Падает снег - Марьяна Куприянова Страница 47

Новость была встречена бурными овациями.

– Нет, телефона у нее не брал, – отбивался Сергей от вопросов и легких толчков в плечо, – да, довольно-таки неплоха… симпатичная… И ничего она не обиделась! Что? Глафира ее звать.

Разумеется, мы с Лехой даже и не думали, что Сергей может так быстро оправиться после расставания с Юлей, которую столь обожал и боготворил. Поэтому упоминание о медсестре вызвало у нас восторг.

– Самого главного не сказал, – вспомнил старший Громов, обернувшись ко мне, – я оставил ему записку от твоего имени, Вер. Чтобы он явился, куда надо, когда их выпустят.

– Записку передаст Глафира?

Сергей ответил, что да, и что она еще многое могла бы рассказать полезного, но ему пришлось уйти, потому что там посторонних не особо приветствуют. Я от души его поблагодарила и стала думать о деньгах на адвоката. Мне все казалось, что Сергей вот-вот об этом сам заговорит, но он не говорил. После того, как Леха предложил переименовать психлечебницу имени А.М. Пишты в психлечебницу имени великого подвига С.Н. Громова, я сказала:

– Сергей. Не будем, пожалуй, терять времени. Ты и так уже многое сделал здесь, и огромное тебе спасибо, но дальше я справлюсь сама. Езжай, наверное, в офис, и договаривайся с Комовой. Это самое полезное и самое нужное, что сейчас можно сделать.

Было решено, что я права, и это логично, ведь тратить время надо рационально, когда этого самого времени в обрез. Громов-старший высадил нас двоих неподалеку от клиники и вернулся на работу, сказав напоследок, чтобы мы ему звонили, если что, и что он нам позвонит тоже, сообщить о результатах беседы с Комовой. Мы с Лехой, возбужденные от морозной погоды и предстоящей операции, пошли греться в кафе, а заодно и пообедали там. Пока дожидались трех, позвонил Сергей и радостно сообщил, что все в порядке, что Комова – наша, и что он уже внес залог, а она начала изучать дело.

Я специально не заговаривала с Лехой о том непонятном разговоре про большие деньги – не хотела его разозлить. Да и он вел себя так, как будто совсем позабыл об этом – шутил, радовался за меня, расспрашивал об Андрееве и выражал большое желание познакомиться с ним, когда его освободят. Я вспомнила, с каким пренебрежением он отдал мне дорогущую шубу своей бывшей и немного успокоилась. Делая из салфеток оригами и попивая сок, мы с Лехой обсуждали не то что бы грандиозные, но явно приятные сердцу планы на будущее.

Громов-младший вдруг погрустнел, взял меня за руку и робко признался, что если бы он был гораздо более романтичным, а склад его ума не напоминал материнскую плату, то он наверняка подумал бы, что чувства, которые он ко мне испытывает – это влюбленность, и это бы сильно осложнило всем жизнь, особенно – ему. Но сейчас он уверен, что эта сильная симпатия, которую я в нем вызываю, – хороший фундамент для крепкой дружбы, но ничего более, и как девушку он меня не воспринимает. Я решила было обидеться, но подумала, что оно и к лучшему, вообще-то, тем более, Леха рассказывал мне все это в таких нехарактерных ему выражениях и с таким лицом, что нельзя было не умилиться этому бородатому добряку. Конечно же, я и сама с самого начала не ставила себе целью завоевать его как парня, несмотря на то, что готовила для него еду, а дома у него убиралась и мыла посуду. Целью моей было – помочь ему вернуться к жизни и помирить братьев, а это у меня получилось, и даже лучше, чем я планировала.

Ближе к трем по телу прошлось волнение. Леха подбодрил меня взглядом и отправил на выход, спросив напоследок только, запомнила ли я место, где будет решетка, и, получив утвердительный ответ, остался ждать меня в кафе.

Чего скрывать, пока я шла туда, я очень сильно волновалась. Так же сильно, как в тот вечер, когда Андреев делал мне массаж ступней, и вдруг неожиданно поднимался вверх по ноге, к коленям, вызывая во мне волну негодования и страха; или тогда, когда в тот же вечер я гладила его, опускаясь все ниже, и рука моя боязливо замерла ближе к паху, и он, выждав, схватил ее и стал нюхать, как в припадке, поднимаясь к плечу и к губам. Ах, – на ходу выдыхая клубы пара, я сладко съеживалась, позволяя приятным воспоминаниям воцариться в памяти. Я тогда даже сознание потеряла от перевозбуждения, и сейчас у меня весьма похожее состояние.

Так многое изменилось, но мое содрогание перед его непонятной, пугающей и агрессивной мощью, перед его непредсказуемостью (тут я вспомнила нашу первую ночь, и как он почувствовал, что я вернусь), перед ни на что не похожим алгоритмом его мышления, – и трепет мой перед всем этим остался прежним. Да ведь он, все же, психопат, мелькнула едва заметная мысль, но теперь она меня совсем не пугала и не останавливала, а наоборот – подстегивала ускорить шаг. Да и пусть, что мне? Мне ведь нужен этот человек, какая разница, кто он: психопат или обычный мужчина?

В последний раз глянув на часы – без четырех минут три – я прилипла к решетке всем телом. Шириной пробел в кирпичном ограждении как раз был с полметра, не настолько широко, чтобы меня заметили издалека, но и не слишком узко; высотой – метра в три, и заканчивался острыми наконечниками, дабы образумить желающих сбежать. С неба, кажущегося низким и тяжелым от скопившихся в нем осадков, тихо и робко падал чистый снег. Крохотные изящные снежинки мягко ложились мне на шапку, на вязаный шарф и голые руки, впившиеся в железные прутья решетки. Падает снег, падает снег, шептала я тихонько себе под нос, пристально наблюдая за внутренним двором клиники и за боковым выходом из нее в виде высоких стальных дверей на тяжелых засовах.

Этот снегопад был таким же нежным, как в тот желтый теплый вечер первого декабря, когда я все ходила по двору и не могла заставить себя улыбнуться. Я тогда была очень несчастлива оттого, что меня никто не понимал и понимать не желал, что окружающим было легче отгородиться от меня и моей депрессии, чем признать, что я страдаю не из любви к страданиям, а потому что мне действительно изранили душу. И даже самые близкие люди не могли мне помочь ничем, кроме глупой фразы «время лечит» и похлопывания по плечу.

Я не думала тогда, что если человек от тебя уходит, надо пожелать ему счастья и смириться, и поскорее заново научиться жить, верить людям, любить.