Натан Щаранский - Не убоюсь зла Страница 43

-- Если Петренко узнает и об этом, вам не выйти из карцера вплоть до суда, а то и до зеленки, -- хохотнул он.

Фарс продолжался.

Я уже отмечал, что Солонченко прекрасно разбирался в делах алии. Тем удивительней была его безграмотность, когда речь заходила о юри-дических аспектах проблемы, которой он занимался.

Как-то, когда он заговорил о наших "клеветнических" утверждениях об отсутствии свободы эмиграции из СССР, я сказал ему:

-- А что, собственно, еще надо доказывать, если эмиграция из СССР вообще вне закона?

-- То есть как это?

-- Очень просто. Если вы приходите в ОВИР и говорите, что хотите уехать из страны, от вас потребуют приглашение от родственников из-за рубежа. Без него вы вообще не можете возбудить ходатайство о выез-де, ибо в СССР формально разрешена не эмиграция, а лишь воссоедине-ние семей, которого фактически тоже нет.

Солонченко иронически хмыкнул и сказал:

-- Ну знаете, Анатолий Борисович, здесь-то зачем антисоветской пропагандой заниматься? Оставьте уж это для своих пресс-конферен-ций, если они у вас еще будут. Что значит -- нельзя возбудить ходатай-ство об эмиграции? Возбуждайте на здоровье и, если интересам государ-ства ваш выезд не противоречит, -- уезжайте!

-- И все же выясните это для себя, Александр Самойлович. Вы уже столько месяцев готовите дело против нашего движения -- и не знаете даже самых элементарных юридических норм вашей страны в вопросе эмиграции. Зато вам точно известно, что все наши документы -- кле-ветнические. Вот отличная иллюстрация вашей подлинной роли в след-ствии!

Через несколько дней я напомнил ему о нашем разговоре и поинте-ресовался, что же он выяснил.

-- Ах да, действительно, нужно приглашение от родственников, -- сказал он и продолжал, ничуть не смущаясь: -- Но это и правильно: за-чем нам эмиграцию из нашей страны поощрять?

-- А как же быть с правами человека?

-- А что с правами человека? Прежде всего мы должны заботиться о правах советских людей, а не перебежчиков, Я хочу жить в социалисти-ческом государстве, хочу, чтобы дети мои жили при коммунизме, хочу, чтобы и другие народы -- например, народ Анголы, -- которые стремят-ся к той же цели, могли осуществить свою мечту. Каждый же, кто уез-жает из социалистического государства в капиталистическое, ослабляет наши позиции и уменьшает тем самым шансы моих детей жить в коммунистическом обществе. Так зачем же мне подрывать мои собственные права и права моих детей?

Уверенность Солонченко в том, что руководство СССР поступает правильно, не разрешая эмиграцию, была столь же абсолютной, сколь и совсем недавняя убежденность в том, что оно право, разрешая ее. После таких разговоров я особенно остро чувствовал, что, несмотря на общий язык, мы с ним по-разному устроены и принадлежим к разным мирам.

Для классификации наших документов о выезде из СССР, для суда над нами КГБ даже не нужно знать, разрешают ли советские законы эмиграцию. Достаточно лишь быть уверенным в том, что каждый жела-ющий уехать -- враг. Точно так же для вынесения суждения по любому эпизоду, фигурирующему в деле, нет необходимости разбираться, что происходило в действительности; надо лишь ясно представлять себе, кто из его участников -- враг, и юридически оформить против него обвине-ние.

Как можно составить протокол с полным соблюдением всех формаль-ностей, но без малейшего соответствия с тем, что было на самом деле, сотрудники КГБ наглядно продемонстрировали мне где-то в конце сен-тября -- начале октября.

В кабинете кроме Солонченко находились еще двое: следователь из "моей" группы подполковник Чечеткин и какой-то человек в штатском. Чечеткин был коротышкой и носил ботинки на высоченных каблуках, лицо его было отмечено печатью дегенеративности: узкий лоб и мощная нижняя челюсть. Когда-то он занимался боксом, и все его интересы со-средоточились лишь на этом виде спорта. Он очень напоминал чилий-ского генерала Пиночета, каким изображали последнего советские ка-рикатуристы, и однажды в разговоре с Солонченко я назвал его "Пиночеткин"; с той поры все коллеги Чечеткина именовали его за глаза толь-ко так. Второго, пухленького бесцветного мужичка, представили мне как майора Масленникова и сообщили, что у меня сейчас будет с ним очная ставка.

Очных ставок у меня до сих пор не было, но я знал, что их очередь рано или поздно наступит, и полагал, что прежде всего встречусь с Липавским и Цыпиным.

Сейчас же передо мной сидел человек, ни имя которого, ни внешность ничего мне не говорили. Но уже после первых его слов все стало ясно.

Ровно за два года до этого произошло событие, радостное для всех от-казников: на чемпионат мира по штанге приехали спортсмены Израиля. Многие из нас были участниками драматически окончившихся встреч с израильскими атлетами на Универсиаде семьдесят третьего года, сопро-вождавшихся стычками с КГБ, которые стали для меня первым "боевым крещением". На этот раз во Дворце спорта мы выкрикивали на иврите нашим ребятам слова поддержки, бурно аплодировали им, и власти не вмешивались. Один из тренеров израильской команды заметил нас, под-нялся на трибуну, мы стали обмениваться впечатлениями от игры -- и никто нас не остановил. Тогда мы пригласили команду отпраздновать вместе Сукот в подмосковном лесу. "Реайон тов" ("хорошая идея"), -- сказал тренер. "Даже "айн" выговаривает!" -- с тихим восторгом отметил я про себя.

Несколько раз в году, в религиозные еврейские праздники и в День независимости Израиля, мы выезжали на излюбленную нами лесную поляну неподалеку от Москвы, брали с собой мячи, шахматы, еду и, ко-нечно же, магнитофоны с записями еврейских песен. На этот раз с нами рыл даже маленький оркестр.

Число израильтян в последний момент увеличилось: к четырем или пяти штангистам присоединились борцы, возвращавшиеся с соревнова-ний, которые проходили в Минске. Еще поехали с нами несколько тури-стов из Канады и двое американских студентов. Всего собралось человек сто. Как всегда, к поляне нас сопровождали кагебешники; добравшись до места, они расположились по кругу на опушке и снимали все проис-ходящее кино- и фотоаппаратами.

Мне показалось, что кагебешники держатся более напряженно, чем обычно; среди них крутились милиционеры -- это говорило о возмож-ных задержаниях и арестах. За деревьями, метрах в пятидесяти от нас, стояли два "воронка".

Празднование началось с доклада о том, что такое Сукот; потом были игры, танцы, люди пели еврейские песни, заводили беседы с гостями. В какой-то момент мы прикрепили к дереву израильский флаг. Кагебешники, казалось, только того и ждали: одни бросились фотографировать тех, кто стоял под флагом, другие с кем-то свя-зывались по рации... К нам подошел майор милиции, сопровожда-емый несколькими штатскими -- хорошо известными мне "хвоста-ми".

-- Я начальник местного отделения милиции. Немедленно снимите и отдайте нам флаг государства, с которым у СССР нет дипломатических отношений, и покиньте территорию района! Местные жители возмуще-ны вашим поведением.

Аборигенов изображали все те же "хвосты", так как никаких других людей в штатском в лесу не было. Пока я переводил заинтересованным канадцам и американцам слова майора и объяснял, что происходит, кто-то из наших ребят вышел вперед и заявил, что никаких законов мы не нарушаем, отмечая еврейский религиозный праздник, и что тут при-сутствуют спортсмены, представляющие Израиль на официальных со-ревнованиях.

-- Флаг Израиля висит сейчас перед Дворцом спорта. Почему же он не может быть поднят здесь? -- спросил он.

-- Отдайте флаг и уходите, -- повторил майор.

Тут появилось подкрепление: милиция, кагебешники. Кинокамеры работали без остановки. Мы были вынуждены принять бой. Флаг, к ко-торому уже подбирались милиционеры, сняли с дерева; один из изра-ильтян поднял его над головой. Несколько кругов танцующих хору со-мкнулись вокруг него, заиграл наш оркестрик, заглушая крики "блю-стителей порядка".

Неожиданно из-за деревьев появились "воронки" и, включив сирены, помчались на толпу. Мы продолжали танцевать и петь, не оборачиваясь, крепко обняв друг друга за плечи. Машины остановились в двух шагах от нас.

-- Отберите у них флаг! Разгоните их! -- кричали милиционерам кагебешники; сами они грязной работой не занимались и стояли в стороне. Те стали наваливаться на нас сзади, пытаясь разорвать живую цепь; мы пассивно сопротивлялись, отталкивая их ногами, -- но вот уже упал один из нас, потом другой, увлекая за собой милиционеров, однако цепь смыкалась вновь, и люди продолжали танцевать и петь.

-- Это же международная провокация! Здесь ведь иностранцы! Будет большой скандал! -- раздавались возмущенные голоса.

Меня тоже выдернули из круга; я упал на траву, но быстро вскочил на ноги и осмотрелся. Рядом со мной стоял "воронок"; один из кагебешников подбежал к нему и стал быстро-быстро что-то говорить по рации. Услышав, очевидно, ответ, он пошептался с двумя-тремя своими това-рищами, те мгновенно собрали остальных, и доблестные чекисты поки-нули поле боя. Машины вновь взвыли и скрылись в глубине леса, мили-ционеры отступили к опушке, и только съемки продолжались.