Станислав Шуляк - Кастрация Страница 5

Меня выручила хозяйка дома. Она подошла и встала между мной и журналистом. - Извините, Юлиус, - говорит ему. И мне: - Сегодня вы мой гость. Не могли бы спеть для нас? Все наши женщины просят вас об этом.

- Мне? Спеть? - удивленно говорю я. Очень уж это неожиданно. Но я вдруг чувствую, что схватка с журналистом порядочно укрепила меня, она отчего-то заставила меня забыть о самом себе, как будто включила какие-то защитные механизмы. Взгляд. Довольствоваться ли ныне безразличным званием постороннего? Вопреки. - Если вы действительно этого хотите... Пожалуйста.

Я подхожу к роялю, стоящему посреди гостиной, просматриваю ноты на пюпитре и лежащие на крышке рояля, выбираю несколько отрывков. Не оборачиваюсь и слышу, что какая-то женщина в это время укоряет моего недавнего обидчика. - Вы просто невежа, Юлиус. Хам и невежа. Ну что бы вам проявить хотя бы чуточку терпения...

За рояль садится девушка, наверное, одного со мной возраста, или немного моложе. Марк мне, кажется, говорил, что она племянница хозяйки дома. На ней открытое платье, и, когда я стою рядом, ее красивая грудь немного волнует меня. Машинально делаю ей какой-то каучуковый комплимент, который сам же не запоминаю и на минуту. Она сияет, но тотчас же прячет, пригашивает свои чувства, стараясь, наверное, чтобы я не заметил, что доставил ей удовольствие. Не совсем понимаю, что их в моей истории так всех сводит с ума. Кокетничаю, впрочем. Жмых ощущений. Остающийся на живой точке. Давильня. Материальность. Подножие бравады. Охотничий рог.

Я показываю ей отобранное, она разглаживает страницы рукой и, почти не заглядывая в ноты, начинает быстро и уверенно играть. Замечаю сразу, что она довольно сильная пианистка. Тем лучше, успеваю подумать я, и тоже вступаю мгновение спустя. - Cortigiani, vil razza dannata, per qual prezzo vendeste il mio bene?.. - Она иногда коротко посматривает на меня, стараясь угадывать мои паузы, мои crescendo и ферматы. Кажется, у нас с ней неплохо получается, видно, что и она тоже довольна нашим исполнением, хотя мы выступаем и без единой репетиции. Ей удается очень точно подстраиваться под меня, она прирожденный концертмейстер, и с легкостью нагоняет меня и осаживает, если я уж слишком вырываюсь вперед. Такая податливость - она, должно быть, в ее природе, думаю я. Наверное, она и в общении, и в постели такая же точно, у меня только, конечно, уже не будет ни времени, ни возможности узнать этого. - Ah! Ebben piango. Marullo... Signore, tu ch'hai l'alma gentil come il core, dimmi tu dove l'hanno nascosta?.. * la? Non * vero?.. * la? non * vero?.. * la? non * vero?..

Когда пианистка заканчивает играть, наши слушатели с живостью аплодируют нам. Привычное тепло разливается по всей крови. Ведь это всего только игра, пусть виртуозная, но только игра. Сегодняшнему суждено сохраниться, и щупальцам его прорастать в будущем, благостном или беспокойном. После мы еще исполняем отрывок из вердиевского же "Трубадура", потом несколько песен Бетховена: "Opferlied", "La partenza", "Vom Tode" и "Des Kriegers Abschied" - и каждый последующий номер, как мне кажется, наши слушатели воспринимают со все возрастающим энтузиазмом. Хотя ничему и не верю. Желчь разливаю, разматываю бархат. Бисер тоски. Опыт и подсознание суть непостижимая умственная недвижимость человека. Язык.

Сдержанная, строгая скорбность бетховенского "Vom Tode" неожиданно совершенно захватила меня. Слова песни как-то странно смешались в сознании с мыслью о предстоящем мне завтра испытании; мое увлечение, кажется, имело отклик и у слушателей, а после троекратного повторения простой фразы: "Denk, o Mensch, an deinen Tod! Sдume nicht denn Eins ist Not! Sдume nicht denn Eins ist Not! Sдume nicht denn Eins ist Not!" - с жесткими внутренними драматическими нагнетаниями - она как троекратный удар судьбы, эта фраза - я вдруг заметил у некоторых женщин проступившие на глаза слезы. Мое волнение, отразившееся от этих людей, возвратилось снова ко мне, создавая, наверное, нечто подобное резонансу. Представители высшего полусвета. Впереди.

Мы закончили под рукоплескания. Я благодарю свою партнершу, целую ее руку и отхожу от инструмента. Блеск его полировки вызывает во мне мгновенный импульс неприязни, как и всякий порядок, ухоженность. Рабы бликов. Девушка остается за роялем и еще некоторое время исполняет пьесы Шумана, но уже соло. Меня окружают, рассыпая неумеренные восторги по поводу моего пения. Весь линялый напыщенный кордебалет. Истинно. Хозяин дома, едва пробившись ко мне, пожал мне руку и сказал, что я превосходно украсил их вечер. Все подобные компании - сокровищницы стиля. Из хранилищ. Вечер содрогания. Он, стоя подле меня, напомнил, что у нас с ним было еще одно пока неисполненное намерение, но тут же добавил, что это можно сделать и чуть позже. Я не сразу сообразил, о чем идет речь, но потом подумал, что, наверное, об осмотре его коллекции сабель. Его жена сказала, что и прежде слышала много лестного о моем голосе, но никак не могла предположить, чтобы у нас с этой девочкой получился такой замечательный дуэт. Я похвалил игру аккомпаниаторши, и было видно, как приятен хозяйке дома успех ее родственницы.

Появился Марк. Он хотел увести меня от толпы моих внезапных и неумеренных почитателей, из-под обстрела назойливых гаубиц восторга, но нам уже, кажется, не суждено было остаться с ним наедине во все продолжение сегодняшнего вечера. Хороводы танцоров благодарности. Мир еще прославится податливостью, принужденный к шествиям в направлениях упадка. Вблизи. Мы выходим на террасу. Смеркается. Небо уже достигло такой степени безнадежной пасмурной синевы, за которой ночь свободно вступает на подготовленную специально для нее почву. Мы с Марком присоединяемся к небольшой компании, в которой моложавый, с энергичными жестами профессор юриспруденции рассказывает о своих впечатлениях после недавней продолжительной поездки по Испании. Пасьянс-повествование. Образы строит из кирпичиков ностальгии и находчивости. Морские камешки во рту. Он оказался превосходным рассказчиком, слушать его было одно удовольствие. Нарцисс-мозг. Я вспомнил о своей художнице, отделился от этой компании, думаю, что увлеченные рассказом профессора не заметили моего исчезновения, и отправился на ее поиски. Я не нашел ее нигде, ни на террасе, ни в гостиной, только недавний собеседник художницы возился с ее хином, а самой женщины не было. Я подумал, что вполне возможно, у нее теперь роман с этим мальчиком, а почему бы и нет?! Гостиная наполнена оживленными голосами. Я встретился взглядом с племянницей хозяйки дома, она все еще сидела за роялем и играла известное шумановское "Warum?" Тень улыбки промелькнула на ее лице. Время в ощущениях украшено ремеслом какого-то трагического маляра. Поимка.

Журналист развалившись сидит в кресле в окружении женщин и двумя пальцами держит рюмку с коньяком около своих губ. - Вы совершенно правильно сделали, что обиделись тогда на меня, - кричит он мне издалека, подняв рюмку к самым глазам, будто собираясь пить за мое здоровье. - А я все равно уважаю вас. Эти ваши превосходные рассуждения cum grano salis... A?! "Mein Arm gehort dem Vaterland, mein Herz der holden schцnen!.." - победоносно гремит он, дирижируя самому себе рюмкой, из которой едва не выплескивается коньяк ему на брюки. Это слова из последней бетховенской песни, которую я исполнял сегодня. Я отвернулся.

- А вы ведь и мне обещали уделить несколько минут своего времени, слышу вдруг возле себя. Стратегическое значение снега. Навсегда. Оборачиваюсь. Хозяин дома стоит и, слегка улыбаясь, смотрит мне прямо в глаза. Чувствую внезапно, что какая-то мгновенная легкая необъяснимая тревога шевельнулась у меня в сердце. Хотя, конечно, вовсе не связанная ни с этим домом, ни с этим человеком, ни с его едва приметной улыбкой. Права бесплодия. Трасса. Может быть, объяснение ее мне бы открылось совершенно внезапно тоже, думаю я, вполне возможно, даже и годы спустя, в том случае, разумеется, если бы мне довелось на такое время запомнить и нынешнюю ситуацию и свое ощущение. Может быть, я бы тогда столкнулся с чем-то похожим, это дало бы мне ключ. Может быть, это что-то такое из детства. Ныне же придется оставить здесь свое "warum?" Я наклоняю голову в знак своего согласия, хозяин дома кивает мне и ведет потом за собой куда-то довольно долго.

Мы спускаемся по парадной лестнице, обходим ее кругом, за высокой дубовой дверью, украшенной свирепыми золочеными масками, начинается небольшой коридор со стенами, облицованными панелями мореного дерева, потом еще за одной дверью коридор вдруг изгибается под прямым углом, а в конце его открывается небольшая лестница, по которой мы спускаемся еще ниже, где уже теперь ощутимо пахнет сыростью и близостью почвы. Спутник мой беззвучно отворяет тяжелую металлическую дверь и пропускает меня перед собой. Рубильник щелкает где-то у меня за спиной, и в помещении, в котором мы оказались, тотчас устанавливается какое-то фантастическое, зловещее, странное освещение. Снопы нерассеиваемого света - красные, синие, желтые оставляют на стенах яркие округлые пятна, располагавшиеся, казалось, беспорядочно и медленно перемещавшиеся по кругу при помощи скрытого бесшумного электрического привода. Иногда полумрак помещения разрезают ослепительные вспышки ртутных ламп, походившие на беззвучные грозовые разряды. Мне сразу же показалось, что кроме нас двоих в помещении кто-то находится еще, от неожиданности я даже вздрогнул, но мгновение спустя догадался, что это всего лишь рыцарские доспехи - полное рыцарское облачение, с первого взгляда совершенно создающее впечатление человеческой фигуры, в особенности в лучах перемещающегося - будто живого - света. Посмотрите, посмотрите, - вдруг сдавленным, каким-то не своим голосом говорил мне хозяин дома, я даже обернулся на него, мне показалось, что рядом со мной находится совсем другой человек, настолько незнакомым и непривычным мне послышался его голос. И звенит ужас мгновение, лишая его настойчивости. Неужели уже происходит? - Подойдите, рассмотрите все получше, - говорил мне еще. - Думаю, вам нигде еще не приходилось видеть такого. - Я шагнул вперед.