Свет очага - Тахави Ахтанов Страница 48

Рослый, матерый серый пес стоял неподвижно и пристально всматривался во что-то. Меня удивило появление его вдали от жилья. Вдруг сердце мое екнуло: уши у этой собаки стояли торчком, в нашем ауле не было собак с торчащими ушами, значит, это не пес.

— Жумаш, это же волк! — сказала я с Испугом, почти шепотом.

— Ойбай, настоящий? — прижался ко мне Жумаш.

Я шарила вокруг глазами, ища куда бы спрятаться нам.

— Нет, он же так похож на собаку, — с надеждой и страхом говорил Жумаш.

Волки похожи на собак, и этот ничем особенно не отличался, только жилист был и поджар, да и серая шерсть его была не похожа на свалявшуюся шерсть домашних наших собак, а глаже и короче, и весь вид его был диким и каким-то. устрашающим.

— А он не такой уж большой. Смотри, он ниже нас, — сказал Жумаш, пытаясь как-то успокоить себя и меня.

Волк все стоял в прошлогодней, сухой траве, колеблемой ветром. Завороженно я смотрела на него, чувствуя, как коленки у меня дрожат от страха и мороз пробегает по коже. Вдруг я вспомнила, что волк боится железа, лязга его.

— Жумаш, ты греми капканами, — быстро сказала я. — А я возьму лопату. Давай закричим вместе и напугаем его.

Жумаш загремел капканами, я стала махать лопатой, мы закричали наперебой что-то отчаянно и затопали ногами, подавались вперед и снова отступали. Но крики и шум его не испугали, он все стоял как вкопанный и смотрел куда-то вдаль.

— Не бойся, Жумаш: если подойдет, я огрею его по морде лопатой, — прокричала я, стуча зубами.

— Я его капканом стукну! — закричал грозно Жумаш, а сам вот-вот готов был заплакать.

Наконец обессилев, мы замолчали. Волк тронулся с места, перешел на легкий бег, направляясь к соседнему холму, и скрылся за ним. Нас он как бы не видел, даже головы в нашу сторону не повернул.

— Назира, он убежал! Он испугался нас! — обрадовался Жумаш, восторженно вскинув вверх ручонки.

Вечерам, когда вернулся отец, мы с Жумашем, перебивая друг друга, бросились рассказывать ему об всем. Но отец побледнел, забормотал: «Апырай! Апырай!» И все оглядывал, ощупывал нас но очереди, словно не верил, что мы остались живы и невредимы.

— А я совсем не испугался! — расхвастался Жумаш. — Я бы его капканом треснул.

— А я хотела лопатой по морде огреть…

Теперь мы почувствовали себя героями. А отец все никак не мог прийти в себя, суетился все, шарил глазами по земле…

— Ну ладно, — говорил он растерянно, — сейчас волки сыты. Сусликов ловят… Наедаются. Не только на людей, но и на скот не нападают. Но только… бог вас уберег, бог.

Лицо отца осунулось, трясущимися пальцами он пощипывал бороду. Был он напуган сильнее, чем мы с Жумашем, и еле пришел в себя. С тех пор он нас забирал с собой сдавать в аул шкурки.

Что-то новое появилось в характере отца — не только эта жалостливая суетливость, эти встревоженные оглядывания с вытянутой шеей и округлившимися глазами, он сделался жадным.

В сложенных одеялах был спрятан мешочек с толокном — все наши припасы съестного. Да и толокно это было из неочищенного проса, с шелухой, сором. Два раза в день мы из него варили похлебку. Была она такой жидкой, что ничего на зуб не попадало, и мы, целый день бегавшие по степи, все время хотели есть. Но отец и этого толокна бросал в чугунок всего щепотку. Когда мешочек развязывался, три пары сосредоточенных, блестящих глаз жадно впивались в него. Между братом, сестрой и отцом словно змея проползала, возбуждая в них неприязнь друг к другу. Отец сжимался, цепенел, словно кто-то мог вырвать из его рук бесценное это сокровище, искоса поглядывал на нас, но затем, опомнившись, с дрожащей, смутной улыбкой, стыдясь своей слабости, начинал торопливо завязывать мешочек. Однажды Жумаш, не выдержав, взмолился:

— Аке, дай чуть-чуть, ну хоть крошечку дай.

Кто-то горячо и злобно толкнул меня:

— Ну да, ему дай! Я тоже хочу, и мне чуть-чуть дай.

И тотчас же злобно сверкнул на нас глазами отец й закричал сердито:

— А завтра что будете есть? Подохнуть хотите, Да? — потом добавил ворчливо, помягче: — Потерпите, сейчас похлебка сварится, — и отвернулся, часто-часто моргая.

Кроме толокна, в тощем мешочке у нас не было никакой еды. Не раз тянуло попробовать мясо суслика — жирное, похожее на зайчатину, но какой-то страх и непреодолимая брезгливость останавливали меня. Есть мясо суслика — грех. Хоть он и чистый, питается только травой, но в норе лежит спиной к выходу, и хоть ты умирать будешь с голоду, а нельзя есть суслятину, поэтому и руки нужно мыть каждый раз после них, а не помоешь — противно и грех.

А голод разрастался все сильнее, все неудержимее, я ни на миг не могла забыть о мешочке с толокном. И без того постоянно сосало под ложечкой, а тут красноватая мучица эта все время пересыпалась перед глазами и разжигала, жестоко дразнила меня — и когда я рубила кусты на дрова, и когда ставила капканы, и когда сидела, разговаривала. Я не могла уже оторвать глаз от сложенных одеял, где хранился заветный мешочек.

Как-то, оставшись на стане одна, я просунула руку и нашарила мешочек. Он показался живым, заставившим отдернуть руку. Через некоторое время полезла в тайник, теперь еще проворнее, нащупала мешочек, сдавила его и долго держала его, а потом понюхала пальцы: от сладкого запаха потекли слезы, и я не вытерпела. Вдруг мешочек оказался у меня в руках. Воровато и торжествующе я огляделась по сторонам — никого поблизости не было! Отец и Жумаш ставили капканы за холмом. Сытный запах, шедший от мешочка, сводил с ума, и я начала развязывать. Узлы поддавались с трудом. Торопясь, ломая ногти, я развязала тесьму и, затаив дыхание, развела горло мешочка. Один только долгий миг я смотрела в него, потом жадно схватила целую горсть толокна и жадно запихнула его в рот. Вкус толокна после надоевшей пресной похлебки был необыкновенным! Каким наслаждением было глотать это толченое просо. Я заглатывала его медленно, продлевая удовольствие. Затем стала завязывать мешочек, но не выдержала, положила в рот еще горсть. Потом взяла щепоточку и завязала мешочек. Но как я ни старалась, узлы получились другими, непохожими на отцовские.

Теперь, когда голод поутих немного, я начала понимать, что отец непременно заметит, что узлы на мешочке новые, и забеспокоилась, стала думать, как мне теперь быть и что делать. Покусывая губы, я напряженно искала выход,