История одного супружества - Эндрю Шон Грир Страница 43

Обычно по субботам мы с Холландом ходили к Фюрстенбергам смотреть сериалы – «Сыщик» и «Кавалькаду звезд», – пока не устанем, а потом дремали под мерцание пистолетов и поющих шведов. Я хотела сохранить этот распорядок, так же как продолжала готовить ему ужины и принимать его поцелуи, встречая с работы. Вся моя жизнь свелась к ожиданию, когда же это закончится. Так что я удивилась, когда после ужина муж предложил пойти на танцы.

– В «Роуз боул», – сказал он.

– Почему ты про это вспомнил в кои-то веки?

– Сегодня афроамериканский вечер.

– Знаю. – Я взяла его тарелку и потянулась к раковине. – Но это так далеко…

Он посмотрел на меня со своей старой ухмылочкой.

– Разве у тебя нет нового платья?

«Роуз боул» был уникальным заведением – танцплощадку построили среди деревьев, стволы которых поднимались сквозь прорези в досках, а листья местами загораживали звезды. Только там пьяный солдат мог приложить партнершу спиной о платан, а потом остаток вечера за это извиняться. Находился он на том берегу залива, в Лакспере, и сорок лет назад юные танцоры плыли туда на сияющем огнями пароме, пили из фляжек и хохотали, когда паром качался на неверных волнах, пьяненьких, как они сами. Парома не стало в 1953-м, так как построили мосты, но когда ты туда ехал, то все равно что-то такое чувствовалось, и ты с улыбкой смотрел на машину, выезжающую из Лакспера, зная, что внутри сидят какой-нибудь парень и его девушка. Иногда там устраивали особые вечера, например студенческие или ветеранские, только для белых. Так что на афроамериканский вечер приехали мы все, старые и молодые, и танцевали на той площадке под гирляндами из лампочек, окутанных туманом, на нас падали листья, а огромная бумажная луна, которую кто-то раскрасил в день бабушек и дедушек, подмигивала, как сам дьявол.

По дороге туда я вдруг осознала, как давно мы с Холландом не были наедине. Чувствовала себя, как, должно быть, чувствует эмигрант, глядя на страну, которую вскоре покинет. Мы ехали, слушали радио, и он рассказывал мне историю, услышанную на работе: о том, как машина сбила собаку-поводыря, а ее слепая хозяйка не поняла этого, пока ей не сказал какой-то прохожий. Она согнулась пополам и зарыдала прямо на улице. Я всегда вырезала такие грустные истории из его газет.

– Думаешь, Сыночек по нам скучает? – спросила я.

– Уверен.

Когда он покосился на меня улыбкой, я подумала о тех его особенностях, которых скоро не будет. Маленькие запинки в разговоре, которые то появлялись, то исчезали. Привычка расслаблять усталые глаза, зажмурившись и вращая ими под веками. Эти серебряные запонки в виде шляп.

– У тебя все хорошо? – спросил он.

Я сказала, что да, а нам на светофоре надо налево.

Симпатичный юноша на входе взял у нас деньги, за его спиной были видны музыканты – они курили сигареты, отдыхая между сетами, и перебрасывались шуточками, а серьезная саксофонистка полировала свой инструмент. Зрители были в возбуждении, словно только что кончился большой танцевальный номер, и они едва не плакали от счастья. Все болтали, смеялись, а несколько пар продолжали танцевать, уже без музыки, с закрытыми глазами, в плену настроения, которое мы уже не успеем поймать. Муж прокричал мне что-то, но я не услышала, а затем замахал через весь танцпол молодому солдату с аккуратными усами. Они принялись бешено сигналить друг другу, словно птицы в брачном танце, а я вертела головой и разглядывала стволы без коры, отполированные руками одиноких девушек, ясное небо, изрытое звездами, а ниже – гирлянды лампочек, к которым в шутку тянулся, чтобы выкрутить, какой-то юноша, а спутница радостно била его сумочкой. Подошел солдат со стаканами пунша, и я поняла, что делал Холланд: заказывал нам выпивку. Я взяла один стакан и быстро его осушила, потом взяла другой. Солдат предложил нам по сигарете, и в его улыбке я увидела кривые зубы мальчика, росшего в бедности.

Холланд представил меня молодому человеку (бывшему складскому рабочему, а теперь рядовому на побывке) как «миссис Кук, которая ходила сюда со мной еще до того, как мы поженились».

Юноша вежливо просиял и спросил, изменилось ли это с тех пор, словно речь шла о давних временах.

– Мы были здесь всего пару раз, – невпопад сказала я.

– А вот это хорошая! – прокричал Холланд, залпом выпил один пунш, затем другой, взял наши стаканы и отнес на стойку, а потом схватил меня и закрутил против часовой стрелки, ввинчивая в толпу танцующих пар. Его знакомый со смехом прислонился к дереву.

О, он умел танцевать, мой Холланд Кук. Отлично танцевал еще мальчиком, а сейчас, никогда не учившись, он мог посмотреть по сторонам и подхватить движения. Мой талант был в том, что я умела слушаться партнера. Нынешние девушки понятия не имеют, как слушаться партнера. Одна его рука у тебя на талии, средний палец прижат, другая держит твою и передает команды легкими сжатиями, эти команды никогда неизвестны заранее, а иногда так неожиданны, что, заканчивая вращение, ты хохочешь, потому что он искоса ухмыляется тебе, выполняя движение, которое только что подсмотрел на другом конце зала. У него не было особого таланта. Как всякий дилетант, он ничего не изобрел, ничего не улучшил. Но танцевал он так, как только и должен танцевать молодой мужчина: будто хочет меня охмурить.

От фонарей и листьев везде ложились узоры, как в теневом театре. Саксофонистка начала долгую и мощную импровизацию, и я положила голову мужу на грудь и заслушалась.

Где он это прятал? То, что его убивало? Танцует, смеется, так беззаботно флиртует со мной – а прячет там же, где