Федор Достоевский - Том 15. Письма 1834-1881 Страница 44

Я согласен, что глупо было попасть сыну Оронта на галеру, к туркам, согласен во всем, во всем, во всех резонах, — но, как ни восклицай, как ни жалей, все-таки он dans cette galère, попал в нее, и факт неотразим.* Бесценный друг мой, брат милый, не восставай на меня, а помоги мне, и тогда ты будешь мне более другом и братом, чем когда-нибудь. Засим считаю необходимым уведомить тебя о распоряжениях, которые я намерен сделать, чтоб достигнуть цели, и о некоторых обстоятельствах дела. Денег у меня нет ни копейки, а деньги 1-е дело, и потому я решаюсь занять. Я знаю здесь одного человека, расположенного ко мне, богатого и доброго. Я попрошу у него. Мне нужно немало. Надобно сделать хоть какие-нибудь приготовленья, нанять квартиру хоть в три комнаты, иметь хоть необходимейшую мебель. Надобно одеться, надобно и ей помочь. Надобно 100 вещей самых необходимых, но которые стоят денег. Надобно послать за ней закрытую повозку, которую повезут три лошади туда и сюда 1500 верст, — сочти прогоны. Надобно заплатить за свадьбу. Сам я еще не мог до сих пор кончить моей офицерской экипировки. Жалованье мое достаточно, чтоб жить. Но завести всё, сразу, тяжело. Мне прислали 200 руб., из них часть пошла на заплату долга, другая пошла на необходимое белье (ибо сестра прислала одни рубашки), на множество вещей, самых необходимых, самых грубых и простых, но которые стоят денег. Наконец, так как я фронтовой офицер, то мне по крайней мере надо 2 мундира сейчас же: один для службы, для ученья, для караулов, а другой смотровый. Нужна шинель, нужны офицерские принадлежности, каска, шпага, шарф, темляк* и т. д. и т. д. Нужны сапоги, наконец, — всё это стоит денег, и потому 200-т руб., с необходимыми посторонними расходами, — далеко недостало.

Наконец, после женитьбы надо жить, до тех пор пока объяснится последнее обстоятельство в судьбе моей, именно: возможность печатать, и потому я намерен занять 600 руб. сереб<ром>. Этого только что разве будет достаточно. Занять же я эту сумму могу, ибо имею уже в руках для печати с лишком на 1000 руб. сер<ебром>. Я не обманываю, занимая, тем более что займу на долгий срок и прямо объясню этому человеку мои обстоятельства, не утаивая ничего. С этой же почтой пишу сестре Вареньке и уведомляю ее обо всем по возможности. В письме предуведомляю ее, что с следующей же почтой пишу к дяде. У дяди я прошу 600 руб. сереб<ром>. Письмо к дяде будет написано очень благоразумно, будь уверен. Вареньку же прошу не удивляться, не ахать, не отсоветовать, а уговорить тетушку, чтоб передали мое письмо дяде в добрую минуту, когда она придет к нему. От дяди я ничего не скрываю. Если даст, то я тотчас же расплачусь здесь, а не даст, — одна надежда на себя, на Бога и Его ангела — монарха нашего! Тебя же умоляю, добрый Миша, тотчас по прочтении этого письма напиши в Москву сестре и посоветуй ей, чтоб они верно отдали письмо мое дяде. Ибо, боясь его, они могут и не передать письма моего. Дяде пишу по почте, в следующую же почту. Ради Бога, брат, сделай это для меня. — Теперь же изложу тебе еще просьбу, прямо к тебе. Брат, ангел мой, помоги мне последний раз. Я знаю, что у тебя нет денег, но мне надобны некоторые вещи, именно для нее. Мне хочется подарить их ей; покупать здесь невозможно, стоит вдвое дороже. Если б я имел деньги, я б тебе выслал; но я не имею и потому, умоляю, не откажи мне в этом последнем пособии. Но умоляю тебя и вот в чем: если тебе чуть-чуть тяжело (то есть если денег у тебя нет, ибо в желании твоем одолжить меня я уверен), — то, ради Христа, не мучь себя и не высылай ничего. Я пойму, я брат твой, и я слишком много имел от тебя доказательств твоей привязанности, чтоб сомневаться в тебе.

Вот вещи, которые я желаю иметь; они почти необходимы.

1) К Пасхе шляпку (здесь нет никаких), конечно, весеннюю.

2) (Теперь же) шелковой материи на платье (какой-нибудь, кроме glasé[56]) — цветом, какой носят (она блондинка, росту высокого среднего, с прекрасной тальей, похожа на Эмилию Федоровну станом, как я ее помню).

Мантилью (бархатную или какую-нибудь) — на твой вкус.

Полдюжины тонких голландских носовых платков, дамских.

2 чепчика (с лентами, по возможности голубыми) недорогих, но хорошеньких.

Косынку шерстяного кружева (если недорого).

NB. Если требования эти покажутся тебе требованиями, если тебе сделается смешно, читая этот реестр, оттого что я прошу чуть ли не на 100 руб. сер<ебром>, — то засмейся и откажи. Если ж ты поймешь всё желание мое сделать ей этот подарок и то, что я не удержался и написал тебе об этом, то ты не засмеешься надо мной, а извинишь меня. — Но прощай! Целую тебя от всей души. Пожелай мне счастья, добрый друг мой. Обнимаю тебя. Кланяйся Эмилии Федоровне, целуй детей и, ради Христа, отвечай на это письмо тотчас же.

Твой брат Ф. Достоевский.

Поздравляю тебя с наступающим Новым годом. Дай Бог тебе более успеха.

57. M. M. Достоевскому

9 марта 1857. Семипалатинск

Семипалатинск, 9 марта 1857 года.

Вот уже две недели, бесценный, дорогой брат, как я воротился с женою из Кузнецка, а только теперь нашел минутку, чтоб написать тебе. Дорогой мой, милый мой, ради Бога, не сердись на меня, что я не с первой же почтой по прибытии пишу тебе. Ты у меня всегда в уме и в сердце. Я люблю тебя, как только можно любить. Но конечно ты, зная жизнь, поверишь мне, что у меня с новым порядком вещей завелось столько хлопот, забот и дел, что и не знаю, как голова не треснет. Однако я все-таки успел написать дяде и сестре (по ее же просьбе немедленно). Дядя помог мне, и на время я обеспечен, а там буду надеяться на милость Божию. Сам же не оплошаю, буду работать еще с большею ревностью. Но ты, вероятно, потребуешь подробного описания, как уладились мои дела. Не пускаясь в большие подробности, скажу вообще, что всё кончилось благополучно. Мой добрый знакомый, на которого я надеялся в ожидании помощи от дяди, помог мне и дал мне 600 руб. сер<ебром> на годичный срок (и даже более).* Вообще скажу тебе, друг мой, что не этот один человек, а многие еще и кроме него принимали во мне искреннее участие.* Двое еще, н<а>прим<ер>, хотели непременно, чтоб я взял у них денег (без всякого срока), — хотели рассориться со мной, если я не приму их дружеских услуг. Я принужден был занять сверх 600 руб. еще 200 руб. сереб<ром>, итого 800, которые, возвратясь в Семипалатинск, истратил почти все, то есть истратил ровно 700 руб. сереб<ром> в общем и окончательном итоге. Может быть, ты удивишься, брат, куда я мог девать такую сумму? Я бы и сам не предполагал, что столько истрачу; но не было никакой возможности истратить меньше. Сборы в дорогу, экипировка моя и ее (ибо у ней было насчет всего необходимого не очень богато) — но самая необходимая экипировка, можно сказать бедная, путешествие в 1500 верст, в закрытом экипаже (она слабого здоровья — морозы и дурные дороги — иначе нельзя) — где я платил круглым счетом за четыре лошади, свадьба в Кузнецке, хотя и самая скромная, наем квартиры, обзаведенье, хоть какая-нибудь мебель, посуда в доме и на кухне* — всё это взяло столько, что и понять нельзя. В Кузнецке я почти никого не знал. Но там она сама меня познакомила с теми, кто получше и которые все ее уважали. Посаженным отцом был у меня тамошний исправник с исправницей, шаферами тоже порядочные довольно люди, простые и добрые, и если включить священника да еще два семейства ее знакомых, то вот и все гости на ее свадьбе.* В обратный путь (через Барнаул) я остановился в Барнауле у одного моего доброго знакомого.* Тут меня посетило несчастье: совсем неожиданно случился со мной припадок элилепсии, перепугавший до смерти жену, а меня наполнивший грустью и унынием. Доктор (ученый и дельный) сказал мне, вопреки всем прежним отзывам докторов, что у меня настоящая падучая и что я в один из этих припадков должен ожидать, что задохнусь от горловой спазмы и умру не иначе, как от этого. Я сам выпросил подробную откровенность у доктора, заклиная его именем честного человека. Вообще он мне советовал остерегаться новолуний. (Теперь подходит новолуние, и я жду припадка.)* Теперь пойми, друг мой, какие отчаянные мысли бродят у меня в голове. Но что об этом говорить! Еще, может быть, и неверно, что у меня настоящая падучая. Женясь, я совершенно верил докторам, которые уверяли, что это просто нервные припадки, которые могут пройти с переменою образа жизни. Если б я наверно знал, что у меня настоящая падучая, я бы не женился. Для спокойствия моего и для того, чтоб посоветоваться с настоящими докторами и принять меры, мне необходимо выйти как можно скорее в отставку и переехать в Россию, но как это сделать? Одна надежда! Позволят печатать, получу денег и тогда перееду. Наконец, и кроме того меня пугает, если припадок случится в отправлении службы. В карауле, н<а>прим<ер>, затянутый в узкий мундир — я задохнусь непременно, судя по рассказам свидетелей припадка, которые видели, что делается с моей грудью и с моим дыханием. Но Бог милостив, только повторяю тебе в 10-й раз: пойми, как важна для меня возможность печатать. В Семипалатинск я привез жену захворавшую. Хотя я, уезжая, заготовил всё по возможности, но по неопытности моей и половины не было сделано из того, что нужно, и потому у нас было две недели постоянных хлопот. На этот случай приехал бригадный командир. Смотр, служба — одним словом, я совсем замотался — и потому прости, что не написал сейчас же по прибытии. Жена моя теперь оправилась. Она просит тебя простить ее, что не пишет тебе теперь ничего. Она напишет, и скоро. Она уверяет меня, что не приготовилась. Всех вас она бесконечно любит. Она вас всех любила и прежде, когда я (в 54-м году) читал ей всякое письмо ваше, и знала о вас все подробности. По рассказам моим, она тебя чрезвычайно уважает и всё мне ставит тебя в пример. Это доброе и нежное создание, немного быстрая, скорая, сильно впечатлительная; прошлая жизнь ее оставила на ее душе болезненные следы. Переходы в ее ощущениях быстры до невозможности; но никогда она не перестает быть доброю и благородною. Я ее очень люблю, она меня, и покамест всё идет порядочно. Получив деньги от дяди (которого я благодарю от всего сердца), я уплатил часть долга; теперь у меня рублей 250 сереб<ром> есть в комоде; но ведь надо прожить по крайней мере до тех пор, пока получу позволенье печатать, и потому я рад, что хоть на это время обеспечен. В будущее же я как-то слепо верую. Только бы дал Бог здоровья. Удивительное дело: из тяжкого несчастья и опыта я вынес какую-то необыкновенную бодрость и самоуверенность. Может быть, это и худо. Дай Бог, чтоб у меня достало столько благоразумия, чтоб не быть излишне самоуверенным. Но не беспокойся и не тоскуй обо мне. Всё пойдет хорошо. Но вот о тебе я сильно тоскую, бесценный, дорогой друг мой, добрый, благородный мой брат! Письмо твое я получил, благодарю за твои посылки, они еще не пришли, но, друг мой, мне так тяжело было, читая о тягости твоих обстоятельств, что ты на нас истратился!* Благодарю тебя 1000 раз, а жена не знает как и благодарить тебя. Но, ангел мой, твои дела всё еще не поправляются! Они решительно пугают меня. Ты надеешься на сигары; что, если они не пойдут! а ведь это как легко может случиться. Мне кажется, что важнейшее неудобство — высокая цена твоих сигар. Но в этом я не знаю толку. Дай Бог, дай Бог тебе! Переживи этот кризис — и, ради Христа, не рискуй больше; не забирайся много, а помаленьку, это крепче. Но какова же сестра Саша? За что она нас всех заставляет краснеть? Именно краснеть! Ибо все в семействе нашем благородны и великодушны. В кого она так грубо развита? Я давно удивлялся, что она, младшая сестра, не хотела никогда написать мне строчки. Не оттого ли, что она подполковница? Но ведь это смешно и глупо. Напиши мне, ради Бога, об ней побольше и подробнее. Жаль, что я спешу, я бы и сам написал тебе больше и подробнее. Теперь задам тебе вопрос. Я, милый мой, спрашивал тебя об участи «Детской сказки». Скажи мне положительно (и умоляю тебя в том), хотели ли ее серьезно печатать? Если хотели, то пробовали иль нет, а если не пробовали, то почему именно? Ради Бога, напиши мне это всё. Эта просьба моя будет ответом на твое предположение, что мне не запрещено печатать. Согласись, что судьба этой вещицы, «Детской сказки», для меня интересна во многих отношениях.*Друг мой, как мне жаль бедного Буткова! И так умереть! Да что же вы-то глядели, что дали ему умереть в больнице! Как это грустно!*Прощай, ангел мой. Кланяйся всем, кто меня помнит, я всех помню и кого любил — люблю по-прежнему. Я виноват перед Верочкой и ее мужем — давно не писал им, скоро всем напишу. Перецелуй детей и особенно напомни обо мне Эмилии Федоровне. Дай Бог ей всякого счастья!