Добрые люди - Сергей Степанов Страница 42

Сокóл, глядевший в сторону пробки в ожидании зелёного сигнала, размял затёкшие плечи и сказал:

– Пойду поссу…

Он перепрыгнул через узенькую канавку, зашёл по пояс в пшеницу и, отойдя на десяток-другой шагов от дороги, расстегнул штаны.

Дул душный ветер. Суетливо и безостановочно метались колосья. Далеко-далеко, почти у самого горизонта, на равном расстоянии друг от друга виднелись чёрные точки комбайнов. Соколу почему-то очень отчётливо представилось, что они идут на него. Удивительным было то, что никакого страха в этой картине не содержалось, наоборот – только спокойное счастье от того, что наконец твёрдо знаешь, сколько тебе ещё здесь осталось: на то, чтобы вырыть окоп, подготовиться, вдыхая этот сухой и глупенький воздух, чтобы всё вспомнить и разложить по местам перед тем, как подняться навстречу нарастающему грохоту моторов и лязгу гусениц…

– Наверное, танки так когда-то шли на Сталинград, – сказал неожиданно подошедший и вставший рядом с ним Зёма.

Сокóл так ощутимо вздрогнул, что Зёма даже отшатнулся, ожидая всего.

– Нет… Сюда не доходили… – ответил Сокóл серьёзно и тут же застегнулся и сделал несколько шагов в сторону дороги. Остановившись, он продолжил напряжённо всматриваться в направлении светофора…

– Обамать! Ты посмотри, красотень-то какая! – проговорил мечтательно Зёма. – Вот здесь бы остаться, чтоб никуда уже больше не ехать!

– Те помочь? – не сдержался Сокóл.

Зёма обернулся к нему, расцветая улыбкой:

– Вот за что я тебя, Соколик, люблю – так это за то, что ты всегда готов прийти другу на помощь!

– Я вижу, что ни хрена мы сегодня не доедем, – сквозь зубы проговорил Сокóл, не отрывая глаз от светофора. – Они, Ѣ, бесконечно только и делают, что ремонтируют.

Зёма приблизился к нему и шумно опустился в пшеницу.

– Это у них называется «освоение», – продолжал Сокóл. – Они бы, Ѣ, рядом проложили вторую дорогу, а! А не ремонтировали бы до бесконечности старую. Вот что тут, в поле, Ѣ, насыпи какие-то надо делать? Корчевать что-то надо, а? Едь себе на укладчике да клади, Ѣ, асфальт!

Его друг, пытавшийся, раз уж состоялась такая возможность, разобрать тайный шёпот ветра и подставить бледное лицо под горячее счастье лучей, в очередной раз сглупил и, вместо того чтобы молча кивнуть, зачем-то спросил задумчиво:

– А тебя что, серьёзно не радует, когда в твоей стране всё цветёт и строится?

– Моей… – с сомнением повторил Сокóл, снова отходя от Зёмы, словно тот мешал ему любоваться затором. – Ну да… Страна-то, может быть, и «моя». Да вот только что цветёт в ней и пахнет – всё, Ѣ, какому-нибудь маркизу Карабасу принадлежит! Согласен? Чё тут радостного-то?

– А ты что, думаешь, без Карабаса что-то будет расти?

– Но ведь росло же! Росло! – как-то по-бабски, истерично проверещал Сокóл.

Зёма пожал плечами…

– Без Карабаса? – тихо спросил он и тут же, упав в траву и раскинув руки, запел: – Я буду долго гнать велосипед…

– И шею себе переломаешь…

– В глухих полях его остановлю…

– И там тебя и зарежут!..

– Миленький! Ну я согласен! Согласен! Ну говно! Говно! Ну кончай ты соколить-то! Ну хоть на секундочку! – возопил голос из хлебов, а потом, затихая (как, помнишь, голос того султана из мультика про антилопу), дохрипел: – Довольно!..

Услышав это напоминание, Сокóл как-то уж излишне нервно потер руки и, матюгнувшись, ухрустел к машине. Зёма расслабленно выдохнул и закрыл глаза. Почувствовал, что падает куда-то назад, в дрожащую жаркую глубину… Но почти сразу донёсся сердитый голос с дороги:

– Эй, любитель, погнали! Пока Цапки за тобой не пришли…

Машины впереди уже рычали, выпуская столбы чёрного дыма, медленно опадавшего на живое золото.

Не меньше часа потеряли они из-за этого ремонта. Но зато потом, до самого Волгограда, их уже ничто не задерживало. Асфальт лежал ровно, разметка виделась чётко. Концерт по заявкам трудящихся в исполнении Кадочниковой и прочих, ещё менее известных нашим героям артистов, уже давно заменился обыденной музыкальной подборкой, но реклама не уставала балаболить, соблазнительным женским голосом предлагая семенной подсолнечник и картофель, предприимчивым мужским – сельхозтехнику «популярнейших марок» со специальным «преимуществом» для постоянных клиентов.

– Слышь, не хочешь поменять свой лом на более популярную марку? – пытался начать разговор как-всегда-виноватый Зёма. – Тут, видать, девчонки трактористов любят!..

Сокóл хмуро молчал…

Ехали… Солнце незаметно опускалось к горизонту. Оно увеличилось и стало из жёлтого рыжим. Словно усталость, которая тоже распухла и огромным оранжевым шаром пропихнулась в горло. Поля безрадостно пожухли, пожелтели, обсохли, а деревья зачахли и сжались, наклоняясь к земле и облизывая губы. Мелко дрожал ветерок какой-то противной, безысходной паники.

– Надо остановиться! – Сокóл вдруг ощутил сильнейшую жажду из будущего, почувствовав, что на вечер им может не хватить. – Чтоб уже не гадать: до девяти тут или до десяти!

И он вскоре остановился – как только на окраине какого-то небольшого городка мелькнула знакомая вывеска сетевого магазина. Хлопнули двери, удалились звуки шагов. Одинокая машина устало и гулко покашливала утомившимся от долгой дороги глушителем.

Всё здесь было совершенно другим. Но всё – тем же самым. И поражало то, что, даже несмотря на очевидность отличий, никак нельзя было просто и ясно сказать, в чём же они заключаются. В заполнившем всё предзакатном сомнении даже ветер устало притих, словно бы остановился в тяжёлом раздумье – стоит ли ему двигаться дальше.

В полном безветрии жара неспешно вздыхала в лицо – и вроде бы в этих вздохах ощущалась мягкая душевная влага, а вроде бы чуялась смертная сухость пустыни; лучи засыпавшего солнца словно бы и белели мимо всех безразличными взглядами стройной и с виду неприступной, а изнутри изрытой поцелуями горожанки, но само солнце пунцовощёко рдело, открыто призывая к себе, как нецелованная сочнотелая баба; вроде бы и трава воздымалась из земли и колыхалась на ветру, как где-нибудь на Клязьме, но была она редка и чахла, а земля под ней суха и сера, до того, что вдали их слияние становилось похожим на асфальтовую дорогу, только расстилавшуюся не как эта – из конца в конец, а бесконечной площадью – на все четыре стороны; да и дорогу шум колёс прорезывал с тем же точно ручьисто льющимся шёпотом, что так уютно звучит спокойными летними ночами под любым окном на улице любого города, но горожанин, подошедший к этому окну, сильно удивился бы, увидев, что шумят в основном фуры, или, нарастая воем мощных двигателей, проходят зелёные или красные колонны колёсных тракторов, и что города-то здесь никакого и нет, а шепчущий звук растворяется в неумолчной ночной степи, как тоненький ручеёк растворяется в полноводной реке; и сама жизнь, людская