Сергей Юрьенен - Фашист пролетел Страница 5

- Не буду.

- Как это не будешь?

Александр втягивает носом, но кровь оттаяла, и без руки ее не удержать...

На библиотеке имени автора романа "Как закалялась сталь" старое название района заклеено полоской бумаги с исправлением чернилами. Район отныне называется уныло - Заводской.

Воскресенье. Читателей битком. Все взрослые. Металлическая пыль въелась в поры рук, которые выбирают книги про войну и про шпионов.

Записывается он под новой фамилией, которая библиотекарше не нравится:

"Из Аргентины, что ли?"

Странное предположение. Странно и то, что все при этом замирают, косясь и глядя сверху вниз. В полной тишине услышав отрицательный ответ, постепенно возобновляют перелистывание.

К полкам основного фонда не допускают. Но он находит пищу для ума и в ящике текущего оборота.

" "СС" в действии"? От "Мюнхена до Нюрнберга"? Да тебе сколько лет?!"

Отобранные книги летят обратно в ящик.

Остаются три.

И то хлеб...

С улицы Долгобродской, обледенелой и пустой, доносится грохот. Неожиданный вид транспорта - гужевой. Такая у него страна. С одной стороны, победы в космосе, с другой - оглобли и хомут. Телега подлетает со страшной скоростью. Уперев ноги, в ней стоит и правит краснощекая старуха. Натягивает вожжи, хлещет битюга. Гнедая заиндевелость. Пар из ноздрей. В огромном глазу безумие.

"Чтоб ты сдох, байстрюк!"

Он слышит напутственный крик, он видит, как налетает кнут. Не увернуться.

Удар. Ожог раскаленной спирали пробивает шапку и пальто. Рывком сбивает с ног и с толку.

За что?

Что значит "байстрюк"?

По льду разлетаются книжки, которые он собирает на коленях: "За колючей проволокой". "По ту сторону". "Никогда не забудем!"

"Ты глянь на себя в зеркало! Кто тебя так?"

Рубец до глаза, который моргает и слезы льет помимо воли.

"Сказал уже!"

"Старуха на коне? Что за безумная фантазия! За что она тебя?"

"А просто так".

"Так просто не бывает. Говори?"

Именно в тот момент он преисполнился невыразимым.

И онемел.

Как ни пытались вытрясти признание - ни звука из груди. Не потому что он постановил себе молчать, как сделал бы в гестапо. Просто голос ему отказал. Аппарат, который производит звук.

При этом он совсем не отупел. Напротив. Что было на языке, то стало на уме. Внешний голос стал внутренним - и звучал в нем постоянно. Не только "устно". Внутренний голос умел и писать. Александру оставалось только читать самого себя - что можно и с открытыми глазами. Создавая целые картины, непрерывная строчка внутри него бежала из никуда вперед - как было в детстве, когда он задирал голову на световые и многоцветные рекламные вершины огромных зданий Северной Пальмиры.

Дар речи потом вернулся, пусть не без некоторых нарушений, а на исходе того дня он приоткрыл под одеялом военный трофей лейтенанта Андерса, присланный деду с бабушкой из побежденной им Германии. Вот и страница с марками всех номиналов и цветов, но с одним и тем же портретом. Он вынимает одну. Лизнув, приклеивает к стене. В сиянии уличного фонаря сиреневый квадратик с надписью Deutsches Reich - под правым профилем. Фюрер в миниатюре такой же пасмурно-усталый, как на последнем в его жизни снимке, где - воротник шинели зябко поднят - он отдает свое последнее тепло, касаясь щеки мальчишки-верфольфа, которому уже не стать Сверхчеловеком.

Веки зажимают прихлынувшие слезы.

Приказ держаться. Выжить, чтоб отмстить за поругание страны. Доверен фауст-патрон. Но Александр знает, что под залпом тысяч батарей за слезы наших матерей, он, несмотря на фауст, обречен, волчонок-оборотень...

Берлин ли осажденный? Ленинград? На "островке спасения" трамвая номер семь, что значит здесь-сейчас, вдруг начинают оседать и падать люди, в крови намокает лохматая авоська с хлебом, кто-то бросается бежать, но попадает в тень и опрокидывается, раскидывая руки. Тело еще теплое. Он переворачивает: "Мама? Мама?" Глаза отражают небо. И все это, как на репродукции из "Детской энциклопедии", том, посвященный искусству, как на картине, где художник, которого любил товарищ Сталин, живописал его, Александра - кулаком грозящим безответным небесам отчизны. Допустившей все это. Его не защитившей...

"Сынуля, что с тобой? Приснилось что-то?"

Он мотает ниткой слюны, он всхлипывает: "Фа-фа-а..." Переворачивает мокрую подушку, утопает и, не просыпаясь, сухо информирует:

"Фашист пролетел".

* * *

В новой школе хулиганят не только мальчики.

Две девчонки, глядя друг на дружку, хлопают в ладоши и попеременно выкрикивают явно нехорошую считалку:

"...Три-четыре-пять: легли на кровать!"

"Четыре-пять-шесть: он ей в шерсть!"

"Пять-шесть-семь: засунул ей совсем!"

Звонок. Он отрывает зад от батареи. Раскрасневшиеся девчонки преграждают путь:

"Что делает мальчик, надев очки?"

"Читает?"

Они прыскают, зажимая рты, чтобы не расхохотаться ему в лицо, и с тем же вопросом к Мессеру, который отвечает не оглядываясь:

"Ябёт! А новичок чего сказал? "Читает"? Га-га! Не знает! Новичок не знает!"

При этом Мессер торопливо изводит мел, покрывая к приходу учителя классную доску свастиками. Мелок крошится, плечи дергаются - вместе с классом Мессер смеется над "читателем". Но если Александр и не знает, что делает мальчик, надев очки, он знает, что свастики, которые паучками усеяли всю доску, даром этому тупому классу не пройдут.

"Чья работа?"

Все они немеют.

"Мессор, твоя?"

"Что "Мессор"? Чуть что, так "Мессор"!"

"Почему руки за спиной? А ну, покажь!"

Учитель выволакивает Мессера к доске и, пенясь, ибо контужен на войне, колотит лицом об доску и размазывает свастики юшкой из разбитого носа:

"Я кровь проливал! Мать вашу!.."

Александр внезапно вскакивает:

"Ефрем Григорьевич?"

Учитель поворачивается, держа Мессера, как тряпичную куклу:

"Ну?"

Не успев придумать, он молчит.

"Это ж не ты?"

Он мотает головой.

"Так и сиди".

Истерзанный Мессер выбрасывается в коридор, откуда переходит в наступление:

"Чтоб не являлся без родителей!"

"Где я их возьму, когда они подохли?"

"Ну, кто там у тебя... Чтобы пришли!"

В конце последнего урока Александра толкают в спину и передают ответ от девочек, фамилии которых Легвант и Волкотруб.

Малиновая промокашка. Чернила расплываются, но суть ясна. Вот оно значит как. Его настолько оберегали от преждевременного знания, что в свои десять лет он полагал, что это делается мужской рукой, и, когда Гусаров по хозяйству пилил или строгал, внимательно рассматривал, сравнивая со своей, ручищу, поросшую черным волосом и с выпирающими венами...

Теперь он знает.

Эстония. В этой омываемой Балтикой республике, освобожденной нами от гнета капитала, на одном из островков есть замок, превращенный в интернат. Сироты с пионерскими галстуками разоблачают там шпионское гнездо, которое свили в замке их учителя - фашистские недобитки, ждущие приказа по рации, чтобы подняться против Советской власти.

Германское оружие, оставленное им для этого, ждет часа.

Чистое счастье.

Через стену доносится разноголосо:

Майскими короткими ночами,

Отгремев, закончились бои...

Родители с друзьями отмечают День Победы.

То и дело он проверяет оставшуюся справа толщину этой книги, где еще немало ненастных штормовых ночей, чреватых диверсантами, раздвижных библиотек и тайных ходов, которые приводят к целым залежам промасленных парабеллумов, шмайссеров и станковых МГ.

Напившись и напевшись, гости начинают расходиться. Он вскакивает, гасит верхний свет - чтобы не ворвались. "Как пасынок твой, Леонид? Еще не дрочит?" - гремит в прихожей саперный полковник Громов, слывущий грубияном, за что дамы шикают и укоряют.

Дочитав под одеялом, он выключает китайский фонарик.

Слезы стягивают виски, когда, оплакав горько маму и Гусарова, геройски павших за Советскую Родину, он просыпается в полной панике.

Вдруг он на самом деле круглый сирота?

Убедившись на цыпочках в обратном, он возвращается на раскладушку с облегчением, а также неясным чувством вины. Будто у этих кошмаров, возникающих неведомо откуда, есть на самом деле автор - как у книг. Который в ответе за то, что ему, Александру, снится. За все эти ужасы, которые распирают стриженую голову...

Откуда же они приходят, сны?

Пять рейхсмарок - монета большая, как печать. Зачерняя орла, он получает необходимый оттиск, который, подняв крылья, глазом и клювом смотрит на восток. Готическим шрифтом изготавливает, магическим именем подписывает Совершенно Секретный Приказ:

Para bellum! Готовься к войне!

В шкафу мешок, набитый барахлом. Он запускает руку, на ощупь достает кусок дождевика, который носила в своем германском рабстве мать прозрачно-матовый. Меланхолично-голубой.

В этот материал он зашивает Приказ.

Закапывает в желтой от одуванчиков долине, где весело бурлят воды Слепянской помойной системы.