Валентин Иванов - Златая цепь времен Страница 44

Милый, хороший Сергей Николаевич, пожалуйста, начните работать, пишите, пишите и пишите, тогда все Вам приложится. Простите за назойливость, но повторяю мои советы: не обращайте внимания на слог, на стиль, не запинайтесь на этом, все придет само; наконец, в этом Вам помогут, помните, что у Вас есть главное, то есть большие знания, большой жизненный опыт, есть чувство, есть горячее сердце. Очень прошу Вас: пишите и не прячьтесь от самого себя за текучку жизни, которая якобы не позволяет творить. Это неверно. Переломите себя, начните, и потом будет легко, потом дело поведет Вас за собой.

Позвольте мне еще раз от своего имени и от имени Павла Ивановича поблагодарить Вас за добрые отношения и за помощь.

22.IX.1955

*

Дорогой и уважаемый Георгий Семенович[35], сегодня с удовольствием получил Ваше письмо.

По основной теме позвольте заметить Вам, что, не обладая эрудицией Вашей, вынужден прибегнуть к цитате из собственной (!) книжки. Ныне хотелось бы изложить это чуть иначе, но цитировать так цитировать! Итак:

«…природа… отстала от своего сына. Жизнь первых людей была простой. Уже годам к двадцати пяти первобытное человеческое существо могло собрать весь нужный опыт и полностью освоиться с весьма несложными условиями древнейшего общества. Дальнейшее формирование общества, развитие наук, усложнение отношений между природой и обществом — все это вызвало противоречие! Да, именно противоречие! Зачастую уже к шестидесяти годам наше тело (наша машина) проявляет признаки износа и начинает изменять своему владельцу. Именно тогда, когда накоплен драгоценный опыт и знания, возможность плодотворного труда прерывается природой…»

Очень приятно, что мысли мои совпадают с Вашими. То, что Вы говорите и дальше, очень мне близко.

Однако неужели же единственный путь к знанию — это школа, десятки школ, и каждая с азов, дабы добраться до синтеза способом гетевского Вагнера? Невероятно. Здесь должно нечто происходить в этих загадочных переходах количества в качество и прочее. Вопрос измерений… У меня мелькнуло странное ощущение на выставке Пикассо: взглянув как-то сбоку, что ли, я вдруг увидел нечто новое, перевернутое, совсем иное. Не знаю, как определить. Но это не было оглушением от Пикассо.

Вы говорите, большая часть головного мозга в резерве. А все же действует ли и она? Но где «философский камень», дабы превратить в золото эту как бы инертную материю?

…Еще о познании. Был у меня знакомый, который имел запас загадок, разрешимых лишь в том случае, если удавалось думать вне связи с общепринятыми методами рассуждений. К сожалению, по давности и по моей тогдашней молодости — легкомыслию, не удержал в памяти ничего, кроме факта. Чувствую, что мостик к знанию всеобъемлющему должен быть брошен из нового места, и новыми способами, и, как бы сказать, не из традиционных, что ли, материалов.

11.XI.1956

*

Дорогой и милый Файзулла[36], то, что Вы пишете, настолько содержательно, что боюсь, не сумею ответить Вам на Ваше письмо как следовало бы…

Мне хочется очень остеречь Вас. Берегитесь показать суд над внутренне ни в чем не повинным человеком, берегитесь показать осуждение невиновного и преследование неповинного. Я не думаю, в данном случае, о редакторах, которые Вам скажут, могут сказать, что все это не типично, не характерно для истории либо для настоящего дня. Не в том дело. А вот сумеете ли Вы не погрешить против ПРАВДЫ?

Поясню примером. Один весьма мною уважаемый писатель и человек, тонко понимающий искусство, как-то рассказал мне, что читал он какой-то английский роман, в котором, в плане фантастики, женщина превращается в кошку. И вот от читателя требуется как-то переварить это невероятное событие, эту невозможную страницу превращения. А дальше — все точно, все верно правде жизни, и читатель, незаметно для себя примирившись с этим невероятным, вздорным, невозможным превращением, принимает всю книгу.

Интересно, не правда ли? Интересно и то, что мой собеседник читал эту книгу о женщине-кошке лет за тридцать до нашего разговора, но не забыл.

Располагая сам весьма ограниченными способностями, я верю, что для искусства нет невозможного. Многие деятели кино энергично преодолевают невозможное, им легче, чем писателям, они «показывают». Тем больше опасность. Гончаров в «Палладе» рассказывает о картинах в английской гостинице: «…охотник безразлично смотрит в сторону, а тигр уже схватил его за ногу…» Мазня — Вы скажете. А разве не бывает такого в кино? Вы заставите актера, коль надо, и смеяться, когда тигр отъедает ему ногу. Все это необычайно трудно. Но когда Вам будут отъедать ноги, не смейтесь и не заставляйте смеяться героев… Уж лучше заставьте зрителя поверить, что у женщины могут вырасти когти.

Недавно я видел американский фильм «Война и мир». Понравился или не понравился, это малосущественно. Но я вынес оттуда ясное ощущение трудности проникновения в иной мир. Постановщики фильма были окружены невидимой стеной. Им казалось, что они перешагнули, физически нечто преодолели. Нет, с каждым шагом, с каждым дыханием они лишь перемещали стену, несли ее перед собой, стена окружала их. И пусть был верен реквизит, пусть наличествовало добросовестное желание, — американцы остались дома и в Россию им не удалось попасть.

Я удерживаюсь от желания прочесть Ваш сценарий (по моей повести), у Вас и так будет больше чем нужно советчиков и указывателей. Вы поменьше слушайте и поменьше поддавайтесь. Впрочем же, Вам нужно сразу решить, чего Вы хотите: сказать свое слово либо выпустить фильм. Нет, дилемма, конечно, не в этом, она будет куда сложнее — и сказать, и выпустить, без второго не будет и первого.

То, что с Вами заключили договор, дает Вам возможность действовать, это существенно, очень существенно.

Вашему успеху всегда буду рад.

13.IV.1958

*

Дорогой Федор Михайлович! Мне всегда казалось, что одной из типично русских черт был недостаток самонадеянности, самовлюбленности. Русский поэтому так охотно прилеплялся к идее. Я, например, не встречал настоящих стяжателей среди русских. Почти не встречал. Сколько угодно русских не прочь помечтать о миллионах. Упавших с неба. Но — чтобы отдаться карьере целиком — скучно. А ведь человек, всецело ушедший в карьеру, — сила, он добьется многого. Видел, добивались. А потом — срыв.

Дело в том, что русскому не свойственны законченное себялюбие и совершенно естественное, от самой натуры идущее, убеждение, что я, мол, что мы, мол, есть центр мира. Русским не свойственно убежденно считать себя совершенством. По-моему, вековой недостаток любви к себе есть наша типичная черта. В предельной внешней наглости иного «типа», в его желании выставить себя проявлялся этот недостаток в болезненной форме. (Употребляю слово недостаток в его количественном смысле, не в качественном.) Наше отсутствие самовлюбленности делало Россию раем для карьеристов. Вспомните пушкинского французика из Бордо и ермоловскую «просьбу в немцы». Кровавый Грозный и то не был совершенно уверен в своей правоте. Нагнусив, пугался и бросался молиться.

Нейтральность — не наше свойство. Тем более нейтральность от убеждения, что ты есть высший — не русская. Не обмани́те себя внешностью, ведь я говорю не о наших знакомых, к примеру, а о художественном образе, все сокровенные мысли которого известны писателю. Вспомните героев Достоевского. Кстати сказать, именно Достоевский вывел нашу литературу на мировую сцену. Искусство, глубоконациональное, тем самым делается интернациональным. Прошу не смешивать с космополитичным. В интернациональности — гуманизм, в космополитизме — эгоизм.

Вы уж меня извините за неточности. На эту тему ведь трактат нужно писать.

Что же касается героя романа Б., он почему-то не кажется мне русским. Он мне напоминает иных героев Фейхтвангера. Прочтите «Испанскую балладу». В чем общность? В очень большом себялюбии. Герои Фейхтвангера очень и очень уверены в своем превосходстве, в своем совершенстве, и их автор с этим согласен. Я ему верю, есть такие люди. Но русским это не свойственно. Русскому нужно что-то добавить к себе. Он добавляет — идею! И только при этом условии он становится по-настоящему сильным. Поэтому русский прогрессивен. Ибо считающий себя совершенством может преуспеть в каких-то условиях в личной жизни, понимая под личным все и всяческое набивание брюха — миллионы, дворцы, яхты и т. п. А у русского личное-то оказывалось в каком-то общем деле.

5.XI.1958

*

Дорогой Георгий Семенович, сейчас получил Ваше письмо и начинаю сам писать Вам, еще не вскрыв конверта. Я перед Вами виноват, ибо раньше не отвечал на Ваши письма. Вероятно, потому, что ничего, — как принято оправдываться, — не писалось. (Как будто бы письмо само пишется.)