Федор Достоевский - Слабое сердце Страница 5

Вася тотчас же сел за бумаги. Аркадий Иванович присмирел и притих, втихомолку разделся и лег на кровать, не спуская глаз с Васи. Какой-то страх нашел на него… «Что с ним? – сказал он про себя, смотря на побледневшее лицо Васи, на разгоревшиеся глаза его, на беспокойство, выказавшееся в каждом движении. – У него и рука дрожит… фу, ты, право! да не посоветовать ли ему заснуть часа два; хоть бы он переспал свое раздражение». Вася только что окончил страницу, поднял глаза, нечаянно взглянул на Аркадия и, тотчас же потупившись, схватился опять за перо.

– Послушай, Вася, – начал вдруг Аркадий Иванович, – не лучше ль было бы тебе переспать немножко? Смотри, ты совсем в лихорадке…

Вася с досадой, даже со злостью взглянул на Аркадия и не отвечал.

– Послушай, Вася, что ты над собой делаешь?..

Вася тотчас одумался.

– Не выпить ли чайку, Аркаша? – сказал он.

– Как так? зачем?

– Силы придаст. Я спать не хочу, уж я спать не буду! Я все буду писать. А теперь и отдохнул бы за чаем, да и мгновение тяжелое перешло бы.

– Лихо, брат Вася, чудесно! именно так; я сам хотел предложить. Но я дивлюсь, как мне самому не пришло это в голову. Только знаешь ли что? Мавра не встанет, ни за что не проснется…

– Да…

– Вздор, ничего! – закричал Аркадий Иванович, вскочив босиком с постели. – Я сам самовар поставлю. Впервой, что ли, мне?..

Аркадий Иванович побежал в кухню и пустился хлопотать с самоваром; Вася покамест писал. Аркадий Иванович оделся и сбегал сверх того в булочную, затем, чтоб Вася мог вполне подкрепить себя на ночь. Через четверть часа самовар стоял на столе. Они начали пить, но разговор не клеился. Вася все был рассеян.

– Вот, – сказал он, наконец, как будто одумавшись, – нужно завтра пойти поздравлять…

– Тебе вовсе не нужно.

– Нет, брат, нельзя, – сказал Вася…

– Да я за тебя у всех распишусь… чего тебе! ты завтра работай. Сегодня бы ты посидел часов до пяти, как я говорил, а там и заснул бы. А то на что ты завтра будешь похож? Я бы тебя ровно в восемь часов разбудил…

– Да хорошо ли это будет, что ты за меня распишешься? – сказал Вася полусоглашаясь.

– Да чего же лучше? так делают все!..

– Право, боюсь…

– Да чего же, чего?

– Оно, знаешь, у других ничего, а Юлиан Мастакович – он, Аркаша, мой благодетель; ну, как заметит, что чужая рука…

– Заметит! Ну, какой ты, право, Васюк! ну, как он может заметить?.. Да ведь я, знаешь, твое имя ужасно как похоже подписываю и завиток такой же делаю, ей-богу. Полно; что ты! кому тут заметить?..

Вася не отвечал и поспешно допивал свой стакан… Потом он сомнительно покачал головою.

– Вася, голубчик! ах, кабы нам удалось! Вася, да что с тобою? Ты меня просто пугаешь! Знаешь, я теперь и не лягу, Вася, не засну. Покажи мне, много ль осталось тебе?

Вася так взглянул на него, что у Аркадия Ивановича сердце повернулось и язык осекся.

– Вася! что с тобой? что ты? чего ты так смотришь?

– Аркадий, я, право, пойду завтра поздравить Юлиана Мастаковича.

– Ну, ступай, пожалуй! – говорил Аркадий, смотря на него во все глаза в томительном ожидании.

– Послушай, Вася, ускори перо; я зла тебе не советую, ей-богу же так! Сколько раз говорил сам Юлиан Мастакович, что у тебя в пере ему всего более нравится четкость! Ведь это Скороплёхин только любит, чтоб было четко и красиво, как пропись, чтоб потом как-нибудь зажилить бумажку да детям домой нести переписывать: не может купить, болван, прописей! А Юлиан Мастакович только и говорит, только и требует: четко, четко и четко!.. чего же тебе! право, Вася, я уж не знаю, как и говорить с тобой… Я боюсь даже… Ты меня убиваешь тоской своей.

– Ничего, ничего! – говорил Вася и в изнеможении упал на стул. Аркадий встревожился.

– Не хочешь ли воды? Вася! Вася!

– Полно, полно, – сказал Вася, сжимая его руку. – Я ничего; мне только стало как-то грустно, Аркадий. Я даже и сам не могу сказать отчего. Послушай, говори лучше о другом; не напоминай мне…

– Успокойся, ради бога, успокойся, Вася. Ты докончишь, ей-богу докончишь! А хоть бы и не докончил, так что ж за беда? Точно преступленье какое!

– Аркадий, – сказал Вася, так значительно смотря на своего друга, что тот решительно испугался, ибо никогда Вася не тревожился так ужасно. – Если б я был один, как прежде… Нет! я не то говорю. Мне все хочется тебе сказать, поверить, как другу… Впрочем, зачем же беспокоить тебя? Видишь, Аркадий, одним дано многое, другие делают маленькое, как я. Ну, если от тебя потребовали благодарности, признательности – и ты бы не мог этого сделать?..

– Вася! я решительно не понимаю тебя!

– Я никогда не был неблагодарен, – продолжал Вася тихо, как будто рассуждая сам с собою. – Но если я не в состоянии высказать всего, что чувствую, то оно как будто бы… Оно, Аркадий, выйдет, как будто я и в самом деле неблагодарен, а это меня убивает.

– Да что ж, да что! Неужели же в том вся благодарность, что ты перепишешь к сроку? Подумай, Вася, что ты говоришь! разве в этом выражается благодарность?

Вася вдруг замолчал и посмотрел во все глаза на Аркадия, как будто его неожиданный аргумент разрушил все сомнения. Он даже улыбнулся, но тотчас же принял опять прежнее задумчивое выражение. Аркадий, приняв эту улыбку за окончание всех страхов, а тревогу, опять явившуюся, за решимость на что-нибудь лучшее, крайне обрадовался.

– Ну, брат Аркаша, проснешься, – сказал Вася, – взгляни на меня; неравно я засну, беда будет; а теперь я сажусь за работу… Аркаша?

– Что?

– Нет, я так только, я ничего… я хотел…

Вася уселся и замолчал, Аркадий улегся. Ни тот, ни другой не сказали двух слов о коломенских. Может быть, оба чувствовали, что провинились немножко, покутили некстати. Вскоре Аркадий Иванович заснул, все тоскуя об Васе. К удивлению своему, он проснулся ровно в восьмом часу утра. Вася спал на стуле, держа в руке перо, бледный и утомленный; свечка сгорела. В кухне возилась Мавра за самоваром.

– Вася, Вася! – закричал Аркадий в испуге. – Когда ты лег?

Вася открыл глаза и вскочил со стула…

– Ах! – сказал он. – Я так и заснул!..

Он тотчас же бросился к бумагам – ничего: все было в порядке; ни чернилами, ни салом от свечки не капнуло.

– Я думаю, я заснул часов в шесть, – сказал Вася. – Как ночью холодно! Выпьем-ка чаю, и я опять…

– Подкрепился ли ты?

– Да-да, ничего, теперь ничего!..

– С Новым годом, брат Вася.

– Здравствуй, брат, здравствуй; тебя также, милый.

Они обнялись. У Васи дрожал подбородок и повлажнели глаза. Аркадий Иванович молчал: ему стало горько; оба пили чай наскоро…

– Аркадий! Я решил, я сам пойду к Юлиану Мастаковичу…

– Да ведь он не заметит…

– Да меня-то, брат, почти мучит совесть.

– Да, ведь ты для него же сидишь, для него же убиваешься… полно! А я, знаешь что, брат, я зайду туда…

– Куда? – спросил Вася.

– К Артемьевым, поздравлю с моей и с твоей стороны.

– Голубчик мой, миленький! Ну! я здесь останусь; да, я вижу, что ты хорошо придумал; ведь я же тут работаю, не в праздности время провожу! Постой на минутку, я тотчас письмо напишу.

– Пиши, брат, пиши, успеешь; я еще умоюсь, побреюсь, фрак почищу. Ну, брат Вася, мы будем довольны и счастливы! Обними меня, Вася!

– Ах, кабы, брат!..

– Здесь живет господин чиновник Шумков? – раздался детский голосок на лестнице.

– Здесь, батюшка, здесь, – проговорила Мавра, впуская гостя.

– Что там? что, что? – закричал Вася, вспрыгнув со стула и бросаясь в переднюю. – Петенька, ты?..

– Здравствуйте, с Новым годом вас честь имею поздравить, Василий Петрович, – сказал хорошенький черноволосый мальчик лет десяти, в кудряшках, – сестрица вам кланяется, и маменька тоже, а сестрица велела вас поцеловать от себя…

Вася вскинул на воздух посланника и влепил в его губки, которые ужасно походили на Лизанькины, медовый, длинный, восторженный поцелуй.

– Целуй, Аркадий! – говорил он, передав ему Петю, и Петя, не касаясь земли, тотчас же перешел в мощные и жадные, в полном смысле слова, объятия Аркадия Ивановича.

– Голубчик ты мой, хочешь чайку?

– Покорно благодарю-с. Уж мы пили! Сегодня поднялись рано. Наши к обедне ушли. Сестрица два часа меня завивала, напомадила, умыла, панталончики мне зашила, потому что я их разодрал вчера с Сашкой, на улице: мы в снежки стали играть…

– Ну-ну-ну-ну!

– Ну, все меня наряжала к вам идти; потом напомадила, а потом зацеловала совсем, говорит: «Сходи к Васе поздравь, да спроси, довольны ли они, покойно ли почивали и еще…» и еще что-то спросить – да! и еще, кончено ль дело, об котором вы вчера… там как-то… да вот, у меня записано, – сказал мальчик, читая по бумажке, которую вынул из кармана, – да! беспокоились.

– Будет кончено! будет! так ей и скажи, что будет, непременно кончу, честное слово!

– Да еще… ах! я и забыл; сестрица записочку и подарок прислала, а я и забыл!..

– Боже мой!.. Ах ты голубчик мой! где… где? вот-а?! Смотри, брат, что мне пишет. Го-лу-бушка, миленькая! Знаешь, я вчера видел у ней бумажник для меня; он не кончен, так вот, говорит, посылаю вам локон волос моих, а то от вас не уйдет. Смотри, брат, смотри!