не спрашивая даже ее согласия!

– Я единственно не сказал тебе потому, что этого не желала мать твоя.

– А вы разве не знали, что за существо мать моя?.. Разве я скрывала от вас когда-нибудь ее милые качества? Но, может быть, вам ее взгляд на вещи больше нравится, чем мой; вам тоже, может быть, желалось бы не любить меня, а покупать только!..

– Я не покупал вас, а делился с вами тем, чего у меня избыток: вы сами собственность считаете почти злом, от которого каждому хорошо освободиться!

– Да-с, прекрасно!.. – возразила ему с запальчивостью Елена. – Это было бы очень хорошо, если бы вы весь ваш доход делили между бедными, и я с удовольствием бы взяла из них следующую мне часть; но быть в этом случае приятным исключением я не желаю, и тем более, что я нисколько не нуждалась в ваших деньгах: я имела свои средства!

– Но ваши средства были так ничтожны, что на них нельзя было существовать. Елизавета Петровна мне призналась, что до моей маленькой помощи вы не имели дров на что купить, обеда порядочного изготовить, и если вам не жаль себя и своего здоровья, так старуху вам в этом случае следует пощадить и сделать для нее жизнь несколько поспокойнее.

– Я нисколько не обязана эту старуху особенно успокоивать! – возразила Елена.

– Как не обязаны!.. Она вам мать! – воскликнул даже с удивлением князь.

– Что ж такое мать! – отвечала, в свою очередь, с запальчивостью Елена.

Князь пожал на это плечами.

– То, что в нас есть чисто инстинктивное и совершенно бессознательное чувство любви родителей к детям и детей к родителям! – возразил он ей.

– Да, родителей к детям – это так: и оно дано им природой в смысле поддержания рода, чтобы они берегли и лелеяли своих птенцов; дети же обыкновенно наоборот: как получат силы, в них сейчас является стремление улететь из родного гнезда. Конечно, есть родители, которые всех самих себя кладут в воспитание детей, в их будущее счастье, – те родители, разумеется, заслуживают благодарности от своих детей; но моей матери никак нельзя приписать этого: в детстве меня гораздо больше любил отец, потом меня веселил и наряжал совершенно посторонний человек, и, наконец, воспитало и поучало благотворительное заведение.

С каждым словом Елены князь становился все мрачнее и мрачнее. Он совершенно соглашался, что она говорит правду, но все-таки ему тяжело было ее слушать.

– Вы, может быть, действительно, – начал он, не поднимая глаз на Елену, – имеете некоторое право не заботиться очень много о вашей матери, но вы теперь должны уже подумать о самой себе: вам самим будет не на что существовать!

– Почему же мне не на что будет существовать? Я жалованье имею.

– То есть имели!.. Вот прочтите эту бумагу, которую прислали о вас Анне Юрьевне, – проговорил князь и подал полученное Анной Юрьевной письмо, которое он, уезжая от нее, захватил с собой.

Прочитав письмо, Елена страшно изменилась в лице. Князь никак не ожидал даже, чтобы это так сильно ее поразило.

– Что ж, разве Анна Юрьевна и выгонит меня по этому письму? – спросила она с раздувшимися ноздрями и дрожащим немного голосом.

– Анне Юрьевне делать больше нечего, она не может не послушать данного ей приказания, – отвечал неторопливо князь.

– Нет, этого нельзя!.. Этого не должно быть!.. – возразила Елена. – Вы, князь, извольте хлопотать как угодно!.. Поднимите все ваши аристократические связи и отстойте меня!..

– Весьма рад бы был, – сказал тот, – но тут ничего не поделаешь; вы прочтите, кем подписано письмо: этих господ никакими связями не пересилишь!

– Поэтому я так и погибать должна? – спросила Елена.

– Но зачем же погибать, друг мой милый? Вдумайтесь вы хорошенько и поспокойней в ваше положение, – начал князь сколь возможно убедительным голосом. – На что вам служба?.. Зачем она вам?.. Неужели я по своим чувствам и по своим средствам, наконец, – у меня ведь, Елена, больше семидесяти тысяч годового дохода, – неужели я не могу обеспечить вас и вашу матушку?

– Я не хочу моей матери обеспечивать, – понимаете вы?.. Я еще давеча сказала, что ей довольно мною торговать! Если вы хотите ей помогать, так лично для нее, но никак не для меня!.. Чтоб и имени моего тут не было!

– Прекрасно: я ей буду помогать лично для нее; но как же вы-то, чем будете жить? Позволите вы мне вам предложить что-нибудь для вашего существования?

– Теперь, конечно, давайте! Не с голоду же умирать! – отвечала Елена, пожимая плечами. – Не думала я так повести жизнь, – продолжала она почти отчаянным голосом, – и вы, по крайней мере, – отнеслась она к князю, – поменьше мне давайте!.. Наймите мне самую скромную квартиру – хоть этим отличиться немного от содержанки!

– Вы помешаны, Елена, ей-богу, помешаны! – сказал князь.

– Ну да, разумеется, помешанная: думала всю жизнь сама собой просуществовать, а судьба-то и пристукнула: «Врешь!.. Помни, что ты женщина! А негодяи-мужчины давным-давно и всюду отняли у вас эту возможность!..»

Князь ничего ей не возражал: его по преимуществу беспокоило то, что Елена, в ее положении, волнуется и тревожится.

– Если я умру теперь, что весьма возможно, – продолжала она, – то знайте, что я унесла с собой одно неудовлетворенное чувство, про которое еще Кочубей[109] у Пушкина сказал: «Есть третий клад – святая месть, ее готовлюсь к богу снесть!» Меня вот в этом письме, – говорила Елена, указывая на письмо к Анне Юрьевне, – укоряют в вредном направлении; но, каково бы ни было мое направление, худо ли, хорошо ли оно, я говорила о нем всегда только с людьми, которые и без меня так же думали, как я думаю; значит, я не пропагандировала моих убеждений! Напротив того, в этой дурацкой школе глупых девчонок заставляла всегда твердейшим образом учить катехизис и разные священные истории, внушала им страх и уважение ко всевозможным начальническим физиономиям; но меня все-таки выгнали, вышвырнули из службы, а потому теперь уж извините: никакого другого чувства у меня не будет к моей родине, кроме ненависти. Впрочем, я и по рождению больше полячка, чем русская, и за все, что теперь будет клониться к погибели и злу вашей дорогой России, я буду хвататься, как за драгоценность, как за аромат какой-нибудь.

Князь продолжал оставаться нахмуренным.

– Странная логика! – продолжал он. – Вам один какой-то господин сделал зло, а вы начинаете питать ненависть ко всей стране.

– Не один этот господин, а вся страна такая, от малого и до большого, от мужика и до министра!.. И вы сами точно такой же!.. И это чувство я передам с молоком ребенку моему; пусть оно и его одушевляет и дает ему энергию действовать в продолжение всей его жизни.

– Но, прежде чем передавать ему такие убеждения, – возразил князь, видя, что Елена все больше и больше выходит из себя, – вам надобно позаботиться, чтобы здоровым родить его, а потому успокойтесь и не думайте о той неприятности, которую я имел глупость передать вам.

– Ах, да, действительно, – воскликнула Елена грустно-насмешливым голосом, – женщина прежде всего должна думать, что она самка и что первая ее обязанность – родить здоровых детей, здоровой грудью кормить их, потом снова беременеть и снова кормить: обязанность приятная, нечего сказать!

– Зато самая естественная, непридуманная, – сказал князь.

– Конечно, конечно!.. – соглашалась Елена тем же насмешливым тоном. – Неприятно в этом случае для женщин только то, что так как эти занятия самки им не дают времени заняться ничем другим, так мужчины и говорят им: «Ты, матушка, шагу без нас не смеешь сделать, а не то сейчас умрешь с голоду со всеми детенышами твоими!»

– Но что же делать с тем, что женщины, а не мужчины родят, – это уж закон природы, его же не прейдеши! – сказал князь, смеясь.

– Нет, прейдем, прейдем, – извините! – повторяла настойчиво Елена.

– Но как и чем? – спросил князь.

– А тем, что родим ребенка, да и отдадим его в общину!

– И вы в состоянии были бы теперь вашего ребенка отдать в общину?

– Отчего же не отдать?.. Не знаю, что я потом к нему буду чувствовать, но, судя по теперешним моим чувствам, кажется, отдала бы… – отвечала Елена, но как-то уже не таким решительным тоном.