Биарриц-сюита - Бронислава Бродская Страница 43

собирались приходить. «Идите куда хотите. Вы не маленькие дети… но, не увлекайтесь! Если я завтра увижу хоть одного сонного, кто будет мазать.... Сегодня, вы все были молодцы. Но успокаиваться рано… » – Борис не мог выйти из роли ворчливого папочки. Ребята обещали не возвращаться поздно, но было ясно, что многие придут только под утро. Поделать с молодежью Борис ничего не мог. На сегодня его миссия была закончена.

В автобусе было много свободных мест. Ребята уже разошлись кто куда. Борис зашел в номер, снял потную рубашку, надел свежую и пройдя пять минут до "их" ресторана, сел ужинать. Переводчица спрашивала, нужно ли ей приходить на ужин, но Борис ее отпустил до завтра. В ресторане ему никто нужен не был. Он поел в одиночестве, хотя видел, что некоторые ребята тоже, оживленно болтая, ели за соседними столиками. К нему никто не подсел: то ли не хотели, то ли стеснялись беспокоить. Скорее – первое: у них были свои разговоры, в том числе и про его персону. Борис поднялся в комнату, и с раздражением принялся расстилать кровать. Вечно в Европе подсовывают простыни под матрас, и так плотно притыркивают покрывало, что надо все освобождать с усилием. Какая-то тяжелая физическая работа. Черт бы их побрал! Борис с удовольствием улегся, и включил телевизор. В быстрой французской речи он понимал не все, а напрягаться не хотелось. Было бы ради чего… Про начало гастролей в местных новостях не сказали. Зачем, все билеты были распроданы. Борис рано встал и очень устал. По городу были расклеены афиши их выступления. Там даже была его давнишняя фотография. «Все у нас завтра будет хорошо.» – с этой мыслью он уснул.

Марина

Марина поговорила по Скайпу со старым московским приятелем, рассказала ему о своей работе с французом, и связанной с этим командировкой в Сочи. Приятель спросил про родителей, которых он прекрасно знал. Марина похвасталась, что папа в Биаррице, а мама дома. Слава богу, отец перед отъездом забрал мать с дачи, теперь она хоть какое-то время проживет в Москве. С тех пор, как она ушла на пенсию, с ней что-то происходило. Мать упрямо сидела одна в Щелыково, в пустом доме, вела деревенское хозяйство, даже таскала ведра с водой. Марина часто разговаривала с папой, который ей сказал, что мама неважно себя чувствует. Мать свое состояние от нее скрывала, но Марина о нем знала и беспокоилась: матери следовало постоянно жить в московской квартире, а не в Щелыково, где не "брал" мобильный и было даже трудно вызвать врача. Мамино упрямство Марина не понимала, злилась на папу, представляла себе ряды мокрых облезлых домов, серое небо, мелкий холодный дождь, вязкую грязь. Что делала мать в этой бесприютности и заброшенности? Почему она там пряталась? От кого? Зачем? Впрочем, телефон был у сторожа, и, если надо, он бы вызвал скорую, а так… мать, видимо, и не нуждалась в разговорах: подруг у нее никогда не было, коллеги звонить давно перестали. Москву она явно избегала. Может ей не хотелось наблюдать папину профессиональную суету, слышать о его планах, сомнениях, надеждах, волнениях, победах? У нее уже ничего этого не было. Бедная мама. Она, скорее всего, могла бы начать жить внуками. С другой стороны ухоженную маму, всю жизнь озабоченную тем, как в данный конкретный день звучит ее голос, было нелегко представить себе гуляющей с коляской. С ней-то она никогда не гуляла, думая не о том, как ее маленькая Мариночка прибавляет в весе, а о своих партиях и премьерах. И все-таки… бедная мама! Марина вздохнула, в который раз почувствовав комплекс вины перед родителями, у которых нарушался нормальный цикл человеческой жизни. Цикл замыкался на ней, их дочери, а она оказалась несостоятельной, не выполняла свой биологический долг. Родители-то его так или иначе выполнили, несмотря на творческие планы и занятость.

Видит бог: Марина влюблялась, может даже чаще, чем окружающие. Она умела любить, отдавалась своей любви с самоотверженностью и страстью, а вот любили ли ее те, кого любила она? Что-то с самого начала пошло не так. С того самого начала, когда она была девчонкой, школьницей. Она помнила себя: да, она была красивой! Тонкой, необычной, меланхолической, в чем-то "немодной" красотой. Среднего роста, худая, черноволосая, с яркими зелеными глазами, решившая никогда не краситься, инстинктивно подчеркивая свою природную органическую естественность. Марина помнила, что она тогда даже и не душилась, хотя мама учила ее, как это надо делать: чуть за ушами, на волосы, на одежду, но никогда на кожу, так как запах будет искажаться. Мама хотела, чтобы Марина делала, как она, но Марина этого как раз и не хотела. В ней не было ни грана кокетливости, вульгарности, ожидания "кавалеров", которое в девочках такого возраста видно: выберите меня, выберите меня! При этом Марина умела перевоплощаться в разных персонажей, не стеснялась выглядеть смешной. Это ее папа был главным режиссеров их детских спектаклей! У них в школе нашлись мальчики, которые ее оценили. Если бы Марина хотела, она бы "дружила", но… ей никто не был интересен, и воздыхатели так и оставались в ранге просто друзей, но… не больше. Разве она не понимала, что от нее те мальчики ждали? Что ждали подруги от мальчиков? Обжимания по углам, чьи-то ищущие руки на теле, мокрые, сладостные поцелуи после вечеринок, медленные танцы, голова кругом от выпитого вина… да мало ли как девочки и мальчики ее возраста тянулись друг другу, жадные и робкие одновременно. Ее сверстникам, друзьям, всем без исключения, эти первые любви были интересны, но только не ей… Она видела, как это происходит, понимала, к чему может привести, и приводило, но ей такого было не надо. Как же так?

Один мальчик, Роман, был влюблен в нее нешуточно, ходил за ней, не скрывая своего чувства, желая быть с ней любой ценой, даже ценой унижений, и тогда с этим Романом, Марина поняла сладость издевательств. Оказалось, что мучать человека – приятно. Власть над ним – опьяняет. Марина играла с ним, как кошка с мышкой, то подпуская, то отталкивая, то поддаваясь его ласкам, то давая понять, что она его не хочет. Тот парень был неплохой: такой нежный, заботливый, покорный ей, принимающий крохи любви, как высшее благо. Он мог бы стать ее мужем, если бы она захотела, но она, разумеется, не захотела. Она даже и представить себе не могла такую банальщину: жизнь с родителями, хозяйство, стирки, обеды, супружеский секс,