Осетров - Гибель волхва Страница 5

Приходят двенадцать сестер-коз, у одной один глаз, у другой два, у третьей три, и так дальше; у последней двенадцать. Увидели, что кто-то попробовал их избу, выправили ее и, уходя, оставили стеречь одноглазую. На другой день дед опять полез туда же, увидел одноглазую и стал приговаривать: "Спи, очко, спи!" Коза заснула, он наелся и ушел. На следующий день сторожила двуглазая, потом трехглазая, и так дальше. Дед все приговаривал: "Спи, очко, спи, другое, спи, третье!" - и так дальше. Но на двенадцатой козе сбился, заговорил только одиннадцать глаз, коза увидела его двенадцатым и поймала!

Мать умолкла, а Всеслав, немного подождав, спросил:

- Съела она его, коза?

- Зачем это?! Козы людей не едят, сказка такая. Про совесть, так бабушка поясняла. Ее, говорила, не обманешь, не заговоришь...

Внезапно за стенами избы что-то произошло. Сперва вдалеке возник едва различимый вихрь, будто упал на землю плотный порыв ветра и помчался к веси, наполняясь страшным визгом и конским топотом.

Отец застыл у стола, потом испуганно - Всеслав ясно увидел это оглянулся на мать, медленно подошел к двери и вышел. Мать, неудобно повернув голову, смотрела вслед, а в руке ее все урчало веретено.

Топот, вой, крики ворвались в отпертые двери, скоро оказались совсем рядом, и тогда из сеней донесся громкий страшный стон, и в дверях показался отец. Он, шатаясь, пятился от чего-то жуткого, надвигающегося на него. Рубаха на спине его странно оттопырилась, а внизу, вдоль пояса, быстро расплывалось черное пятно. Отец попытался ухватиться за косяк двери, но пальцы бессильно проползли по дереву, он зашатался на пороге и опрокинулся на спину. В груди его торчала стрела; после падения отца она выдвинулась вперед, и кровь быстро стала окрашивать рубаху. Отец медленно согнул руку, тянясь к стреле, но вдруг лицо его побелело, он вытянулся и замер.

Мать тяжело стала подниматься с лавки, но тут в сенях простучали тяжелые шаги, и в проеме двери возник страшный человек. Он был одет в длинную куртку, обшитую железными пластинами; поблескивающий шлем оторачивал серый волчий мех. Темно-коричневое лицо лоснилось от пота.

На миг задержавшись в двери, убийца отца оглядел избу, увидел мать и затопал к ней. Железная чешуя на нем негромко зазвенела. Приблизившись, он несильно ударил мать зажатым в руке луком и, прорычав что-то непонятное, толкнул к двери. Потом выдернул из светца лучину, поднял повыше и, поворачиваясь вокруг, стал высматривать.

Сорвав в красном углу нарядные полотенца, он бросил лучину и, снова ударив мать в спину, направился к выходу.

Окаменевший от страха Всеслав увидел в черном дверном проеме мать, странно помахавшую ладонями опущенных рук, будто она навеки прощалась с сыном, потом снаружи опять раздались визг и крики, короткие жуткие вопли и отрывистый свист.

В избу откуда-то стал наплывать дым; мальчик осторожно повернул голову: сноп в углу горницы полыхал, но самое грозное было теперь за окнами. Там повсюду гудело пламя. Увидев пожарище, Всеслав почувствовал, как вмиг потеплело в избе, дым сгустился и сизыми облаками окружил тускнеющую лучину. Тяжело стало дышать, однако мальчик боялся кашлянуть, боялся пошевелиться и лишь прижимал ко рту скомканную сорочку.

Сдвинулась, проскрипела матица [потолок в избе делался из досок, опиравшихся на стену и центральную балку - "матицу"], и из щелей на пол посыпалась сухая земля. Потом потух светец, и теперь по заполнившему избу серому дыму заметались красные отблески.

Замирая при каждом шорохе, Всеслав медленно сполз с печки, на коленях пробрался к окну и, осторожно пододвинув лавку, поднялся на нее, высунулся наружу. До толстых веток он не дотянулся и упал на землю. Потом Всеслав долго лежал у стены, вслушиваясь в доносящийся отовсюду гул пламени. Здесь ему показалось безопасно, но скоро он ощутил, будто изба мелко дрожит, приложил руку к бревну оклада, но тут же отдернул ее и торопливо пополз прочь, а из окон с треском и гулом стало вырываться жаркое пламя.

Озираясь, он прополз через огород; пожар позади него полыхал все сильнее. До самой завалинки огонь охватил соседнюю избу Кукуна; оттуда, из середины пламени, вдруг донесся таинственный звук - что-то громко, одно за другим разрывалось и тут же сгорало в огне. Напуганный Всеслав опять прижался к земле, а в избе пастуха по-прежнему что-то коротко стонало. Потом там ухнуло, заскрежетало и, взметнув облако искр, провалилась внутрь крыша.

Только теперь мальчик понял, что непонятные звуки, раздававшиеся в погибшей избе, это стон лопающихся струн на гуслях Кукуна. Теперь пламя ревело вокруг, но и сквозь него слышны были доносившиеся от реки крики. Скоро, и как-то одновременно, стало стихать - шум налетчиков и свирепствование огня, уничтожавшего Липовую Гриву.

Всеслав в тяжелом беспамятстве пролежал подле изгороди до рассвета, потом пополз к лесу.

...Волхв и сейчас хорошо помнил, как он тогда, дрожа от страха, пробирался среди черных деревьев и не понимал, почему его вдруг окружил покой. Не хотелось больше двигаться, думать, а хотелось заплакать, бесконечно лежать тут и чтобы новый день никогда не начинался...

В утреннем сумраке леса вдруг прошумел леший, мальчик встрепенулся, сильнее прижался к земле, усыпанной здесь сухой хвоей, но испугавший его звук больше не повторился, и тогда Всеслав робко поднял голову. Мрак еще стоял среди деревьев, лишь вершины их чуть осветило, и там зашелестела листва.

Когда совсем рассвело, Всеслав стал осторожно пробираться в весь. Он часто замирал, напряженно прислушивался, но из Липовой Гривы не доносилось ни единого звука. Понемногу осмелев, мальчик поднялся на ноги и побрел к своей избе.

Дотла сгорело все, кроме ворот. Хлев, овин, изба, превращенные в дымящиеся угли, грудой лежали на земле. От них несло тугим, плотным жаром и растекался над самой землей сизый чад. Налетел порыв ветра, смел с пепелища невесомый серый налет, и пепел стал оседать на мальчика.

Старая яблоня, росшая возле окон, стояла черная, с покоробившимися, пожухлыми листьями.

Всеслав испуганно шарил по пожарищу глазами - ведь там лежал его отец, но ничего страшного не обнаруживалось. Потом он заметил под треснувшей, полуразрушившейся печью блюдце, в которое наливал для домового молоко. От жара блюдце раскололось и почернело.

От горячего едкого дыма у Всеслава пылало лицо, беспрерывно текли по щекам слезы, но он не отходил от пепелища. Так прошло очень много времени, и вдруг он услышал посторонние в сгоревшей веси звуки, испуганно повернулся: по улице обессиленно брел древний Милонег. Шаркая по дороге лаптями, он подошел к воротам, оперся на посох и долго стоял так, опустив к земле глаза. Белые, усыпанные пеплом редкие волосы старика шевелились на коричневой голове.

- Больше никого не видел? - наконец глухо спросил он.

- Нет, - прошептал Всеслав.

Они умолкли и опять надолго замерли перед потрескивающим пожарищем; иногда от неощутимого ветра со скрипом растворялись ненужные ворота, Всеслав и старик вздрагивали, но через ворота никто не входил.

...Седой Всеслав по-прежнему недвижимо сидел перед остановившейся Клязьмой. Далекие воспоминания сейчас почти не волновали его, удивительным представало лишь то, что, хотя минуло множество лет, прожита тяжкая жизнь, в памяти так и не стерлись события того страшного утра...

...Милонег вел Всеслава на Ярилину плешь к Роду. Они медленно шагали по берегу, истыканному, разбитому конскими копытами; лишь узкая песчаная кромка у самой воды была сглажена речным потоком.

Мальчик иногда останавливался и подолгу смотрел на лес за Клязьмой. Куда-то туда страшный ночной человек увел его мать, других жителей веси. Нагнав старика, он спросил:

- А кто они?

- Упыри эти? Кто теперь узнает, налетели из-за Оки-Волги, погубили народ и умчались...

- Искать их там надо? - показал вдаль Всеслав.

- Может, и там.

У вода в капище старик опустил на землю мешок, сел рядом, повернулся к мальчику.

- Сходи в лес, сучьев набери!

- Зачем в лес? В веси дров на три зимы хватит!

- Иди неси.

Всеслав спустился с холма и зашагал к своей избе. Проходя мимо двора Кукуна, он свернул, но тут же испуганно остановился, увидев в траве множество мышей. Большая стая зверьков, выкуренных из сусеков, перебегала с места на место, ища укрытия.

Возвратившись на дорогу, мальчик двинулся дальше. Сгоревшие избы все еще тлели, но ветер стих, и дым от пепелищ медленно уплывал к небу.

Над дорогой проносились ласточки. Черно-белые комочки стремительно пролетали над землей, пропадали вдали, потом снова появлялись - их гнезда в тот день сгорели тоже.

Выломав часть плетня, Всеслав уложил на него несгоревшие дрова и поволок все к капищу. Перед подъемом на плешь он остановился, понес несколько поленьев на руках. Милонег дремал и не пошевелился при его приближении. Мальчик осторожно растолкал старика.