Александр Солженицын - Двести лет вместе (Часть 1 - В дореволюционной России) Страница 49

Стало быть, двигала ими не материальная нужда, а сила убеждения.

Небезынтересно, что в еврейских семьях от этого ухода молодых в революцию или редко или вовсе не наблюдался разрыв "отцов и детей". ""Отцы" не слишком нападали на "детей", как это раскалывало тогда христианские семьи". (Хотя Геся Гельфман ушла из ветхозаветной традиционной семьи тайком.) "Евреи-"отцы" часто вовсе не являлись антагонистами... "детей"". Таков был, например, Герц Лурье; ещё более - киевский доктор Исаак Каминер: вся его семья участвовала в революционном движении 70-х годов, и сам он "в качестве "сочувствующего"... оказал немало услуг" революционерам, женихами трёх его дочерей стали три революционера. (А в 90-е годы - доктор примкнул к сионизму, стал другом Ахад-Гаама.)10

И никак нельзя первым еврейским революционерам 70-х годов XIX века приписывать мотивы исконно антирусские, как это сегодня представляется некоторым в России. Отнюдь.

Началось всё с того же "нигилизма" 60-х годов. "Примкнув в России к "гойскому" просвещению" и зачитываясь русской литературой, "еврейская молодёжь вскоре затем присоединилась также и к наиболее передовому" тогда нигилизму - и тем легче, что прочь от заветов еврейской старины. Даже "фанатик-"ешиботник", погружённы[й] в изучение талмуда" после "двух-трёх бесед с ним нигилиста" расставался и с "патриархальными взглядами", и даже с внешностью. - "При незначительном даже прикосновении к "гойской" грамотности", едва "сделана брешь в его (даже набожного еврея) ортодоксальном мировоззрении, он способен идти дальше до самых крайних пределов"11. Эти молодые евреи - тут же сразу и были захвачены всемирными идеалами: как все люди вот станут братья и при одинаковом у всех благосостоянии. Грандиозность задачи: освободить всё человечество от бедности и рабства!

А тут ещё - и русская литература. Павла Аксельрода воспитали в гимназии Тургенев, Белинский, Добролюбов (а уже потом Лассаль повернул его прямо к революции). Аптекман увлекался Чернышевским, Добролюбовым, Писаревым (ещё и Боклем). Лазарь Гольденберг начитался тех же Добролюбова, Чернышевского, Писарева, Некрасова, а Рудин - пленил его тем, что умирает на баррикадах. Соломон Чудновский, большой поклонник Писарева, плакал от его смерти. Из русской литературы вырос и нигилизм Семёна Лурье. Да у многих так шло, не считано и не пересказано.

Но сегодня, за вековым отстоянием, мало кто помнит окраску этого первого в России движения еврейской молодёжи. "На еврейской улице" тогда не было никакого серьёзного политического действия; а на русской - начиналось Народничество. Так - и "влиться в русское освободительное движение"!12 И это влитие насколько же было облегчено, увлечено русской литературой и радикальной публицистикой.

А поворот к русскому сопровождался отворотом от еврейского. Среди этих первых еврейских: революционеров "у многих сложилось страстно враждебное и презрительное отношение к старому еврейству, как к какой-то паразитической аномалии"13. В 70-х годах "образовались ячейки еврейской радикальной молодёжи, которая во имя идеалов народничества стала также всё более отдаляться от своего народа... стали усиленно ассимилироваться и усваивать "русский национальный дух""14. До середины 70-х годов евреи-социалисты не считали нужным вести агитацию среди соплеменников, имея о них такую мысль: что евреи, ввиду всей их неземледельческой истории, непригодны для усвоения социалистических идей. Своих крестьян - у евреев не было. "Никому из еврейских революционеров в 70-е годы в голову не могло прийти, что надо работать только для всей национальности". Ясно, что - на господствующем языке и только для русских крестьян. "Для нас... не существовали труженики-евреи. Мы смотрели на них глазами обрусителей: еврей должен вполне ассимилироваться с коренным населением", даже ремесленников считали потенциальными эксплуататорами: ведь у них подмастерья, ученики. Не придавали значения и русским рабочим и ремесленникам как самостоятельному классу - но лишь если делать из них социалистов, тогда через них легче будет работать среди крестьян15.

Отдавшиеся ассимиляции - по самому положению своему и склонялись более всего к радикализму: на новообретенной почве у них не оказывалось прежних прочных консервативных корней.

"Мы готовились идти в народ и, разумеется, в русский народ. Мы отрицали еврейскую, как и впрочем всякую религию, жаргон считали искусственным языком, а древнееврейский язык - мёртвым... Мы были искренними ассимиляторами и в русском просвещении видели спасение для евреев... Почему же мы стремились работать среди русского народа, а не еврейского? Это объясняется нашим отчуждением от тогдашней духовной культуры русского еврейства и отрицательным отношением к его ортодоксальным и буржуазным руководителям, из среды которых мы... сами вышли... Мы полагали, что освобождение русского народа от власти деспотизма и гнёта владеющих классов приведёт также к политическому и экономическому освобождению всех других народов России и в том числе еврейского. И надо сознаться, что русская литература... привила нам также, в известной степени, представление об еврействе не как о народе, а как о паразитном классе"16.

Тут было и чувство долга к великорусскому народу. Была и "тогдашн[яя] вер[а] народников-бунтарей в возможность в близком будущем народного восстания"17. В 70-е годы "еврейская интеллигентная молодёжь..." "пошла в народ", в расчёте и своими слабыми руками подтолкнуть крестьянскую революцию в России"18. Как пишет Аптекман, Натансон, "подобно лермонтовскому Мцыри, "знал одной лишь думы власть, одну [ - но] пламенную страсть": этой думой было счастье народа, этой страстью была борьба за его освобождение"19. А сам Аптекман, по описанию Дейча - "крайне физически истощённый, маленького роста, с бледным цветом лица", "с резко выраженными национальными чертами лица", став фельдшером в селе, проповедовал крестьянам социализм через Евангелие20.

Этот поворот к опоре на христианство или к использованию его произошёл у первых евреев-народников не без влияния предшествующего кружка долгушинцев, которые прямо писали на перекладинах распятия - "Во имя Христа. Свобода, равенство, братство", и почти у всех у них было в ходу Евангелие. Аптекман пишет о себе: "Я потому и принял христианство - по глубокому моему сердечному движению, по любви моей к Христу"21. (He спутаем с мотивами Тана-Богораза, который в 80-е годы принял христианство, "чтобы избавиться от стеснений, которыми связывало его еврейское происхождение"22. Или с прямым притворством, как у Дейча, который на агитацию к молоканам пошёл в качестве "истинно-православного".) Но, добавляет Аптекман, "чтобы отдаться народу, совсем не требуется покаяния"; по отношению к русскому народу "покаянного чувства во мне и следа не было. Да и откуда оно могло родиться во мне? Скорее мне, как одному из представителей угнетаемой народности, следовало бы предъявить вексель к уплате, чем самому по какому-то фантастическому займу платить! Не видал я также этого покаянного чувства и у моих товарищей дворян, шедших со мною по одному пути"23.

Заметим, кстати, что мысль о сближении желаемого социализма с историческим христианством бродила тогда у многих русских революционеров - и как высокое самооправдательное сознание, и как удобный практический приём. В. В. Флеровский писал: "У меня постоянно было в уме сравнение между готовящейся к действию молодёжью и первыми христианами". И сразу следующий шаг: "Непрерывно думая об этом, я пришёл к убеждению, что успех можно обеспечить только одним путём - созданием новой религии... Надо научить народ посвящать свои силы только самому себе... Я стремился создать религию братства", - и молодые последователи Флеровского искали "сделать в этом направлении опыт в народе: как такая религия, без бога и святых, приемлется народом". А последователь его долгушинец Гамов писал ещё прямей: "Нужно выдумать такую религию, которая была бы против царя и правительства... Надо составить катехизис и молитвы в этом духе"24.

Есть ещё альтернативное объяснение еврейского революционерства в России. Его разбирает и отклоняет А. Серебренников: "Существует такая точка зрения, что, если бы в ходе реформ 1861-63 годов была разрушена черта оседлости, всё в нашей истории пошло бы по-другому... отмени Александр II черту оседлости - и не было бы Бунда или троцкизма!". Тут он указывает на текший с Запада поток интернационал-социалистичеких идей. "Если бы отмена черты оседлости для них была действительно существенна, вся их борьба только на это и была бы направлена. А они не этим занимались - они мечтали свергнуть царизм!"25.

И вот с этою страстью они один за другим, не докончив учения, покидали, даже с 4-го курса, ту Военно-Медицинскую Академию или другие учебные заведения - и шли "в народ". Сам диплом уже считался одиозным: это есть средство эксплуатации народа. Отказывались от будущей карьеры, кто - и рвал с родными. Считалось: "Каждый пропущенный день является, конечно, неисчислимой и преступной потерей для скорейшего осуществления блага и счастья обездоленных: масс"26.