Андрей Кучаев - В германском плену Страница 5

В такие ночи Косолапов вытаскивал меня, ленивого, из общаги, и мы обходили, а позже объезжали на велосипедах "выставки" этих извергнутых из молчаливых домов, ставших сразу и вдруг ненужными вещей. Нагрузимся - и, как говорил Косолапов, "до хаты". Сам он мало что брал, только то, что было нужно, чего не хватало в "хате". Он был словно уверен, что его нужда где-то будет услышана и нужная вещь, как по волшебству, возникнет и будет поджидать его в поздний час, как "дивчина" своего "парубка". И такие вещи всплывали из небытия! Портативный телевизор. "Работает, Андрюшка, лучше нового! На кусок провода! Четыре программы!" В одно из таких скитаний я осторожно спросил его: "Откуда у тебя такая фамилия? Ну, совсем не еврейская?" Он сказал: "Сам удивляюсь. На моей родине целая деревня - и все Косолаповы!" - "И все евреи?" "Ага! - радостно вместе со мной удивился он, не замечая никакого подвоха в моих расспросах.- Глянь, какой телевизор! Хорошая фирма - "Дуаль"! Мне-то он не нужен, мне портативного хватает". Мы взяли телевизор, я поставил его в комнате общежития и не мог нарадоваться, как он работал. Так только, чуть бледноватая картинка. Потом я пошел на "шпрахи", долго не пересекались мы с Косолаповым, я рано вставал и поздно приходил. Не до "шпермюлей". Настало лето. В ночной час, проветриваясь у телефонов, я встретил Косолапова. Он катил тележку, в которой ничего не было. "Что так? Без улова?" - "Да мне ничего не нужно,- горячился он.- Гриль ищу. На природу выезжаем, надо бы мяса пожарить".- "Так они ж в "Коди" по девять марок!" - удивился я. Он поморщился, словно я своими словами предал какую-то чистую, разделяемую раньше совместно, идею. "Да зачем? Выкинут! Похожу чуток и - выкинут".

"Все-таки он выжига,- неприязненно подумал я.- Мелочный человек!" И эта мысль неприятно бросила тень на все остальное, чем он жил и за что боролся. Из общежития он вскорости переехал. Письма какое-то время еще приходили на его имя к нам. На одном, толстом, с обратным адресом Ташкентского архива значилось: "Мойше Косолапову-Кановичу". Мне стало стыдно. Я не анализировал своих чувств. Не было у меня искушения и заглянуть в плохо заклеенный конверт. "Доверие должно быть чистым и исходить из души, а не из архива!" - вот что-то такое мелькнуло и погасло. Погас и телевизор "Дуаль". И не просто погас - из него пошел белый плотный дым. Это был материализованный упрек мне за Косолапова-Кановича. Я вспомнил, что он всегда проявлял хозяйскую сметку этакая жилка в нем была: сам таскал тюки с бельем в "наш день" вниз к машинам на всю семью, закладывал, извиняясь: "Короткая стирка, Андрюшка, полчасика-час". И мы с женой стирали уже ночью. Он краснел застенчиво, вынимая из сушки последнее, и говорил свое любимое: "Машина свободна! Кайн проблем!" Я представил, как он вел хозяйство дома: каждая вещь на месте и сберегается. Он и там помогал детям и... Тут я вспомнил, что у него есть внучка, то есть ему точно пятьдесят с тем самым "хвостом". Все сходилось. Я при первой возможности зашел к нему на новую квартиру и передал толстый конверт. Он реагировал спокойно: "Да не буду я ни о чем их больше просить!" - "Почему?" - "Да вот еще! Иди доказывай, что ты не верблюд! Вот подучу язык, устроюсь на работу - и кайн проблем!" Нет, не был он выжигой. Просто хозяйственный хлопец. Целая деревня хозяйственных мужиков - Кановичей, и каждый третий - Мойша. Я пожал ему руку. У них в высотке была сауна, пару раз мы с ним парились. "Представляешь, Андрюшка, не пускают в портках! В парную. А там, не поверишь, женщины бывают!" Вот тебе и "кайн проблем"! Проблемы для нас, из "совка", кое-какие были...

На берегу озера, в Видау, что на юге Дуйсбурга, какие-то люди играли в волейбол. Выделялся статный усатый хлопец. Я узнал в нем Косолапова. Он играл превосходно. На груди Косолапова, на золотой цепочке мотался-подпрыгивал золотой Могендовид. Мне стало стыдно. За то, что я прикрываю свой православный крестик футболкой.

В отдалении лежала жена Косолапова, она следила за грилем. Чуть поржавевший, приземистый, чуть ли не кованый, он исправно жарил мясо, а от него шел аппетитный бледно-синий чад. Если бы на моем месте был тот служащий, он бы больше не требовал от Косолапова доказательств. Он на слово поверил бы и в Ташкент, и в пропавшие документы, и в целую деревню Косолаповых, и в гетто.

ХОЧУ НАХ ХАУЗЕ!

Кто из эмигрантов не мечтает попасть в Париж? Только тот, кто уже попал туда. Собрался и я с женой. Мы купили самый дешевый тур - ночью садишься, утром приезжаешь. Выкатываешься из автобуса - и на все четыре стороны. Без гида, без гостиницы и прочих излишеств. Гуляешь на подножном корму весь день. Вечером автобус подбирает там, где высадил десант,- и нах хаузе, то есть домой. "Стоять там долго нельзя, прошу всех не опаздывать, ждать никого не будем!" - сказал водитель по-немецки, когда мы погрузились в Эссене. Все пассажиры были немцы, я заметил только одну японку, которую сопровождал немецкий, вероятно, бизнесмен. Еще водитель добавил: "Кто хочет прокатиться по городу с объяснениями - цуцален еще двадцать монет". Похоже, желающих не нашлось, мы тоже решили сэкономить, тем более что объяснения на немецком мало бы расширили наш кругозор. Тронулись. На коленки рухнули спинки передних кресел - немецкая супружеская чета устроилась перед нами на ночлег поудобней. Я попытался откинуть спинку своего кресла - никак! Мне помог молодой упитанный турист, сидевший через проход от меня. "Кто вы?" - спросил он, сразу сообразив, что я не местный. "Шаде..." - начал я со слова сожаления по поводу чего, еще сам не представляя. "Швабе?" - спросил он, нахмурившись по-видимому, не любил швабов. Я опять за свое: "Шаде..." "Шабе!" - теперь вздрогнула и его жена, услышав про тараканов. "Во зинд зие шабен?" - спросила она привстав. "Найн тараканов!" - сказал я, глядя на усатого туриста впереди. Он обернулся, принял несостоявшуюся шутку на свой счет и обиделся на меня на всю оставшуюся часть пути. Мы проехали Эссен и влились в транспортный поток на автобане. Скрючившись кое-как в кресле, я стал придремывать, разбудила жена. "А что, нужен паспорт?" - спросила она невинным голосом. "Послушай, когда ты собираешься за границу, ты вообще-то берешь документы?" - "Вообще - да, но сейчас не взяла".- "Очень хорошо! Прокатимся до границы, а там нас, возможно, ссадят". С мыслями о паспорте и границе мы ухитрились заснуть. Проснулся я, кажется, в Бельгии. Дорожный указатель в ночном неверном свете фонарей указывал кратчайшую дорогу до Люксембурга. Жена спала. Автобус стоял у бензоколонки.

Я вышел промяться, заодно заглянул в буфет при колонке: там были проставлены цены на ценниках совершенно несуразные, и мои попытки уразуметь, сколько бельгийских или французских франков или дойче марок я должен заплатить за эскимо, не увенчались успехом - продавец совал в нос калькулятор с несусветной ценой - сто! Чего "сто"? Да чего бы ни было "сто" - сто мне за все много! Поплыли дальше без эскимо и паспорта жены. Соснул - проснулся Голландия?! Не понял и снова заснул. Проснулся от боли во всем теле - плас Пигаль! Автобус стоял прямо у "Мулен Руж", правда, знаменитая мельница по поводу нашего прибытия не завертелась - девяти утра еще не набиралось. Легендарный Париж лежал у наших ног. Фигурально выражаясь. Шел мелкий дождь. Может быть, мы спим? Мираж не рассеивался! Это был тот самый Париж. Париж Мане и Моне, Марке и Матисса, Мопассана и Гюго, Бодлера и Малларме, Хемингуэя и Фитцджеральда, Жана Жене и Миллера. С ума сойти! Жена, хоть и находилась в полуобморочном состоянии, сумела выговорить: "Сначала кофе с булочкой, а потом - на Монмартр".- "Как скажешь, дорогая!" - "Ты знаешь, как туда идти?" "Конечно!" - отвечал я, полагаясь на литературные ассоциации. Как вам хорошо известно, на плас Пигаль кофеен и забегаловок гораздо меньше, чем секс-шопов и накт-герл-шоу. Отовсюду на нас смотрели обнаженные девицы, а проснувшиеся зазывалы уже примеривались выудить нас из людского потока, чтобы приобщить к греховному миру секса. Прямо с утра. Мы с видом голодающих африканцев из Белоруссии огибали привратников и сами врата порока. Рядом с внушительной рекламой "сексодрома" притулилось итальянское кафе. Мы сдуру присели за столик, еще не сообразив, что кофе за столиком стоит вдвое дороже, чем у стойки. Однако и отдохнуть от дороги не мешало. Итак: знаменитые бриоши, они же в моем представлении и круассаны, и кофе-эспрессо или каппуччино - все это на столе, гарсон улыбается, французы косятся на голодающих афробелорусов и смеются, хозяйская собака выпрашивает кусочек. В туалетном отсеке вполне различим ничем не отгороженный писсуар. Париж. Ура, ура! Нет, мы с женой не верим.

Завтрак окончен, половина вымененных на марки франков испарилась. "Париж очень дорогой город!" - предупреждали нас. Теперь верим и счастливы. В просветах между домами белые груди туземных девственниц - купола Секре-Кёр. Это - маяк для плавания к Монмартру, его берегам. Странно открывать открытое уже душой. Карабкаемся крутыми улочками вверх, вверх, вверх. Много марокканцев: ковровые лавки марокканцев, кофейни марокканцев, одежда на уличных вешалках-стойках для марокканцев - бурнусы, балахоны. Старики за стеклами играют в карты, дымятся кофейники. Круче вверх, до той точки, где рисовал, писал маслом Писсарро как раз тот угловой дом, что часто репродуцирован на его проспектах, на обложках: улица кардинала... Посмотрите сами, какого. В корзинке моей памяти все, ранее упорядоченное, смешалось в пеструю круговерть. Вот храм. Вот витражи. Вот молится индус. Кому? Горят свечки в плошках. Даю на реставрацию Секре-Кёр, то есть бросаю в барабан русскую монету. Чувствую себя самаритянином-эйкуменистом. Из хра