Алексей Писемский - В водовороте Страница 47

– Пожалуйста, возьмите!.. – повторил он еще раз, протягивая опять к Елпидифору Мартынычу руку с деньгами.

– Не возьму-с! – отвечал тот, снова кинув какой-то огненный взор на деньги и надевая калоши. Через минуту он хлопнул дверьми и скрылся совсем из глаз князя.

За минутами такого торжества для Елпидифора Мартыныча вскоре последовали и минуты раскаяния. Приехав домой, он лег, было, в постель, но заснуть не мог и вдруг, раздумавшись, ужасно стал досадовать на себя, зачем он не взял от князя денег. «Вот дурак-то я!» – говорил он сам с собой, повертываясь с одного бока на другой. «Вот дуралей-то!» – прибавлял он, повертываясь опять на прежний бок, и таким образом он промучился до самого утра, или, лучше сказать, до двенадцати часов, когда мог ехать к Жиглинской, где ожидал встретить князя, который, может быть, снова предложит ему деньги; но князи он не нашел там: тот был дома и отсыпался за проведенную без сна ночь. Елпидифор Мартыныч надеялся на следующий день, по крайней мере, встретить князя и действительно встретил его; князь был с ним очень внимателен и любезен, но о деньгах ни слова, на следующий день тоже, – и таким образом прошла целая неделя. Елпидифор Мартыныч потерял всякое терпенье и раз даже не выдержал и сказал акушерке:

– А что, вам не платили еще ничего здесь?

– Нет, не платили, а что же?

– Да так, мне тоже; я сам, впрочем, имел глупость: тогда князь тотчас же после родов предлагал мне тысячу рублей, а я не взял. Как думаю, брать в такую минуту, – сами согласитесь!

– Конечно! – согласилась акушерка. – Но что же, все равно, он после вам заплатит.

– Да ведь то-то после заплатит – к-ха!.. Как тоже он понял мои слова? Может быть, он думает, что я никогда не хочу с него брать денег… Нельзя ли вам этак, стороной, им сказать: – «А что, мол, платили ли вы доктору? – Пора, мол, везде уж по истечении такого времени платят!»

– Ни за что, ни за что! – воскликнула акушерка. – Они, пожалуй, подумают, что этим я хочу о плате себе напомнить, ни за что!

– Ну, глупо! Другой раз вас ни на какую практику с собой не приглашу! – сказал Елпидифор Мартыныч.

– Пожалуй, не приглашайте! Сделайте такое ваше одолжение! – отвечала насмешливо акушерка.[113]

Елпидифор Мартыныч стал в такое затруднительное положение касательно этих денег, что решился даже посоветоваться с Елизаветой Петровной и, собственно с этой целью, нарочно заехал к ней.

– Поздравляю вас с внуком! – сказал он, входя к ней.

– Как, разве родила Лена? – воскликнула Елизавета Петровна, вспыхнув вся в лице, – того, чтобы даже ей не прислали сказать, когда дочь родит, она уж и не ожидала!

– Как же, родила с неделю тому назад прехорошенького мальчика!..

Елизавета Петровна на это молчала.

– Что ж, вам надобно теперь ехать и познакомиться с внуком! – продолжал Елпидифор Мартыныч.

– Где уж мне этакой чести дождаться!.. Я во всю жизнь, может быть, не увижу его!.. И в подворотню свою, чай, заглянуть теперь не пустят меня! – отвечала Елизавета Петровна, и ей нестерпимо захотелось хоть бы одним глазком взглянуть на внука.

– Нет, пустят! – успокоивал ее Елпидифор Мартыныч.

– А я знаю, что не пустят! – возражала ему Елизавета Петровна, и слезы уж текли по ее желтым и поблекшим щекам.

– Да, вот дети-то!.. Кабы они хоть немного понимали, сколько дороги они родительскому сердцу, – говорил Елпидифор Мартыныч размышляющим голосом. – Но вы все-таки съездите к ним; примут ли они вас или нет – это их дело.

– Съезжу, исполню этот долг мой, – сказала Елизавета Петровна.

– Съездите!.. – повторил еще раз ей Елпидифор Мартыныч. – Ну и спросите их, – продолжал он как бы более шутливым голосом: – «А что, мол, кто у вас лечит?» Они скажут, разумеется, что я.

– А разве вы ее лечите?

– Я. На волоске ее жизнь была… Три дня она не разрешалась… Всех модных докторов объехали, никто ничего не мог сделать, а я, слава богу, помог без ножа и без щипцов, – нынче ведь очень любят этим действовать, благо инструменты стали светлые, вострые: режь ими тело человеческое, как репу.

– Что вы-то такое сделали? – спросила его Елизавета Петровна.

– Так, тут секретец один, – отвечал Елпидифор Мартыныч уклончиво.

– Князь, чай, хорошо заплатил вам за это? – спросила Елизавета Петровна, заранее почти догадавшаяся, к чему он ведет весь этот разговор.

– Да пока еще ничего! – отвечал Елпидифор Мартыныч, как-то стыдливо потупляя глаза свои. – Тут маленькое недоразуменьице вышло… Когда все это благополучно кончилось, он вдруг кидается ко мне и предлагает тысячу рублей…

– Тысячу же рублей, однако? – перебила его Елизавета Петровна.

– Целую тысячу, – повторил Елпидифор Мартыныч, неизвестно каким образом сосчитавший, сколько ему князь давал. – Но я тут, понимаете, себя не помнил – к-ха!.. Весь исполнен был молитвы и благодарности к богу – к-ха… Мне даже, знаете, обидно это показалось: думаю, я спас жизнь – к-ха! – двум существам, а мне за это деньгами платят!.. Какие сокровища могут вознаградить за то?.. «Не надо, говорю, мне ничего!»

– Вот уж это, по-моему, глупо! – сказала Елизавета Петровна. – С бедных не взять – другое дело, а с богатых – что их жалеть!

– Согласен, что так, но что же прикажете с характером своим делать? Не надо да не надо!.. Проходит после того день, другой, неделя, а они все, может быть, думают, что мне не надо, – так я на бобах и остался!

– И ништо вам, сами виноваты, – сказала ему Елизавета Петровна.

– Сам, сам!.. – согласился Елпидифор Мартыныч. – Не пособите ли вы мне в этом случае?.. Право, мне становится это несколько даже обидно… Вот когда и нужно, – присовокупил он каким-то даже растроганным голосом, – чтобы родители были при детях и наставляли их, как они должны себя вести!

– Плохо уж нынешних детей наставлять! – воскликнула Елизавета Петровна.

– Плохо-то, плохо! Конечно, что на первых порах слова родительские им покажутся неприятными, ну, а потом, как обдумаются, так, может быть, и сделают по-ихнему; я, вы знаете, для вас делал в этом отношении, сколько только мог, да и вперед – к-ха!.. – что-нибудь сделаю, – не откажитесь уж и вы, по пословице: долг платежом красен!

– Сделаю, скажу, если только примут меня! – отвечала Елизавета Петровна.

– Примут, примут! – повторил двоекратно Елпидифор Мартыныч и, поехав от Елизаветы Петровны, готов был прибить себя от досады, что о деньгах, которые были почти в руках его, он должен был теперь столько хлопотать. Почтенный доктор, впрочем, совершенно понапрасну беспокоился. Князь имел намерение поблагодарить его гораздо больше, чем сам того ожидал Елпидифор Мартыныч; кроме того, князь предположил возобновить ему годичную практику в своем доме, с тем только, чтобы он каждый день заезжал и наблюдал за Еленой и за ребенком. После помощи, оказанной Иллионским Елене, князь решительно стал считать его недурным доктором и не говорил ему о своих предположениях потому только, что все это время, вместе с Еленой, он был занят гораздо более важным предметом.

– Как же мы назовем нашего птенца? – спросил он ее.

– Да хоть Николаем, в честь моего отца, который был весьма, весьма порядочный человек! – отвечала она.

– Хорошо; но когда же мы крестить его будем?

Елена при этом вопросе молчала некоторое время.

– Знаешь что, – начала она неторопливо и с расстановкой. – Если бы только возможно это было, так я желала бы лучше его совсем не крестить.

– Как не крестить? – воскликнул князь.

– Так, не крестить… Я и ты, разумеется, нисколько не убеждены в том, что это необходимо; а потому, зачем же мы над собственным ребенком будем разыгрывать всю эту комедию.

– Как же, ты так-таки совсем и хочешь оставить его некрещеным? – спросил князь, все еще не могший прийти в себя от удивления.

– Так, совсем некрещеным, – отвечала Елена, как бы ясно и определенно обдумавшая этот предмет.

– Но это, – начал князь, все более и более теряясь, – по нашим даже русским законам совершенно невозможно; ты этим подведешь под ответственность и неприятности себя и ребенка!

– Вот в том-то и дело; я никак не желаю, чтобы он жил под русскими законами… Ты знаешь, я никогда и ни на что не просила у тебя денег; но тут уж буду требовать, что как только подрастет немного наш мальчик, то его отправить за границу, и пусть он будет лучше каким-нибудь кузнецом американским или английским фермером, но только не русским.

– Но и там все-таки нельзя быть некрещеным.

– Там, то есть в Америке, он может приписаться к какой хочет секте по собственному желанию и усмотрению.

Князь, на первых порах, почти ничего не нашел, что ей отвечать: в том, что всякий честный человек, чего не признает, или даже в чем сомневается, не должен разыгрывать комедий, он, пожалуй, был согласен с Еленой, но, с другой стороны, оставить сына некрещеным, – одна мысль эта приводила его в ужас.