Сестрины колокола - Ларс Миттинг Страница 43

– Странно тогда, почему он не написал за что, – сказала Астрид. – А он ведь вел счета так же тщательно, как ты.

Отец снова посмотрел в книгу. Следующая запись гласила, что в Халлфарелиа поселились два новых арендатора и что там построили овчарню.

– Халлфарелиа… – проговорил отец.

Астрид знала, о чем он думает. Этот участок остался у Хекне среди тех немногих, что они сдавали в аренду. Арендаторам, Адольфу и Ингеборге, семейство Хекне особо не докучало. Так уж повелось, говорил отец. Не хотелось притеснять стариков. Адольф с Ингеборгой вырастили шестерых детей, но все они уехали в Америку. Пока обитатели Хекне во время страды гнули спину, Адольф легко отделывался, поставляя в счет арендной платы мясо и рыбу. Так от этого опытного охотника было больше пользы, чем если бы он до изнеможения размахивал косой. Зимой он ставил силки на куропаток, а ранней осенью ему случалось подстрелить оленя. Вот они пировали-то в Хекне. Но Астрид по глазам отца видела, что сейчас он думает не об Адольфе с Ингеборгой.

– Клара тогда в церкви, – спросил отец, – о чем тебе наболтала?

– Она говорила про Вратного змея.

– Не про Черного змея?

– Нет. А это что такое?

– Ничего больше в голову не приходит, что бы походило на Вратного змея. А дело было с овчарней в Халлфарелиа.

– Расскажи.

– Сначала ты расскажи, зачем тебе это надо.

Астрид сообщила ему все, что можно было, чтобы его не смутить.

Отец посидел, помолчал; произнес свое «гм…», потом, снова заглянув в книгу деда, произнес:

– Мне это рассказали давным-давно. Задолго до того, как хозяйство перешло к Адольфу и его женке. Гостил у нас один старик из Миккельслоа. Он сказал кое-что, привлекшее мое внимание. Вернее, я на это обратил внимание из-за отца. Он так странно засмеялся, когда старик рассказывал.

– Это хохма какая-то была?

– Нет, он рассказывал про овец. Я малой еще был, лет восемь-десять. В тот год все овцы в селе болели. Копыта у них гнили, кожа на морде шла белыми пятнами. И так на всех хуторах, много тогда овец полегло. А вот в Халлфарелиа овцы остались здоровы. Все до одной.

– Ну, это же так далеко, – сказала Астрид. – Не заразились, наверное.

Отец покачал головой:

– Я помню, за столом сидим и все как раз говорят, какая, мол, болезнь коварная. А этот старик эдак усмехнулся и говорит: «В Халлфарелиа овцы не болеют, за ними там Черный змей присматривает». А больше я этого выражения никогда не слыхивал.

Рыбалка без наживки

Управившись на следующий день на скотном дворе, все принялись за работу на верхнем участке. Астрид перекладывала скопившуюся за зиму печную золу из бочки в ведра и показывала младшим детям, как посыпать золой оставшийся на земле снег, чтобы он побыстрее растаял. Ей никак не удавалось придумать убедительного предлога, чтобы отпроситься на хутор Халлфарелиа. Но тут небо потемнело, налетела первая в этом году гроза. Это была верная примета того, что пошел березовый сок. Астрид сказала, что идет в березняк возле Халлфарелиа посмотреть, можно ли уже снимать бересту для плетения лукошек. Но сначала следовало сходить за котомкой и наточить нож. Возясь в кузнице с оселком и сталькой, она услышала, как за спиной отворилась дверь.

– Астрид?

В дверях стоял Эморт, бледный и исхудавший. Отступив было на пару шагов, она приблизилась к нему и дотронулась ладонью до его груди.

– Ты чего такое делаешь?

– Хочу проверить, живой ты или нет.

– Живой, живой, – сказал он, проведя пальцем по наковальне. – Встал вот. Уж и снег почти весь растаял!

Обхватив брата руками, Астрид крепко прижалась к нему и сказала, что страшно рада.

– Это ты маслом стену амбара намазала?

Она кивнула и снова обняла его. Потом он вернулся в дом отдыхать, а она отправилась на хутор Халлфарелиа.

Недалеко от него она вдруг заметила впереди молодого немца. В руке он сжимал что-то длинное, обтянутое коричневой кожей. Она замедлила шаг посмотреть, куда же он пойдет. Немец свернул и пошел вдоль ручья, быстро скрывшись в лесу. Зачем ему туда, подумала она, если тропинка ведет по другой стороне?

Она оглянулась. Никого. Сошла с дороги и последовала в том же направлении по другой стороне безымянного, но довольно широкого ручья – одного из многих, сбегавших с гор и питавших озеро Лёснес. А уж оттуда вода устремлялась вниз, к Фовангу, где впадала в Лауген, а дальше уж текла к морю, и там ее становилось так много, что и не знаешь, куда она девается дальше.

Пережитое на колокольне теперь ощущалось не так остро, но все еще было как часть действительности, нечто среднее между мыслью и видением. В своей жизни она нет-нет да и видела в темноте каких-то существ, особенно на горных выпасах, но списывала это на богатое воображение и посмеивалась над рассказами стариков о хульдрах и нечистой силе. Она знала, что бутангенцы столетие за столетием пытались найти объяснение всему непонятному, иначе возникала пустота, заставлявшая сельчан бояться гор и леса. А поскольку мериться силами с природой они были вынуждены в любую погоду, будь они голодны или страдали головной болью, им мерещилось всякое, а потом они находили этому объяснение: ведь хульдра – это нечто осязаемое, в отличие от чего-то загадочного, что скрывает темнота. Всем сверхъестественным созданиям придумывали имена, и чтобы обращаться к ним почтительно, и чтобы пугать ими других. Тогда жизнь могла продолжаться.

Но в Астрид это странное переживание засело накрепко.

Да, жизнь должна продолжаться, но за ней теперь будто кто-то постоянно следовал.

* * *

Ага, вот и немец – копошится в густых кустах на другой стороне ручья; завидев его, Астрид присела на корточки. С собой у немца была тряпичная сумка, то и дело цеплявшаяся за ветки; высвободив ее, он сбился с пути и стал пробираться в сторону, где, как она знала, его ждал крутой откос.

А что, если он потеряется? В Бутанген пришлют другого человека из города под названием Дрезден? В ее мыслях возник Кай Швейгорд, и она нашла горькую забаву в том, чтобы помучить себя воспоминаниями о несбывшемся.

«Не хочешь ли кофе, дорогой Кай? Я так и думала. Пожалуйста, свежезаваренный. Ты не дочитал еще газету? А, спасибо. Смотри-ка, что пишут:

«По-прежнему никаких следов немецкого художника, пропавшего весной в Гудбрандсдале». Ужас какой, правда? Дa, согласна с тобой! Ох, дело уже к зиме. Трава по утрам вся в инее. А знаешь, я даже рада, что мы остались