Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев Страница 43

– Вы, сударь, прямо Чайльд Гарольд какой-то, – вынырнула из темноты Катя.

– Ну, и как он Вам?

– Кто?

– Чайльд этот самый.

– Не до этого сейчас. Там один тип ко мне прилип. Ну, просто! Спаси меня, пожалуйста.

– Хирург?

– Ты отсюда все видел?

– Методом исключения. Для моих друзей на тебя табу. Давай уйдем. А?

– По-английски?

– Хоть по-бурятски!

*

Пойдем.

– …

Мы некоторое время молча шли по улице.

*

Ты очень здорово изменился за последние две недели. Не могу объяснить. – Она сделала паузу. – Это из-за нас?

* Да, – «Почему бы и нет?» – подумалось мне.

* Я тебе нравлюсь? – спросила она как-то очень наивно.

* Да. – Тут мне уже совсем не пришлось лукавить.

* Ну, и не надо ничего выдумывать, – она подлезла плечом под мою руку, прижавшись всем телом, – мальчик и девочка очень хотят быть вместе. Должны же они тогда быть вместе? Да? Ведь это же прелесть какая-то. Когда ты знаешь, что нужен тому, кто нужен тебе. Правда? Я сегодня у тебя останусь.

Мне предлагалось только согласиться. Потом был очередной поезд метро, в котором дама напротив старательно отводила глаза, видимо, считая нашу близость уж чересчур откровенной. На одной из остановок двое мальчиков-милиционеров тащили на пост невесть как попавшую в подземку пьянющую бабулю в центнер весом. Она орала им: «Уди щас жа!» Но стоило ребятам ослабить хватку, бабка тут же рушилась на каменные плиты. Поезд тронулся, оставив ее крохотным звеном в калейдоскопе событий.

Невский еще не совсем стряхнул с себя остатки дефилирующей публики. Поздние кавалеры разбирали полуночных дам. Все было как всегда, как и мы – всего лишь пара влюбленных рабочих пчел, спешащая укрыться в своих сотах.

Посреди ночи я неожиданно открыл глаза, ощущая на всем теле мерзкий липкий пот. А внутри – очередной приступ тошнотворного ужаса. Сон все еще стоял перед глазами:

Суккуб. Моя санаторная соседка ведьмой висела в пространстве всем своим желтым мертвым телом. И, колыхаясь, шипела синими губами: «Ну что, сопляк, думаешь сменил бабу и отделался от меня. Не выйдет… Убийца!» Расстояние между нами сократилось до размеров плевка. Челюсти клацнули. Я покрепче сгреб посапывающую рядом Катю, но будить не решился: «Что буду говорить тогда!» Не выдержал. Высвободился и поднялся. Включил свет. Образ уплыл, оставив тяжесть и страх на грани истерики. Уснуть больше не удалось. Вернувшаяся темнота только будоражила картины отступившего сновидения. «Был сон. Не все в нем было сном», – бессмысленно шептали мои губы.

«Был сон. Не все в нем было сном», – откликалось эхо в горах, окружающих аляповатый город. Он походил на старинный гобелен, коралловый риф или картины Кандинского. Огромный монстр, заполнивший устье реки с медленной, мутной водой. Река извивалась и разрывалась на несколько рукавов, которые сейчас были перевязаны мостами. Арки их выглядели необычайно широкими с бронзовыми статуями и прогулочными дорожками. Они в отличие от автомобильных трасс не уходили потом в электрические лабиринты нижних уровней.

Не Петербург, не Прага и не Каир – «Новый Вавилон». Так следовало написать на шоссе приближающемся к его бесформенной громаде. Он напоминал скалистые горы. Дома громоздились друг на друга, искалеченные сквозными лабиринтами метро и провалами балюстрад. Улицы были не шире, чем в еврейском квартале Парижа. Людские тушки заполняли их, и это хаотическое движение в перепутанном пространстве выглядело беготней тараканов на коммунальной кухне, когда ночью неожиданно включили свет. А поверх всего этого нагромождения плыли купола соборов. Из сплошного скопища небоскребов вырастал византийский храм. Мечеть своим орнаментально – голубым куполом вместе с примкнувшей к ней медресе господствовала над районом с восточной архитектурой. Собор Святого Павла был перенесен полностью, без изъянов. И ему отводилось отдельное место. Не особенное – лишь отдельное. Ведь, действительно, особняком, возвышаясь над всем окрестным пространством и не имея связи ни с чем прочим стояло капище Заратустры.

Я уже готов был ощутить себя стоящим на ступенях одного из мавзолеев. И мои глаза должны были оказаться глазами хозяина этого мира, когда распоров полотно ирреальности, брызгая слюной и щелкая влажными зубами опять явилась моя курортная гарпия…

Темнота начала отступать, и на моем плече уютно заворочалась Катя, когда полусон-полубред начал постепенно отступать. Одновременно в череп вполз, разламывая, новый приступ головной боли. Было ощущение, что на нее наступил слон – маловато – наехал танк. Попытавшись повернуться, я невольно застонал. Девушка тут же открыла глаза.

* Что случилось?

*

Голова побаливает.

Она сразу легко соскочила с кровати и начала уютно суетиться в комнате. Сначала принесла пару болеутоляющих таблеток. Принялась готовить завтрак. Почистила перышки, несколькими движениями придав себе ускользающий образ: «Мисс Доброе Утро», зафиксировала мое внимание на себе и стала от этого еще проворней и восхитительней. Я следил за ней сквозь прикрытые веки и радовался, что она здесь и рядом, но уже никогда не мог избавиться от ощущения движения по лезвию бритвы. По грани между: «Не могу быть один – это невыносимо!» и: «Не могу быть с ними – это уже невозможно». И все мои охранительные вехи снова рушила наползающая реальность.

Катя становилась все большей частью моей жизни. Но другая ее часть упрямо отбывала в одиночное плавание. «Обыкновенное чудо» помноженное на всех «Горцев» вместе взятых – «Похоронить и затосковать». Только без волшебства и размахивания мечем. Выходило, что возможность не умирать все равно исподтишка примеряла на себя варианты будущего. Она и превращала происходящее лишь в преддверие жизни. Жизнь во сне.

Поэтому, как только моя ненаглядная отправилась на работу, я позвонил Сашке, подсознательно пробуя еще один вариант.

*

C

ерега, извини, – раздался в трубке его сиплый голос. – Еще вчера было все о’

key

. А сегодня просто какая-то хана. Кости ломит. Температура 40. Башня съехала. Способен только подушку давить.

* Хорошо, сейчас приеду. – Трубка легла на аппарат раньше ответа.

Александр обожал всякие стильные штучки. Посреди одной из комнат с модерновой мебелью распластался персидский ковер. На нем расположился кальян и наполнял комнату смрадным дымом. А посредине – сам хозяин на взлохмаченной кровати. Я проследовал через этот мерлок, открыл дверь и вышел на балкон. Мой друг оказался неожиданно подвижным для больного с сорокаградусной температурой.

*

Ну и что, – тем временем комментировал Сашка в приоткрытую дверь, стараясь поглубже закутаться в одеяло (оставались одни глаза), – зато не надо думать, куда выбрасывать бычки и всякую разную живность. – И, подумав, добавил. – Я тут