Воспитание верности у котов и мужчин - Евгения Халь Страница 49

А Стас так и остался стоять, весь с ног до головы залитый остро пахнущей слюной. Погонщики суетились вокруг него, выкрикивая извинения. Гид побежал к машине, схватил пачку влажных салфеток, и что-то бормоча на нервной почве по — арабски, пытался всучить ее почему-то мне в руки. Я бросилась к Стасу, но остановилась, не дойдя буквально пару шагов. Очень уж кошмарно от него пахло. А Стас вдруг достал из кармана широких белых брюк бумажную салфетку, отер лицо и горько сказал:

— Собственно, неудивительно. Она не первая. В последнее время это уже стало нормой, что женщины плюют мне в лицо. Кто-нибудь еще хочет? — он повернулся в двум туристкам, что ехали с нами в "джипе". — Не стесняйтесь! Это бесплатно!

Я замерла, не найдя, что сказать в утешение. Столько обиды было в его словах, и при этом столько покорности, словно он начал привыкать к невезению. Стас, который никогда не сдавался. Стас, который умел биться до последнего, сейчас стоял в густой вонючей слюне, полностью сломленный. Как будто этот плевок был той самой соломинкой, которая сломала горб верблюда.

— Пойдемте со мной! — погонщик потянул его за рукав. — Мы все исправим! У нас за шатром есть походный душ. Сейчас отмоем вас и дадим нашу запасную чистую одежду.

— Вряд ли я смогу отмыться, — горько прошептал Стас.

И у меня от жалости перевернулось сердце. Погонщик решительно потащил Стаса за шатер, без умолку болтая. Как заправский психолог пытаясь успокоить клиента и загладить неловкость. Я пошла за ними. Стас зашел в кабинку душа. Один из парней, что дежурили в шатре, сунул в руки Стаса бутылку с жидким мылом и дал мне полотенце.

— Вы подержите полотенце, пока я подыщу ему одежду, хорошо?

Я молча кивнула. Сердце по-прежнему пронзала раскаленная игла жалости. Совершенно ясно, что имел ввиду Стас, и в этом была моя вина. Я столько раз обвиняла его во лжи и манипуляциях. А сама чем лучше? Ведь это с моей подачи его так жестко разыграли. Внушили, что он не альфа-самец, а ничтожество. Аккуратно подвели его к мысли, что кроме меня, ему никто не нужен. Шоковая терапия, конечно, была оправдана… а чем? Моим желанием отомстить и вернуть его? Разве это великая цель? А даже если женская мстя священна, то оправдывает ли цель средства?

Стаса просто кастрировали, как кота, чтобы не гулял. Но разве кто-нибудь однажды спросил, что чувствует при этом сам кот? Хозяева довольны, конечно. Тихое животное жмется к ноге и мирно ходит в ящик с песком, даже не помышляя о воле. Он просто не помнит, что потерял. Но делает ли это его счастливым? И делает ли это меня такой белой и пушистой, как мне казалось еще сегодня утром? Получается, что в отношениях мы все вруны и манипуляторы. Неужели это неотъемлемая часть любви? И выигрывает тот, кто искусней врет и изощренней играет чувствами другого? Но будет ли сладкой такая победа? И чего больше в женской победе: сладости или горечи?

Я положила сумку на песок, бросила на нее полотенце и зашла в кабинку. Обнаженный Стас стоял под душем, опустив голову и закрыв глаза.

Просто стоял, даже не намылившись. И казалось, что на поникших плечах лежит гранитная плита, которая тянет его вниз. Внутри меня громко щелкнула заржавевшая кнопка. И я вдруг снова почувствовала его, своего мужчину. Все вернулось: до боли любимый запах его кожи, бабочки в животе. Желание прикоснуться к его накачанному торсу, узким бедрам. Хотя почему вернулось? Была душевная близость, но этого эротического ощущения и желания врасти в него, прижаться, раствориться раньше не было. Я словно проснулась.

— Иди ко мне! — я вылила на ладонь мыло и принялась намыливать его.

— Я… я так по тебе скучал! — он вдруг упал на колени и прижался мокрым лицом к моему животу. — Мне очень тебя не хватало!

— Мне тоже, — я намылила его волосы и поцеловала в макушку.

— Ты не знаешь, как я боюсь одиночества! И вдруг я оказался совсем один. А вокруг никого. И верить никому нельзя. Только тебе можно. А ты не со мной. Прости меня, милая моя! Прости! — он схватил мои руки и принялся целовать.

— Да подожди ты, Стас! Мы здесь не одни!

Он вскочил на ноги, щурясь от мыла, попавшего в глаза. Мокрые волосы прилипли ко лбу. Он двумя руками взял меня за лицо и прошептал:

— Все равно! Наплевать на всех! Только не оставляй меня одного! Пожалуйста! Я изменюсь. Клянусь! Cтану совсем другим. Только не уходи от меня, Танюша! — он впился в мои губы.

Я хлопнула его по плечам, пытаясь отбиться, но руки как-то сами опустились. Мозг еще думал и взвешивал, а тело уже потянулось к нему.

Стас втащил меня под струю воды. Мы стояли под душем, оба мокрые, и целовались. И вместе с водой утекали все эти ужасные дни, боль, страх, нервы. Унеси, вода, все мои печали! Стас попытался рывком стащить с меня шаровары вместе с трусиками.

— Нет, Стас! Я же грязная! И потом у меня… еще не все гости ушли.

— Все равно! Хочу тебя любую! Грязную, чистую, главное: мою!

Сейчас он поймет, что я его обманываю и всему конец!

— Нет! — я намертво вцепилась руками в свою одежду. — Прошу тебя! Я так не могу! Если по-настоящему любишь меня, то научись слышать то, что я говорю!

— Хорошо! — он лихорадочно целовал мою шею, плечи, грудь. — Все будет так, как хочешь! Только скажи, что простила. Что больше не уйдёшь!

— Да! Простила! Куда я от тебя денусь? — мои губы подчинились его горячим поцелуям.

Когда-нибудь мы станем совсем старенькие. Будем сидеть возле камина, окруженные внуками. И долгим зимним вечером я расскажу ему все. Ничего не утаю. На улице будет вьюга. Ветер будет завывать, как голодный волк. А у Стаса будет радикулит, и потому он не сможет от меня убежать. И вынужден будет слушать, как мы с Кукачевыми создали сценарий его перевоспитания. Как привели на развилку трех дорог, словно богатыря. Налево пойдешь — размер мужского достоинства потеряешь. Направо пойдешь — своё счастье с Таней найдешь. А пока мы не состарились, я просто хочу быть счастливой. Пусть так. Пусть через обман. А кто вообще знает, из чего соткано женское счастье? И если покопаться, то в фундаменте многих счастливых браков зарыты такие скелеты, что лучше их не откапывать никогда. И, кстати, моя бабушка всегда говорила, что самый лучший муж — это перебесившийся бабник.

Мой бабник сейчас