Лев Гунин - Стихотворения (Том 1, 1968-1974) Страница 5

Взор стремится отыскать

Радость тихую - в бесстрастном,

Жизнь - в идущем умирать.

Губы, яркие, как пламя,

Шепчут что-то, но в тиши

Уши сдавлены руками,

Шепот страстный заглушив.

Руки вскинуты безвольно,

Взор уставлен в потолок,

И покалывает больно

Жилка сонная висок.

Ночь погибла, расколовшись

На реальность и покой,

Сырость будней, скучность новшеств

И часов усталых бой.

То, что слито воедино

Ночью в равнозначный строй,

На две разных половины

Перестроено Зарей.

Все погибло, и напрасно

Взор стремится отыскать

Радость тихую - в бесстрастном,

Жизнь - в идущем умирать.

21 ноября, 1973.

Могилев-Бобруйск

x x x

Мне кажется: весна в свои права

Уже вошла , хоть не пора как будто.

Мне кажется: в улыбках и словах

Сквозит весна, без примеси, без смуты.

В трамваях лица, лица за окном

Внезапно-вдруг какие-то другие.

И разрезает будто бы стеклом

Светила луч дворы непроходные.

Почти подсохло. Это в феврале!

И злой туман рассеялся по лужам.

И лишь в витрине ведьма на метле

Еще висит напоминаньем стужам.

Но вновь, ворвавшись холодом в лицо,

Снег призывает страсть борьбы мятежной,

Как будто дух войны между концом

Весны живой и мертвенности снежной.

Так и меня никак не осенит

Решенье выбора, и я не знаю тоже,

Что - этот снег или тепло весны

Милей мне в самом деле и дороже.

Но вдруг любовь, как свет в глуби прозрачной

И тихий сад пpиснятся иногда,

И все забыто, и покой невзрачный

Заполнит душу - счастьем - навсегда.

2 февраля, 1974. Минск-Бобруйск.

x x x

Плеск стихий. Черное на белом.

Белое на черном. Воскресенье.

Лица гаснут в ореоле спелом.

Звуки гаснут в уличном сплетеньи.

Запах снега мягко режет воздух;

Тени расползаются небрежно.

Грань фасадов обозначить можно

По провалам окон беcполезным.

Снег идет и незаметно тает,

Странно опускаясь у земли,

И вода бегущая смывает

Те следы, что годы провели.

Темнота, пришедшая за светом,

Глухо шепчет что-то сквозь туман,

И воскреснет в ореоле этом

Прошлое и счастье, и обман.

27 января, 1974.

x x x

В этом городе тени такие другие,

И на лицах горит отражение чьих-то побед.

И в глазах - светлой мутью придонной иная стихия,

Незнакомая жизнь, пригласившая нас на обед.

Как здесь люди живут? И о чем говорят на рассвете,

И молчат - ни о чем? о запретном? о добром? о злом?

Незаметны в песке, семенят полустертые дети:

Оттиск блеклой монеты в ленивом нутре городском.

Городок этот спит, полуспит и храпит, просыпаясь

На скрещеньи путей, между Питером став и Москвой,

Между Львовом и Таллином, между Херсоном и Нарвой,

Только сам он - нездешний, а, может быть, и никакой.

Нет в нем брестских и гродненских чисто-прохладных вокзалов,

Светлых новых дорог и больших придорожных кафе,

И заботят людей и в большом, и, наверное, в малом,

Только мысли о смерти своей.

Так в плену эти добрые люди

Прозябают у жизни. И в ней

Что их держит тут? Что их не будит

Посреди долгих диких ночей,

Почему их не тянет к вокзалу

На двенадцать железных путей?

Но кому-то из них не хватало б

Малой родины этой своей...

Март, 1974. Жлобин

Модифицированное в 1988 году

черновое стихотворение

x x x

После сумрака ночи и рева мотора,

После свежей ночной темноты

В нас огнями врывается город

На пороге безумной мечты.

Он на грани недоразуменья:

Ослепил, захватил, охватил,

И кварталы в огнях, и строенья

Как из фильма. И я посетил

Кинотеатр огромный и важный,

Чтоб сравнить впечатления, но

Я отдал предпочтение все же

Виду города, а не кино.

Эти толпы на мощных ступенях

Зданий светлых, пространства охват

Мне напомнили светлые тени

Городов, что за ночью лежат.

Городов, что лежат за пределом мечты,

За барьером ночной темноты,

Что вокруг метрополий растут, как цветы

На планете невиданной той.

Март, 1974. Слуцк.

Модифицированное в 1988 году

черновое стихотворение

За поворотом глаз с прожилками белков

Не синева глазная, а кусочек

Чужого неба из чужой страны.

Но взгляд прямой открыто отражает

Испуг и местной флоры отпечаток.

Завязанные у спины узлом,

Льняные волосы хранят нездешний запах,

Высокий, как литовские холмы

Вдоль брошенной дороги Вильнюс-Каунас,

И здесь как бы сияя у окна.

Загадка нерешенная сквозит:

"Доеду ли на Жлобин электричкой?"

Вопрос застрял в гортани будто кость:

Не выплюнуть - не проглотить. В дороге

Не проясняется - зачем и почему.

Не делится! И помощь невозможна.

Мое участие свелось к лишь к объясненьям

На тему географии дорог

И расписания последних электричек,

Как будто час - спасательный жилет.

На станции, большой и узловой

Выходим за водой и пирожками.

Моя стихия окружает нас,

Которая опять ее пугает.

И жилки синие краснеют на лице.

Мой город настигает нас внезапно,

На дав опомниться, ворвавшись в окна видом

Домов, садов, огней, разреза улиц.

Я выхожу, про адрес и не вспомнив,

как вытолкнутый поезда рукой.

И там, в окне, прижавшееся плотно

К стеклу и очень бледное, как маска,

Ее лицо проходит-проплывает,

Чтоб в жизни моей больше не возникнуть

И отлетев как будто в никуда...

Апрель, 1974. Минск - Осиповичи - Бобруйск.

Модифицированное в 1988 году

черновое стихотворение

* Книга стихов "ДОЖДЬ. КОНТУРЫ" *

1973 - 1974

ОГЛАВЛЕНИЕ:

1. Весь день прошел в сплошном угаре...

2. Дождь льет как из ведра...

3. Февральский дождь все моросит по лужам...

4. КОНТУРЫ

5. Два дня как тает...

6. Я иду. Плеск воды под ногами...

7. Декабрьский дождь смочил ступени влагой...

x x x

Весь день прошел в сплошном угаре;

Все утонуло в странной дымке лиц.

Мы бегали, и снова на гитаре

Мы повторяли: ритм, соло, ритм.

Блесте металл на лестничных дорожках,

Все лица, лица, лица, лица вниз;

Вульгарный лак на матовых обложках

Был чисто-новым, гладким, словно бриз.

А дальше лестницы над входом поднимались,

Нам разрешалось всюду там ходить.

И в джинсах девушки там переодевались,

Не закрывая дверь с табличкой "Не входить".

Ударник бил, склонясь над барабаном,

Мы вторили ему, начав игру,

И безголовым, мутным океаном

Толпа переливалась по ковру.

Мы выходили, ртом хватая воздух,

И надышаться не могли луной,

И я, склонясь над низким микрофоном,

Рассказывал о бренности мирской.

Шагами легкими бежали по паркету;

В подъезде лица, тускло-яркий свет;

И губы повторяли незаметно:

"Все суета, все суета сует".

Февраль, 1974.

x x x

Дождь льет как из ведра. Зима в разгаре самом.

Здесь мокрые деревья в стороне

Все больше мокнут; с крыш стекают капли,

И дождь стучит по вымершей земле.

Я, вдаль (куда?) направив взгляд, шагаю

Через "болота", грязь и мокрый снег,

Я, выйдя за ворота, замечаю,

Что в белой мгле не виден человек.

Я сапоги свои мочу в воде прозрачной

И дальше шествую, свой пыл оставив там,

Я ручку дергаю у хижины невзрачной

И в тишине шагаю по дворам.

Я двигаюсь в безбрежном море лужиц

И все никак распутать не могу

Клубок хитросплетенья крыш и улиц,

И переулков в замкнутом кругу.

Вода с одежды медленно стекает

И вдоль дороги струями бежит,

И снег размокший постепенно тает

У стен, заборов и дорожных плит.

Февраль, 1974.

Февральский дождь все моросит по лужам;

Кусты промокли; слабо блещет жесть;

Скопленья грязи выглядят понуро

На грудах строек и проезжих мест.

Стекляной дробью капли бьют, стекая

И разговор приглушенно звучит,

И в бледном воздухе прозрачность грез витает,

И дождь прямой по лужам моросит.

На серость улицы легла печаль сурово,

Прозрачной бледностью наполнен воздух весь,

И - синий воздух - может, и не ново,

Но вдруг по-новому сумел я разглядеть.

Воды - как слезы чистые, недвижна

Вокруг стоит, у древ и фонарей,

И слезы грустные всплывают неподвижно

Перед глазами, прячась от людей.

Прозрачным сном колеблется пространство,

Все светом чистым враз опьянено,

И в первый раз за много дней бесстрастных

Мне мира ширь почувствовать дано.

Мне с миром слиться разрешили чувства,

Мне даль пройти удалось до конца,

И светлый лик великого Искусства

Я вправе снова видеть у лица.

Февраль, 1974.

КОНТУРЫ

За пеленой прозрачного дождя,

За белой дымкой влажного тумана

Мерцают тускло контуры обмана

И грез, не исполнимых никогда.