Ал Разумихин - Короткая жизнь Страница 5

- Прежде я должен быть уверен, что серьги не краденые, - заявил педантичный немец.

Я все ему объяснил, показал заграничный паспорт, сослался на знакомство с видными москвичами, наконец, приятель мой работал в известной московской больнице и никуда не собирался уезжать.

Видимо, наш гость убедился в том, что мы честные люди.

- Я желаю видеть камни, - сказал он. Но, похоже, кожаный футляр понравился ему больше бриллиантов. - Отличная работа, - отметил он, щелкая крышкой футляра.

- Вы можете сделать новый каблук? - спросил мой приятель.

- Пфуй! - фыркнул немец. - Вы думаете, тайнички в виде каблуков- такой уж большой секрет? Опытному человеку достаточно чуть-чуть постучать по каблуку, и он поймет, что в нем что-то спрятано. Любой таможенник, видя хороший каблук, попытается его отвинтить. Подайте мне свои ботинки.

Я подал ему отличные, недавно купленные штиблеты.

Мастер отрицательно покачал головой.

- Не годятся. У вас есть старые ботинки?

Я достал из-под кровати поношенные ботинки, которые собирался оставить в гостинице.

- Вот это более или менее подойдет, - одобрил Шварцкопф.

Он раскрыл свой чемоданчик, взглядом примерился к серьгам и острой стамеской принялся выдалбливать в каждом каблуке по углублению.

- Теперь я попрошу шелковую тряпку и немного постного масла.

Я пожертвовал своим шейным шарфом, а масло мы взяли из лампадки перед иконой.

Шварцкопф вырезал лоскуток, обмакнул в масло, обвернул серьгу, закатал в комочек вара и сунул в отверстие; то же проделал он и со второй серьгой. После чего придавил вар заплатками из кожи, приколотил тончайшие набойки и напильником сточил кожу на каждом каблуке.

- Что поделаешь, вы стаптываете обувь, - посочувствовал мне Шварцкопф. - Теперь я вас попрошу обуться и пройтись по Сретенке до Сухаревой башни и обратно, а мы пока посидим с доктором у вас в номере.

Я прошелся, вернулся. Шварцкопф осмотрел мои ботинки, еще раз провел напильником по каблукам, поскреб каблуками об пол и удовлетворенно улыбнулся.

- Никому в голову не придет, что в них что-то спрятано. Желаю вам приятного путешествия.

- Сколько мы должны? - осведомился мой приятель.

Шварцкопф подумал.

- За модные дамские туфли, учитывая мою квалификацию, я получаю червонец. За время, которое я потратил на эту операцию, я сшил бы один туфель. Следовательно, вы должны пять рублей.

Я протянул мастеру золотой. Шварцкопф покачал головой.

- Золотой, но в два раза меньше, лишнего мне не надо, пять рублей.

Он и здесь оказался педантом.

Мы проводили его и принялись рассматривать ботинки: каблуки явно нуждались в ремонте, их незачем выстукивать, а отвинчивать там просто нечего.

......На вокзале меня провожали мой приятель и трое болгар, они решили проводить русского энтузиаста, отправляющегося в центр болгарской эмиграции.

До Одессы я доехал вполне благополучно, если не считать одного странного и забавного происшествия.

Ехал я поездом по недавно проложенной железнодорожной трассе Москва-Курск, Курск-Киев, Киев-Одесса. Ехал вторым классом - не хотел бросаться деньгами. Попутчиков по купе у меня не было до самого Киева. Где-то около Серпухова я отправился в туалет умыться перед сном. Возвращаюсь, моего саквояжа нет. Туда, сюда, вверх смотрю, вниз - исчез. Иду к кондуктору.

- В купе никто не заходил?

- А что случилось?

- Пропал саквояж.

- Не может того быть.

Кондуктор тоже осмотрел все купе.

- Некому вроде бы взять...

Кондуктор заметался по вагону... Неприятность!

От огорчения ведь не будешь выпрыгивать из вагона, неприятно, но придется перетерпеть.

После Тулы, когда я лежал, пытаясь заснуть, хотя сон не шел, меня не покидала досада, в дверь купе вежливо постучали. Я отодвинул задвижку. В дверях стоял кондуктор, а позади него какой-то черноусый господин в канотье и светлом летнем пальто. Кондуктор протягивал мне саквояж.

- Ваш?

- Мой!

- Благодарите этого господина.

Господин тем временем уже протискивается в купе и без приглашения усаживается на противоположный диван:

- Сажусь в Туле, а навстречу мне из вагона очень уж подозрительный тип. Торопится, оглядывается, в руках саквояж. Я сразу понял, что здесь что-то нечисто. Цап за саквояж: ты куда? А он рванулся и был таков! Вхожу в вагон, спрашиваю: "У пассажиров ничего не пропало?" Ну и как видите...

Мне оставалось только благодарить.

- Проверьте, все ли на месте.

- Теперь это уже не имеет значения.

- Все же проверьте.

Господин настаивал, я открыл саквояж. Как будто в нем копались, но все вроде на месте.

- Ну, я очень рад, - сказал господин. - Разрешите отрекомендоваться: князь Меликов.

Пришлось назвать себя.

- Далеко следуете?

- В Одессу.

- Приятное совпадение. Надеюсь, еще встретимся...

Господин откланялся. У него явно военная выправка, хотя он и в штатском. Не знаю почему, но что-то в нем мне не понравилось. Не столь любезен, сколь развязен, границ вежливости как будто не переходит, но меня не покидало ощущение, что держится он со мной, человеком, ему не знакомым, слишком уж запанибрата.

Больше князь Меликов не появлялся, хотя на вокзале в Одессе мне показалось, что он мелькнул среди толпы, но, возможно, я и ошибся.

Суета на перроне вокзала царила неописуемая: дамы в пестрых платьях, дети, офицеры в белых кителях, господа в котелках, орава крикливых носильщиков. Через минуту я уже сидел в извозчичьем фаэтоне, а расторопный комиссионер одной из одесских гостиниц, покачиваясь на ступеньке экипажа, соблазнял меня местными развлечениями.

Одесса была суматошна, кипуча, весела. Съехавшиеся со всей России любители фруктов и моря заполняли город.

Мне не стоило большого труда устроить свое путешествие по Дунаю. Билет на пароход приобрел все тот же комиссионер. А формальности не доставили больших хлопот: паспорт был в порядке, и румынские, сербские и австрийские визы, позволяющие делать остановки во всех придунайских городах, незамедлительно украсили мой паспорт. Консулы дунайских государств больше были негоциантами, нежели чиновниками, поэтому получение виз сопровождалось подробными и настойчивыми советами, в каких гостиницах останавливаться и в каких ресторанах обедать.

Одесса издавна слыла колонией состоятельных болгарских коммерсантов, и, следуя полученным в Москве напутствиям, перед отъездом на Балканы я зашел к одному из таких богачей, господину Тошкову. Контора сего хлебного торговца скорее напоминала респектабельный банк: зеркальные стекла в окнах, мягкие кресла для посетителей, деловая тишина, нарушаемая лишь, другого слова не подберешь, музыкой шелеста бумаг.

Я попросил доложить обо мне. Визитная карточка и хороший костюм произвели впечатление, минут через пять меня пригласили в кабинет.

Из-за стола навстречу мне поднялся было солидный господин с умным лицом, украшенным небольшой, аккуратно подстриженной бородкой с проседью. Но, увидев мою молодость, тут же сел, указав мне на кресло напротив.

- Чем могу?

- Отправляюсь по Дунаю, собираюсь осмотреть придунайские города, заеду в Бухарест, у меня к бухарестским болгарам рекомендательные письма, не поможет ли мне в свою очередь и господин Тошков?..

- А к кому у вас письма?

- К господину Каравелову.

- От кого?

- От Михаила Никифоровича Каткова, от Ивана Сергеевича Аксакова.

- Достойные люди, и господин Каравелов тоже вполне достойный человек, хотя и увлекающийся несбыточными мечтами. Не сомневаюсь, господин Каравелов встретит вас отлично. Болгары любят Россию, и всякому русскому, изучающему болгарский вопрос, обеспечен сердечный прием.

Мы сердечно простились. Он так ласково напутствовал, что я не заметил, как покинул его кабинет без письма, за которым к нему пришел. Впрочем, отказал в рекомендации так вежливо, что я на него даже не обиделся.

На третий день по прибытии в Одессу я вечером отплыл из Одессы на пароходе в Вилково, чтобы оттуда следовать по Дунаю.

Поужинал в ресторане, выпил даже с полбутылки красного вина. Я просил подать обязательно болгарского, хотел приучать себя ко всему болгарскому. Затем спустился к себе в каюту, постель была уже постлана. Разделся, почитал перед сном грамматику болгарского языка и заснул крепким сном свободного человека.

Проснувшись, поспешил на палубу. Я и не заметил, как совершил переход по морю. Черное море осталось позади. Мы плыли по широко раскинувшемуся по обеим сторонам Дунаю. Только был он не голубым, как назвал его модный композитор Штраус, а серым, пронзительно серым, стальным, как лезвие турецкого ятагана.

Перегнувшись через перила, две дамы в кисейных платьях кормили чаек раскрошенным печеньем. Компания молодых людей пила вино, разливая его по бокалам из бутылок, стоявших прямо на палубе возле плетеных кресел. У лестницы дежурил матрос, чтобы не пускать на верхнюю палубу пассажиров нижней палубы. Плицы колес с повизгиванием шлепали по воде.