Анатолий Тосс - Фантазии женщины средних лет Страница 45

– Да, – сказал он, – меня зовут Артур Метуренг, мне пятьдесят три года, двадцать восемь лет я работал в лаборатории квантовой физики при Центре космических исследований, последние семь лет являлся ее научным директором, два года тому назад мне пришлось уйти по состоянию здоровья. Доктора Теллера я знаю много лет, мы неоднократно встречались на конференциях.

После того как обвинитель Браунер попросил свидетеля рассказать о своем научном пути, помогая его запинающемуся рассказу множеством коротких наводящих вопросов, у зала и у меня в том числе появилось представление, что профессор Метуренг был незаурядным, если не ведущим в мире специалистом в своей области, и теперь, будучи в зрелом творческом возрасте, обещал еще больший успех в научной карьере. Впрочем, года за три до описываемых здесь событий он почувствовал определенный спад, некую усталость и аморфность. Тогда-то он и встретил на пароходе во время научного круиза своего старого приятеля доктора Теллера и за бутылкой виски пожаловался на свой затянувшийся творческий застой.

– Доктор Теллер посмотрел на меня внимательно и предположил, что мой спад может быть связан со здоровьем. Я ответил, что в принципе чувствую себя хорошо, конечно, у меня повышенное давление да и бессонницей порой страдаю, но в целом ни на что не жалуюсь.

– И что вам ответил Теллер? – спросил обвинитель, энергично прищурившись.

– Он сказал, что самочувствие порой ни о чем не говорит, и не мешало бы провериться. Что есть исследование, Теллер называл, но я не помню название и авторов, говорящее, что творческая потенция зависит от внутреннего состояния организма.

– И что потом? – подгонял Браунер.

– А потом, как сейчас помню, он хлопнул меня по плечу и усмехнулся. Сейчас я понимаю, какая дьявольская это была усмешка. А тогда не обратил внимания. «Знаешь, Артур, – сказал мне Теллер, – я почти не практикую, но все же приезжай ко мне в клинику, я сделаю для тебя исключение».

– Ну и вы?

Я подумал, что Браунер стремится контролировать абсолютно все, даже показания своего свидетеля.

– Ну а что я? Конечно, согласился. Клиника Теллера известна на весь мир и считается одной из лучших.

– Что было потом? – снова спросил обвинитель.

– Через несколько недель я приехал в клинику и полностью обследовался. Теллер даже пригласил меня домой, и мы тогда хорошо посидели, о чем-то говорили, но я плохо помню. Не то что я волновался, но знаете, все же обследование, хоть и амбулаторное, а все равно ждешь результата. Вечером он сам отвез меня в отель, где мы и попрощались.

– А дальше?

– На утро мне позвонили из клиники и сказали, что доктор Теллер просит срочно приехать и что это важно. Я занервничал, все это было крайне неприятно. Я сразу понял, что что-то не так, и тут же поехал в госпиталь.

– И что вам сказали? – снова спросил Браунер.

– Теллер встретил меня в коридоре и проводил к себе в кабинет. Он сказал, что некоторые анализы не очень хорошие и требуют уточнения, что мне надо пройти более детальное обследование. Я спросил, что именно он подозревает? Теллер помялся, потом посмотрел мне прямо в глаза и сказал: «Я боюсь, Артур, что у тебя рак».

– Он так и сказал?

– Да, да. – Метуренг потер сжатую в кулак руку, видно было, что он волнуется, заново переживая свой рассказ. Именно этого и добивался обвинитель.

– Конечно. Он так и сказал: рак.

– И что вы почувствовали, когда услышали диагноз? – снова задал вопрос Браунер.

Свидетель пожал плечами.

– Что может чувствовать человек в такой ситуации? Шок, конечно, потом неверие, знаете, думаешь, этого не может быть, это не про меня. Кажется, фильм смотришь или видишь дурной сон. В общем, Теллер предложил мне остаться в клинике дня на два.

– И вы согласились?

– Конечно.

– И каков был результат этого так называемого детального обследования? – спросил Браунер.

– Я провел в клинике двое суток. Очень неприятные, утомительные процедуры… к тому же мое состояние… Потом ко мне в палату пришел Теллер и сказал, что самое худшее предположение подтвердилось, у меня рак. Я чуть не потерял сознание, все закружилось… такое бессильное, почти невменяемое состояние… Плохо помню, что он говорил. Лишь потом, когда осознал, что произошло, спросил, какие у меня шансы.

– И что ответил доктор Теллер?

Браунер стоял рядом с присяжными, как бы призывая их полнее вникнуть в страшный рассказ.

– Он сказал, что шансов нет никаких. Мне показалось, что меня чем-то тупым ударили по голове. Единственное, что помню, это как я закричал: «Но я даже не чувствую себя плохо!» – «Так бывает, – ответил он. – Я, конечно, могу предложить операцию или лечение, я бы так и сделал в любом другом случае. Но тебе могу сказать открыто, мы давно знаем друг друга, ничего не поможет, ни операция, ни другое лечение: у тебя такая форма болезни, которая не оставляет шансов. Я не думаю, что тебе надо мучиться и переносить дополнительные страдания. В твоем распоряжении, Артур, – сказал он, – есть четы-ре-пять месяцев, постарайся провести их как можно плодотворнее. У тебя редкая форма, и ты не будешь чувствовать болезни, тебе даже будет казаться, что ты вполне здоров. Так что распоряжайся оставшимся временем на свое усмотрение». Потом он дал мне лекарство, сказал, что оно новое, экспериментальное, оно улучшит мое общее состояние, и предложил отвезти в аэропорт, если я хочу лететь домой. – Метуренг задумался. – Вот и все, с этого дня моя жизнь стала пыткой, ожиданием неминуемой смерти.

– Расскажите подробнее об этом времени, о том, как вы прожили эти месяцы. Я понимаю, вам тяжело, но все же расскажите.

Я услышал, что Браунер пытается внести в свой голос мягкость, а вместе с ним сочувствие, и, хотя у него не получилось полностью искоренить напор, я, например, оценил попытку. Метуренг опустил глаза и смотрел только вниз, мне показалось, у него дрожали плечи.

– Это были тяжелые месяцы, – сказал он, – очень тяжелые. Я даже не могу сказать, что я жил это время. Одна сплошная мука. Мне пришлось уйти с работы, поймете ли вы меня… – он только сейчас поднял глаза. – Невозможно ничего делать, ожидая что вот-вот умрешь. Отсчитывая, по сути, оставшиеся тебе дни на календаре. Я пробовал путешествовать, но все только раздражало и приносило жгучее разочарование. К тому же я стал хуже себя чувствовать, появились слабость, сонливость, боли в сердце, я впал в депрессию. Мне хотелось покончить с собой. Оказалось, что жить в ожидании неминуемой смерти – нестерпимая пытка, наверное, самая мучительная. Причем чем меньше мне оставалось, тем тягостнее и невыносимее становилось мое ожидание. Оно и стало, собственно, моей жизнью, полностью подменив ее. Прошло три месяца, четыре, а я все жил, непрерывно ожидая смерти. Как найти слова, чтобы рассказать, что именно я чувствовал? Особенно по ночам.

Голос свидетеля прервался, даже из зала было заметно, что он пытается сдержать подступающие слезы.

– Я не знаю, как передать состояние, когда ночью просыпаешься, вернее, отмахиваешься от вязкой, тошнотворной мути, когда думаешь в холодном поту: «вот сейчас». Почти останавливается сердце. Но ничего не происходит, и наступает утро, и ты снова ждешь, теперь следующей ночи, и так день за днем, ночь за ночью. Как описать эти страдания? Не знаю! Есть такая пытка, когда выводят на расстрел и стреляют мимо. Но к расстрелу, наверное, на пятый день привыкнешь. А здесь привыкнуть невозможно.

Он изменился теперь, свидетель Метуренг. Лицо его было бледно и сузилось еще больше, щеки ввалились, взгляд лихорадочно метался по залу, ища опору, но не находил: каждый, в кого он упирался, отводил глаза. Браунер больше не прерывал свидетеля, он добился своего, никакой самый красноречивый прокурор не смог бы лучше поведать суду об этой страшной и трагической истории.

– А потом прошел еще месяц и еще несколько недель, а я все не умирал,

– продолжал Метуренг.

Не знаю, как у других, но у меня сжалось сердце, когда я услышал фразу: «а я все не умирал». Так жалко она звучала, как оправдание.

– Когда прошло еще несколько недель, я все же собрался с духом и позвонил Теллеру. Он тотчас вызвал меня в клинику и снова два дня исследовал, а потом я находился у него в кабинете, и он сказал, что либо произошло чудо, которое случается один раз на десять тысяч, либо помогло лекарство, которое он мне выдал. Но, так или иначе, я абсолютно здоров, опухоль исчезла, и он меня искренне поздравляет.

– Вы тогда не удивились странности такого чудодейственного выздоровления? – вмешался Браунер.

– Странности чего? Того, что не умрешь сегодня или завтра? Что тебе позволено жить? Можно ли ставить под сомнение возможность жить? Кто не примет ее полностью, без оговорок, без вопросов? Нет, я не удивился. Теперь я, конечно, понимаю, но тогда… Тогда преобладали другие чувства, удивление не из их числа. Ведь только неудача требует ответов, ищет объяснений. Удача же ничего не требует, не ищет, она принимается безоговорочно, целиком, как единственно возможная.