Олесь Бенюх - Подари себе рай (Действо 3) Страница 43

- Какое событие сегодня, на ваш взгляд, наиболее значительно в советской литературе? - с этого вопроса Элис приступила к интервью.

- Я бы назвал два события, - Симонов кончиком мундштука поправил усы. - Поэты, прозаики и драматурги готовятся вдохновенно воспеть предстоящее семидесятилетие генералиссимуса Сталина. Это праздничное, эпохальное событие. Второе... Вы, я уверен, читали редакционную статью в "Правде" - "Об одной антипатриотической группе театральных критиков"? Разумеется! Это наши будни, расчистка творческих авгиевых конюшен, освобождение от гнилой безыдейщины, низкопоклонства перед Западом, антипатриотизма.

- Час тому назад я встречалась с послом государства Израиль Голдой Меир. Она заметила, что в упомянутой вами статье названы в качестве злодеев конкретные люди. Один из них русский, один армянин, все остальные - евреи. Антисемитская направленность, по ее утверждению, несомненна. Голда Меир расценивает публикацию статьи как антиеврейский набат. Присутствовавшая там госпожа Жемчужина...

- Жена товарища Молотова? - с удивлением вопросил Симонов.

- Да, именно. И она с Голдой Меир полностью согласна.

Симонов смотрел на нее испытующе-выжидательно и Элис добавила:

- Знаете, я не еврейка, но антисемитизм мне омерзителен.

- Я тоже не еврей. И не антисемит. Именно поэтому то, что происходит сейчас в стране и что "Нью-Йорк таймс" характеризует как антиеврейский крестовый поход, я считаю борьбой с воинствующим сионизмом. "Если эта американка не дура, а она совсем не дура, - думал он, - она поймет, что я не поддерживаю всю эту вакханалию под флагом войны с иностранщиной и космополитизмом. Сказать сейчас больше, да еще американской журналистке, означало бы самоубийство. Ясно, они там фиксируют каждый факт, анализируют раскладку сил, определяют тенденции. Убийство Михоэлса, арест членов объединения еврейских писателей Нусинова, Квитко и других, закрытие еврейских печатных органов, преследование изучения идиша, роспуск Еврейского Антифашистского Комитета - и слепому ясно, что это не разрозненные деяния, а политическая линия". - И эта борьба, - он наклонился в ее сторону, словно собираясь сообщить ей нечто доверительное, - заметно активизировалась после 14 мая сорок восьмого года, то есть того дня, когда было провозглашено создание государства Израиль. Ибо активизировался международный сионизм.

"Все-таки он принимает меня за сионистку, а ведь это совсем не так!" недовольно отметила про себя Элис.

- Я понимаю, вы в Советском Союзе недовольны, что с первых дней существования Израиль занял проамериканскую позицию. "Недовольны" - не то слово, - усмехнулся про себя Симонов. - Сталин был взбешён!" - Ведь вы так активно способствовали его рождению. Но разве могло быть иначе? Изначально ориентация во всем, буквально во всем была на Запад.

- И мгновенно начавшаяся вражда с арабами. При том, что раньше никогда они не воевали друг с другом.

- Никогда! - вторила ему Элис. - И корень один - семитский, идущий от Авраама. Патриархи - отцы-основатели евреев Авраам, его сын Исаак и его сын Яков. Основатель арабов - Исмаил, старший сын Авраама.

- Читай Библию, Ветхий завет, Первая книга Моисеева. Бытие, улыбнулся Симонов. - И религии схожие. Обе идут от веры Авраама.

Его эрудиция впечатлила Элис.

- Однако, порочна главная идея, которую Израиль возвел в ранг государственной политики.

- Какая же это идея? - поинтересовалась она.

- "Израиль для евреев". Вам это ничего не напоминает?

Элис моментально ухватила его мысль: "Германия для немцев". Назойливый лозунг геббельсовской пропаганды. Однако, промолчала, взяла со стола изящную малахитовую сигаретницу, закурила. "Умная, стерва! - одобрительно подумал Симонов, поднося ей спичку. - Тут же поняла напрашивавшуюся параллель. Умная и красивая. С такой было бы не грешно и роман закрутить". Словно читая его мысли, Элис сняла ногу с ноги, тщательно одернула юбку.

- И еще по этому же поводу, - он сделал вид, что не заметил ее беспокойства о невольном, невинном эксгибиционизме. - Иудейское царство, существовавшее в Южной Палестине около тысячи лет до нашей эры и новый Израиль по всем статьям и характеристикам разные политико-экономические образования. Израиль со всех сторон окружен арабами. Боюсь, он никогда не согласится на создание рядом с собой палестинского государства - вопреки резолюции ООН. Она предусматривала два государства, но получилось одно - и более миллиона беженцев-арабов, согнанных со своих земель.

Элис сидела с каменным лицом и Симонов решил несколько сменить тему. Правда, подумал при этом, что не худо было бы напомнить этой американочке, что году в пятьсот каком-то до рождества Христова Вавилонский владыка Навуходоносор II камня на камне не оставил от Иудейского царства и увел иудеев в рабство. Но, будучи в душе джентльменом и по отечественным и по западным меркам, говорить этого не стал. Да и радости особой подобная историческая справка ему бы не доставила - так далеко, так давно все это было, а все равно натурам тонким, высоко организованным, человечным боль людская передается и через тысячелетия.

Внезапно дверь распахнулась и в кабинет широкой хозяйской поступью вошел Фадеев. За ним мягко вплыл Твардовский. Фадеев пятерней причесал седую прядь, пытаясь убрать ее со лба. Глянул на Элис вопросительно-жестко - мол, кто такая, зачем, почему?

- Корреспондентка из Чикаго, интересуется нашими делами, - сквозь мягкую улыбку неспешно ответил Симонов. Фадеев, едва кивнув Элис, заговорил громко, раздраженно, словно в комнате никого, кроме него и Симонова, не было:

- Только что звонил Сам. Спрашивал мое мнение об эренбурговской "Буре". Сказал, что по справке, которую ему подготовил Шепилов, многие в Союзе писателей якобы считают, что роман "Буря" с литературной точки зрения есть не что иное, как буря в стакане воды. И что Сталинскую премию ему давать не стоит.

- Кто эти многие? - резко спросил Симонов.

- Софронов, Грибачев, Панферов. Я сказал, что мы - ты и я расцениваем "Бурю" положительно, как новый шаг в творчестве Эренбурга и что он несомненно достоин премии самой высокой пробы.

Симонов согласно кивнул и стал вновь набивать трубку табаком. Твардовский подсел на стул, стоявший рядом с креслом Элис, положил на его широченный подлокотник руки, обнял лицо ладонями и, устремив на нее печально-ласковый взгляд, сказал:

- Ты по-русски говоришь? Очень, очень славно! Так вот, красавица. Если бы я встретил тебя на улице города или в поле за деревней, я бы принял тебя за свою. У тебя все славянское - и глаза, и нос, и губы. И даже то, как ты голову держишь, и как смотришь.

Он осторожно взял ее руки и стал целовать пальцы.

- Я не знаю, может, для тебя это и не комплимент вовсе...

Элис, с интересом слушая литературного генералиссимуса, в то же время с восторгом принимала слова поэта. Ведь он по-своему, но повторял сказанные однажды в перерывах между приступами ласк слова ее Сергея.

- И о романе Казакевича "Весна на Одере" завел разговор. Определил его как талантливый. И очень правильный.

- Согласен, - Симонов посмотрел на Элис, как бы говоря: "Слушайте внимательно, это имеет отношение к нашей с вами беседе". И продолжал: Очень жаль, что он не вывел там образ Жукова. И ведь не автор испугался. Испугался редактор - как это можно опального маршала увековечивать!

- Представь себе - то же сказал и Сталин. Вот его слова: "Когда перестраховщик командует станками, это грозит недовыполнением плана. Когда перестраховщик командует литературой, это чревато появлением ущербных книг. Роман Казакевича талантливый, но будь в нем Жуков, он был бы сочнее, убедительнее, правдивее". Упрек по существу.

Фадеев остановил свой пристальный взгляд на Элис - не слишком ли много он при ней наговорил. Видимо решил, что нет, не слишком. И продолжил:

- Он поручил мне подготовить сообщение на Политбюро о националистических тенденциях в литературах республик. Так что мы с Сашей уехали в Переделкино.

- Щас, погоди, - Твардовский еще раз склонился к Элис и на нее вновь повеяло дхом "Шипра", "Акстафы" и "Арарата":

Я красивых таких не видел,

Только, знаешь, в душе затаю

Не в плохой, а в хорошей обиде

- Повторяешь ты юность мою.

Остановившийся было Фадеев, махнул рукой, заторопил:

- Пошли, пошли. Еще если бы свои, а то чужие стихи читаешь!

- У Есенина была сестра, и у меня. Как две капли похожа на эту американочку, - идя к двери, говорил Твардовский. На пороге остановился, неловко послал Элис воздушный поцелуй и бочком вышел в приемную.

- Два писателя-еврея удостаиваются высшей государственной награды, а вы говорите об официально насаждаемом антисемитизме? - возмущенное удивление звучало в голосе Симонова столь искренно, что Элис почувствовала себя крайне неловко. - Когда критикуют Зощенко или Ахматову, Мурадели или Сосюру - это, выходит, в порядке вещей. Но как только затрагивают Гурвича и Альтмана, Борщаговского и Варшавского - начинаются крики и вопли о государственном антисемитизме. Это ли не линия двойного стандарта? Один только для своих. Другой - для всех чужих.