Александр Солженицын - Красное колесо. Узел 4. Апрель Семнадцатого. Книга 2 Страница 43

Как же радовался Шляпников приезду Ленина: ну, теперь с моих плеч всё сойдёт! В станционном буфете Белоострова заказал ужин на всех приехавших (буфетчик, узнав, что важные революционеры, и денег не взял) – и потчевал их, обходя столы, как радушный хозяин.

А на том – кажется, и кончилось его хозяинство. И полуторалетнее возглавление партии. В вагоне до Петрограда Ленин с ним нисколько не побеседовал, всё с Каменевым. К счастью, не гонял ни его, ни «левых большевиков» ни за какие ошибки, да эту же программу и выдвинул, когда приехал, и даже ещё левей, а их за верность – не похвалил. Толковал ему Шляпников: надо, надо пойти на Исполком объясниться (Ленин не хотел), предупредить вражескую атаку о переезде, – Ленин выслушал рассеянно, как и не выслушал (но пошёл). И от ИК добыл Шляпников Ленину автомобиль. И именем же ИК требовал от швейцара и дворника дома на Широкой, где жила ленинская сестра, – строгой охраны квартиры и наблюдать за всем подозрительным. И – ещё бы хотел придумать, чем помочь, а больше ничем не мог.

Да тут же сразу, на третий день после ленинского приезда, попал в аварию: выезжали с Войтинским на Таврическую улицу из дворцового подъезда быстро – и под трамвай! Шофёр отделался легко, и Войтинский нетяжело, – а Шляпников как увидел трамвай над собой – так сутки потом не приходил в сознание. Тело – уцелело, а тяжёлая контузия продержала его в больнице больше двух недель.

И очнулся он на больничной постели – как будто давним ребёнком. Как будто этим ударом трамвая его вышибло из нынешней жизни – назад, назад, назад – черезо все его революционные 15 лет – к тому муромскому юнцу, ещё ничего в жизни не познавшему. И вставали картины тех лет, и мать – как сегодняшние. Лежал на койке словно меньше и слабей самого себя. И будто – заново надо было жить начинать, а пойди попробуй.

И только с навещаньями товарищей-выборжан, то Павлова с женой, то Чугурина, – возвращалось колоченье сегодняшнего революционного Петрограда: дела-то шли, шли, да как! (Не всё и к лучшему.)

А Сашенька навестила, с гостинцем, всего один раз: очень много боевой работы.

Как стала недоступна – так ещё красивей.

Солнышко ты моё красное, неужели ж ты для меня потеряна?

Со средины марта, полмесяца, была она «в распоряжении БЦК» – а пойди ей что-нибудь поручи. Сама знает, что делать.

Отчего, как это сломилось? – Шляпников не понимал. Вины за собой не знал.

«Твоя чухна»…

Так и вытягивало, вытягивало сердце с места, тяжами.

А ещё в этом отодвиге на столько лет назад – теперь увидел Шляпников, чего год от году не замечал: а отклонился он от рабочего дела! Сразу на весь колодец увидел: перекошено. Всё партийные дела, и всё как будто только для пролетариата, – а за этой мельтешнёй лозунгов, листовок, заседаний – где-то он с тем пролетариатом – расстался?

Как будто партия только и делала всё для рабочих? А – нет. Э-э, нет. У партии – своя, особная жизнь, вот что.

И теперь, лёжа и лёжа на койке, дал себе зарок: больше не перекашивать никогда. К рабочему люду чтоб сам держался – истинно вплоть.

А тут – дни апрельской заворошки, а Шляпникова врачи всё не отпускали. Так и пролежал без дела, а как нужен был! – выводили его рабочую гвардию на улицу.

В субботу, уже всё кончилось, Шляпникова выписали из больницы. В воскресенье, ещё слабый, пошёл в певческую школу на городское собрание союза металлистов, где он в ЦК. С понедельника началась всероссийская конференция большевиков. И просидел Шляпников несколько её заседаний – не в президиуме, уже как будто и не член ЦК, ещё и болезнью отброшенный, теперь, видно, и не выберут, его совсем не замечали, затолкали, он и сам молчал, не выступал. Какие-то новые в головку пробирались, – вот Свердлов, не ходит, а крадётся, нелюдимый, не улыбнётся никогда, глаза за толстыми стёклами ничего не выражают – а видно, злой.

Слушал, слушал Шляпников – и открывшееся в больнице зрение тут ещё подтвердилось: текущий момент, перерастание революции, Временное правительство, Интернационал, самоопределение наций, – за всю конференцию так никто и не выступил: а как же рабочие люди сегодня живут – и что им нужно завтра? И если партия наша – пролетариата, а нам сегодня до этого не дело – так будет ли завтра?.. Управим мы рабочее дело для наших живых рабочих – или только для Интернационала?

А в перерыве упрекал его Ленин, что прохлопали Красную гвардию. (А что – прохлопали? Да в завкомах как оружейные магазины – винтовки, берданки, револьверы. А в парке Дурново выборгская рабочая гвардия что ни день палит: «По врагам революции – огонь!» А 21-го кто ж и поработал? – кто оружие понёс на Невский? и своих в оцепленьи кто держал, чтоб не разбегались?) Теперь велел ему Ленин: поживей и покрепче устраивать Красную гвардию. И опять впрягался Шляпников: сговорился с районами (это готовили тайно от Исполкома Совета, для того действовала только «военная комиссия» при ПК), чтобы в пятницу 28-го собрать в городской думе со всего города уполномоченных Красной гвардии, ото всех боевых дружин, какие уже есть или будут, и принять боевой устав – устав такой утвердили в Выборгском районе, а теперь надо, чтобы и весь город.

Устав составили с хитрецой. Откровенно: цель рабочей гвардии – борьба с контрреволюционными попытками господствующих классов, отстаивание оружием всех завоеваний рабочего класса – и, для отмазки: а также охранение жизни и имущества всех граждан. Членство – только из социалистических партий и профсоюзов, по их рекомендации. Вооружение – за счёт военного министерства. Средства – за счёт предпринимателей и за счёт города.

В общем, сколотили прочно. На Выборгской стороне ни одного городского милиционера и не появлялось, Выборгская – уже отделилась и от города, и от правительства.

Но, конечно, шила в мешке не утаишь: кто-то продал меньшевикам в Исполком, там перепугались, и в самый день собрания 28-го утром в «Известиях» появилась статья против Красной гвардии: что она не нужна, вредна, угроза единству революционных сил, и вбивает клин между армией и пролетариатом – и даёт солдатам повод думать, что рабочие против.

Вот так тáк! За два месяца революции первый раз «Известия» так выступали – и прямо же травили на большевиков.

В этих условиях – отменить собрание рабочегвардейских уполномоченных? Как раз наоборот – принять бой! И – всегда бы Шляпников за это схватился. А сегодня почувствовал: нет, не тот. Сил не стало? опало что-то внутри? Не тот.

И передал председательство Нюме Когану, а сам сел в зале, в первом ряду. Сошлось уполномоченных человек полтораста.

А тут явился от Исполкома и Юдин – мешать.

Коган бойко начал: цели, членство, средства. И, предвидя аргументы меньшевиков:

– Пусть не увлекаются те, кто думают, что завоеваниям революции ничего не грозит! Сторонники самодержавного строя куют свои предательские мечи! Никакого конфликта с революционной армией у нас не будет, мы с ней нога в ногу. А в случае, если её выведут из Петрограда, – пролетариат останется беззащитным? А в городскую милицию тоже проникли контрреволюционные элементы. А в послевоенный период пролетариату придётся бороться против буржуазии за социалистический строй.

И конечно придётся.

– И рабочие массы охвачены стремлением иметь свои вооружённые силы!

И предложил – сейчас же голосовать устав.

Но Юдин потребовал слова. Идея красной гвардии – в высшей степени вредная. Опасность контрреволюции отсутствует, от кого же защищать рабочий класс? Революционная армия – на страже свобод и не допустит, чтобы кто-нибудь перенял у неё эту задачу. Нужны не ружья, а профсоюзы и просвещение.

Наши ребята уже привычные: такой подняли шум, не давали Юдину говорить. Он напрягался:

– Как истинный друг рабочего класса я откровенно вам скажу, что наш рабочий пребывает в невежестве. Винтовку только тогда можно держать крепко, когда крепко в голове.

А это – ты нас кровно обидел! И в голове у нас не так?? Значит, крестьяне-солдаты могут винтовку держать, дозволено, а рабочим – не дозволено?.. Ну, тут и поднялось! Совсем не дали ему говорить. Десять минут зал только кричал. Шляпников молчал: по сути, так и надо, знайте наших. Пробился Коган: поставим на голосование, разрешить ли представителю Исполкома продолжать речь?

Оборвали шум, проголосовали: 74 – за продолжать, 79 – лишить слова!

Юдин стал уходить, за ним – часть из зала. Тогда вернули – ладно, пусть кончает.

Он – кончил, всё то же, а ему кричали:

– Всё равно дружины на заводах уже есть!

– Оружия и патронов не вернём!

– Вы сами нам их раздавали!

Верно, сами. Забыли. Отреклись.

– А ну, попробуйте, разоружите нас!

И опять Юдин свою папку под мышку – и пошёл вон.

И за ним – с кой-каких заводов, Невского судостроительного, Механического, но – немного.

Ушёл, а тут догадались, стали кричать:

– Они там сейчас против нас резолюцию вынесут, завтра в «Известиях» напечатают!