Один день ясного неба - Леони Росс Страница 44

Они разлепились, как два куска лейкопластыря, оба были в шоке.

У Сонтейн сердце бешено билось, до боли в груди. Она привстала на локтях, не обращая внимания на свою наготу, безмерно счастливая. Ей захотелось, чтобы он прижался к ней и обнял.

— Данду!

Он взглянул на нее, все еще лежа между ее ног. Его лицо было перекошено от ужаса.

— Сонте… это… так полагается… делать?

* * *

Вот почему отец заставил его поклясться, что он отнесется к ней с уважением.

«Не заставляй ее насильно, не пугай ее, Данду! Обращайся с ней подобающим образом. Она же дитя моего друга». Но откуда ему было знать, что его неповиновение обернется таким катастрофическим наказанием? Он ни разу в жизни о таком не слышал. Но в конце концов, ее грудь после многих месяцев любовных игр оставалась неоскверненной.

— О, нам не надо было так делать! — стонала Сонтейн. — Погляди, что я наделала, о боги!

Ее милая мягкая штучка лежала между стопкой старых газет и разбитой лампой, сохранившейся с тех давних времен, когда его мать их коллекционировала. Он протянул руку и неуверенно погладил выпавшую пусю.

Ладно. Ему надо ее поддержать.

— Я буду всегда с тобой, ты же это знаешь, правда?

— Но как же мы сможем завести… детей? — захныкала Сонтейн таким же жалобным тоном, как у ее матери. С того момента, как вагина из нее выпала, она не сводила с нее глаз.

— Вокруг полным-полно детей! — Он выпалил первое, что пришло ему на ум, потому что надо было что-то сказать. — Мы найдем себе ребенка.

Он старался ее успокоить. Она настояла, чтобы он забрал выпавшую вагину, потому что она не смела взять ее с собой. От этой мысли у нее стучали зубы. А если бы она выпала на дороге? Или кто-то бы ее украл? Она не могла припомнить никакого безопасного места, куда пусю можно было бы спрятать, особенно если учесть, какая до смешного любопытная мама и какую чистоту в доме постоянно наводила служанка. Эта шпионка обожала всюду совать нос, в этом Сонтейн не сомневалась.

Данду крепко сжал ее руки и попросил перечислять названия цветов, покуда она не успокоилась. Он взялся надежно спрятать ее пусю. И пообещал, что происшествие останется их тайной. Иногда они будут доставать пусю и любоваться ею, мечтая о другой совместной жизни, какая у них могла бы быть. Он этого ей не говорил, но сам усиленно размышлял: может быть, ему удастся найти человека, кто сможет им помочь тщательно изучить эту бесценную штуковину — и тогда удастся вставить ее на место. Но кому можно доверить пусю губернаторской дочки?

Они крадучись спустились с чердака, он помог ей вылезти в окно, потому что время поджимало и если бы их застукали вдвоем, да еще с выпавшей из Сонтейн вагиной, ситуация бы только усугубилась.

Ему следовало догадаться, что эти занятия сексом до добра не доведут. Это же просто грех и позор — его вопиющее неведение в таких делах.

— Боги, мамуля наверняка все узнает, — стонала Сонтейн, перелезая через подоконник. Она подобрала платье и зажала его между бедрами, словно хотела удержать на месте все, что там еще осталось. — Она всегда знает, когда я совершаю какую-нибудь глупость.

Данду фыркнул и поцеловал ее на прощанье. Он не был в восторге от матушки Интиасар.

После того как Сонтейн ушла, он завернул ее пусю в тряпицу и отправился с ней к речке — прогуляться и разглядеть ее получше. Речка была его излюбленным местом для размышлений. Журчание текущей воды всегда действовало на него успокаивающе, но не на этот раз. От волнения у него скрутило желудок. Он лелеял надежду, что Сонтейн не сбежит, как только у нее появится шанс хорошенько подумать о случившемся. Он еще никогда в жизни не слышал ничего такого впечатляющего, сложного и приятного, как тягучие стоны Сонтейн, когда он залез в нее языком, отчего пуся и вывалилась наружу.

Присев под деревом, Данду развернул ткань, чтобы еще разок посмотреть на нее. Красивая штучка. Он повернул ее к свету и залюбовался, едва веря, что держит ее в руке. Пуся, такая юная и такая скользкая, вырвалась из его ладони и плюхнулась в речку — и, несмотря на все его отчаянные попытки ее выловить, быстрый поток тотчас унес ее прочь.

* * *

Сонтейн, кусая губы, шагала по Притти-тауну. Ее пуся так часто пугалась и сжималась от страха, что когда сегодня она выпала из недр ее тела, девушка на мгновение почувствовала облегчение, словно кто-то излечил ее от хронической боли. Но теперь с каждым новым шагом решение доверить пусю другому казалось ей ужасной ошибкой. Было бы правильнее иметь ее при себе, как у всех. Какая же она дура!

Но что же привело к ее выпадению — неужели бешеная трясучка? Она никогда еще не испытывала такого странного ощущения. Хорошие девочки никогда не говорили о подобных вещах, хотя, конечно, шепотом все сплетничали о радостях занятий любовью. Но не о таком же! Она поежилась: ей было приятно, но в целом тревожно. Это Данду виноват в том, что раскрыл ее так широко? Что засунул в нее язык? Или она сама виновата?

Проходя под «Стихотворным древом» на вершине скалы, она задрала голову и взглянула на небо. Она частенько смотрела на ресторан Завьера, особенно когда волновалась или из-за чего-нибудь беспокоилась. С тех пор как ей исполнилось три года и она впервые услыхала про радетеля, «Стихотворное древо» в ее воображении рисовалось замком удовольствий, восхитительным воплощением легенд, слышанных перед сном. Завьер Редчуз грезился ей единственным заветным желанием, дарованным всем. Кто мог быть желаннее, великолепнее, чем мужчина, рожденный готовить еду так, как хотелось именно тебе? Он давал то, что нужно было одной лишь тебе, и не только еду: он даровал вдохновение. Все говорили, что блюда Завьера невозможно забыть, после них всякий мог следовать за своей мечтой с новой силой и видеть себя с неожиданной стороны: уверовать в недостижимое. Он был лучшим из лучших радетелей — эта мысль глубоко запала ей в душу.

Долгое время она надеялась набраться смелости, чтобы заняться любовью. И убедила себя в том, что это станет вполне возможным только после того, как Завьер Редчуз приготовит для нее особую еду.

Правда, теперь она не надеялась, что стряпня радетеля поможет ей вернуть на место расшалившуюся пуську.

* * *

Ха Женевьева Окейлиа Нейтан выдернула из ушей старенькие треснувшие наушники и кивнула инженеру.