Натан Щаранский - Не убоюсь зла Страница 48

- Мне жаль, что вы стали жертвой моих отношений с КГБ. Если хотите, я заявлю следователю протест в связи с тем, что они натравливают вас на меня. Вы, скажу, возмущены мной и подозреваете, что я оклеветал вас перед следователями. Это будет еще одним доказательством вашей непричастности к моим делам.

Тимофеев подумал и сказал:

- Верно. Пожалуй, хуже не будет.

На очередной допрос я пришел хмурый, на расспросы Солонченко о причине плохого настроения ничего не отвечал. Если в прошлый раз он мне нужен был без Илюхина, то сейчас вся соль была в том, чтобы говорить с ними обоими, столкнуть их лбами. Ведь формально следователи нарушили инструкции. Они сами не раз говорили мне, что им даже запрещено выяснять, кто сидит в камере с допрашиваемым.

Вскоре появился Илюхин и тоже сразу же заметил мою мрачность. Солонченко обратился к нему:

- Что-то Анатолий Борисович сегодня не в духе. Тут я взорвался:

- Вы еще спрашиваете, почему у меня плохое настроение? Натравливаете сокамерника - он же теперь на меня буквально с кулаками бросается, думает, что я его оклеветал! Я ведь вам, гражданин следователь, ясно сказал: вы, и никто другой, лично сообщили мне, что Роберт Тот на свободе. При чем же здесь Тимофеев? Я требую от прокурора, чтобы попытки КГБ отравить обстановку в нашей камере были немедленно прекращены!

Оторопевший Илюхин переводил взгляд с меня на следователя и обратно: он ничего не понимал. Солонченко же - о, это было зрелище! - побледнел, по-настоящему испугался. После долгой паузы первым подал голос прокурор:

- Александр Самойлович, вы знаете, о чем идет речь?

- Да видите ли... - робко начал Солонченко, но сразу же перешел на агрессивный тон: - Анатолий Борисович имел наглость (впервые он позволил себе такую грубость - видимо, сказалось волнение) утверждать: дескать, я сообщил ему о том, что Тот - на свободе. Это, естественно, ложь. Откуда этот факт ему известен, я представления не имею. А что касается вашего соседа по камере, - обратился он ко мне, - так я даже не знаю, кто он.

- Знаете или нет, меня не интересует. Я требую прекратить натравливать его на меня в поисках стрелочника, ответственного за ваши ляпы.

Тут в разговор вступил Илюхин. Говорил он, как и полагается прокурору по надзору, строгим голосом, в упор глядя на Солонченко:

- Вопросами изоляции заключенных занимается тюрьма, а не следственные органы. Если у следствия есть какие-то подозрения, оно может обратиться к руководству тюрьмы.

- Но именно так мы и поступили, когда Володин направил Петренко письмо по этому вопросу, - быстро ответил тот. - А больше я ни о чем не знаю!

Так я узнал о письме, которое увидел полгода спустя при ознакомлении с делом, - в нем Володин требовал от Петренко пресечь мою связь с волей. Какие еще мне нужны были доказательства, что ситуация за тюремными стенами развивается совсем не так, как хотел бы КГБ! Друзья мои держатся стойко, никто не арестован, не покаялся, иностранцы не высланы. Период следствия, который, по замыслу охранки, должен был стать самым тяжелым для меня, оказался одним из самых интересных в моей жизни.

Возвращаясь в камеру, я испытывал легкую грусть: мне было ясно, что игра скорее всего закончена и наступают будни. Но оказалось, что и в следственных буднях есть немало любопытного.

14. СЛЕДСТВИЕ ПОДХОДИТ К КОНЦУ

Как я и ожидал, в конце ноября мне предъявили первый из материалов, "найденных" дворником Захаровым во дворе дома, где жил Роберт Тот. Сделали они это без прежней торжественности, без намеков на массовые аресты и не менее массовые покаяния - все было буднично и просто. После признания Солонченко в том, что Тот на свободе, энтузиазма у них на время поубавилось. Следователь сказал лишь:

- Ознакомьтесь. Даже Тот понимал, что ваша деятельность незаконна, а вы этого никак признать не хотите.

"Материал" представлял собой довольно длинную ленту телекса - чистовой и черновой варианты статьи Боба о моем аресте, - а также ее перевод на русский. С волнением читал я о том, что происходило в доме Слепака, когда я уже был в Лефортово: как Дина бегала звонить в КГБ - узнавать, там ли я; как переживала Маша, что я забыл свои теплые вещи; как Александр Яковлевич успокаивал всех, убеждая подождать с заявлением для печати до завтра... И хотя с того дня прошло почти полгода, я вновь ощутил себя в обществе друзей, мне захотелось крикнуть им: не бойтесь, я держусь!

После текста статьи на ленте была примерно такая приписка: "Ник! Кажется, мы попали в переплет. "Известия" обвинили группу еврейских активистов в сборе секретной информации о местах работы отказников. Статью на эту тему я послал в газету в ноябре. Тогда Щаранский открыто помог мне. Один журналист сказал, что я был глупцом, написав ее, хотя и согласился, что в ней нет ничего криминального. За несколько дней до ареста Щаранский сообщил мне, что по полученным им сведениям КГБ будто бы располагает записью какого-то разговора, состоявшегося между нами; он полагает, что это - провокация. Привет. 15-03-77-22-00".

Прочтя несколько раз это сообщение Боба своему редактору, я подумал: "Что ж, Боб, если ты и был глупцом, то не тогда, когда писал тот материал, а когда писал эту сопроводиловку. Ну почему бы не сказать то же самое в тексте самой статьи о моем аресте? Я помогал тебе не таясь, так и писать об этом надо открыто, чтобы КГБ не имел повода утверждать, что у нас есть секреты! И почему бы не отметить, что я сотрудничал с тобой, будучи абсолютно уверенным: ничего запрещенного для обнародования в информации об отказниках нет?"

В переводе текста были, естественно, неточности и забавные ляпы. Смешнее всего они истолковали слово "Regards" и следующие за ним цифры в конце приписки. Это слово, которое переводится как "привет", может означать и "относится к..." Естественно, что цифры 15-03-77-22-00 в КГБ интерпретировали как номер дела, к которому относится сообщение Тога. По-моему, вовсе не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять смысл этих цифр: дата и время отправки телекса. Следствие же, конечно, во всем искало криминал.

Илюхин сказал мне:

- Вот видите, на вас ЦРУ уже целое дело завело, с десятизначной цифрой.

Я усмехнулся, но спорить не стал: игра была закончена, роль моя сыграна, режиссура принесла свои плоды, и теперь можно было отдохнуть, наблюдая за ними из партера.

Декабрь семьдесят седьмого и январь семьдесят восьмого года следователи посвятили, в основном, "разоблачению клеветнического характера документов", под которыми стояла моя подпись, - таковых было около ста. В них упоминались имена узников Сиона, многих отказников, говорилось о борьбе властей с еврейской культурой и языком иврит. Кроме того, в деле фигурировало два десятка материалов Хельсинкской группы, где речь шла о других нарушениях прав человека в СССР. Позднее, готовясь к суду и читая материалы дела, я узнал, что еще в начале следствия КГБ разослал во все концы страны - в ОВИРы, суды, психбольницы, разные государственные и общественные организации, начальству тюрем и лагерей - запросы с примерно таким текстом: 'В следственном отделе КГБ СССР рассматривается дело изменника Родины А.Щаранского, который в течение длительного времени оказывал помощь иностранным государствам в проведении враждебной деятельности против СССР, готовил и распространял за рубежом клеветнические документы, грубо искажал советскую действительность. В них, в частности, упоминается гражданин N, которому якобы необоснованно отказано в выезде из СССР (или: который якобы необоснованно осужден, помещен в психиатрическую больницу - и тому подобное). Просим сообщить подлинные факты".

В некоторых случаях добавлялось: "Просим проверить, упоминаются ли в деле гражданина N Щаранский и его сообщники: американские шпионы Прессел, Френдли, Тот, Оснос, Крымски, а также Лунц, Лернер, Бейлина, Рубин, Нудель, Слепак..."

Когда я читал все это в мае семьдесят восьмого года, то спросил Илюхина: законно ли то, что еще до суда меня называют изменником? Он откровенно ответил:

- Да, пожалуй, с юридической точки зрения допущена неточность, но вы ведь понимаете, что на конечный результат повлияет не терминология...

Он был прав: результат был известен заранее. Суды присылали выписки из уголовных дел, ОВИРы - из выездных, психбольницы - копии эпикризов... Сейчас мне Солонченко подолгу, часами, торжественно зачитывал все эти материалы, каждый раз в конце добавляя:

- Как видите, и здесь вы клеветали.

По поводу, к примеру, необоснованных отказов, которые мы перечисляли в наших обзорах "Выезд евреев из СССР и эмиграционная политика Советского Союза", ОВИРы отвечали стандартно: "В выезде временно отказано, так как это противоречит интересам государства" или "... так как нет факта воссоединения семьи". Интересно, что последний аргумент был приведен по поводу Иды Нудель и в доказательство московский ОВИР прислал ее анкету от семьдесят первого или семьдесят второго года.