Крепость мёртвых - Андрей Андреевич Соболев Страница 5

Я зашел в дворовые ворота и постучал в знакомую дверь. Потом мы пили чай на веранде, а Юлия говорила мне про разные городские слухи.

«А знаешь, – слышал я ее взволнованный голос, – говорят, что и вы скоро уйдете».

«Никуда мы не уйдем», – отвечал я.

«Ты не оставишь нас, если все-таки уйдете?», – не унималась Юлия.

«Не оставлю».

Я успел полюбить эту женщину. С виду она казалась очень взрослой и подчеркнуто серьезной. Со всеми держала себя, даже можно сказать, высокомерно. Но душа у нее была очень хрупкая и ранимая. Она даже, как ребенок, часто капризничала. Обижалась по пустякам. Если ругалась, то у нее краснело лицо. Но стоило мне в такую минуту схватить ее и отнести на кровать, как она тут же замолкала и превращалась в послушного котенка.

Сын ее оказался хоть и робким мальчуганом, но очень любознательным. Помню, я как-то заводил его в полк, показать развод по местам дежурств заступающих казаков. Он был просто в восторге. А один раз я отвел его за город и дал выстрелить из ружья. В те дни еще мы свободно ходили с оружием. Не знаю почему, но он считал меня героем и очень уважал. Звали его Степка.

Я действительно хотел забрать их с собой в Казачий край. Даже как-то написал об этом матери. Моя старушка не противилась. Она была очень доброй женщиной, любила всех людей, а особенно детей.

Юлии в ту пору было тридцать пять лет. И казалась она мне истинной красавицей. Несколько кошачьи черты лица, будто выточенные из камня. Глубокие синие глаза и светлые, всегда заплетенные в хвостик волосы. И очень нежные руки. Она взмахивала ими, как лебедь своими крыльями.

Службы моей оставалось еще два года. В двадцать лет я окончил гимназию, расположенную в столице казачьего края. Готовили здесь на учителей. Но учились в ней казачата только для образования.

Теперь несколько слов о моей семье. Мой предок, в честь которого я и был назван Германом, приехал на службу русскому царю с неметчины. А с собой привез все свою большую семью. Был он майором королевской армии, да вошел в немилость к своему королю. Получил отставку.

В те времена нашу армию со всех сторон усиливали заграничными офицерами. Моего предка царь встретил лично и отправил своим повелением в Казачий край, принимать сразу казачий полк.

Сначала казаки не очень гостеприимно встретили баронскую семью Фон Фильберт. Шептались за спиной, мол, немчура приехала. Да и дворян казаки не любили. Но следующие уже поколения семьи были уже православным. Наши быстро обрусели и стали вступать в браки с казачьими детьми.

В последствии, все что напоминало нам о своем происхождении, это была фамилия. Только приставка от нее отпала. Браки с простыми людьми лишили нас права на дворянство. Только моему дяди Евгению царь подтвердил баронский титул, на который сам дядька права уже не имел. За военные заслуги. И личным указом присвоил ему чин полковника.

Матушка моя была из простой казачьей бедной семьи. Казаки из ее рода часто сами нанимались на работы, например, во время жатвы, к более состоятельным казакам. Отец же мой из рядовых казаков вышел в офицеры, дослужился до есаула и погиб, когда мне было еще девятнадцать лет, в пору моего студенчества, на этой самой южной войне командиром эскадрона.

Возвращаясь к тем событиям, в пору которых я уже охранял тюрьму, перенесемся в тот жаркий летний день, наступивший вскоре после попытки мятежа. Мой десяток нес службу на постах. Только что закончился обед у арестантов. А мы, с командиром полсотни, в кабинете дежурного пили чай и курили прямо за столом.

Наедине я звал офицера просто по имени. Но не Ваней, или еще как-нибудь, а именно Иваном. Мы были не то, чтобы приятелями, но поддерживали хорошие отношения. Я доложил командиру об отсутствии происшествий по службе, когда в дверь постучали.

«Войдите», – проговорил сотник.

«Вошел расхлябанный жандарм, небритый и, судя по всему, выпивший.

«Ваше благородие, – отрапортовал он, – вам приказ от губернатора».

Иван Никанорович взял конверт и бросил коротко, – «Свободен».

Но жандарм помялся, но почему-то никуда не ушел. Пока сотник читал приказ, по его лицу стали расползаться багровые пятна. Я понял, что весть совсем не добрая.

«Полюбуйся, урядник», – сказал сотник, обратившись ко-мне, а сам, с вызовом, уставился на жандарма, протянув мне документ.

В приказе говорилось, что волею городского суда, по ходатайству прокурора, арестант Никифоров амнистирован. И должен быть немедленно освобожден из-под стражи. Это и был Башка.

Я так и обомлел. В воздухе зависла пауза. Я смотрел на сотника, тот на жандарма, а жандарм, в свою очередь, разглядывал свои грязные сапоги. Это продолжалось секунд пять. Затем Орищенко взял со стола свою фуражку и сказал, глядя на меня:

«Все по распорядку. Я к губернатору».

А в сторону жандарма, более грубо:

«Я же сказал, можешь быть свободен».

«Как, а Никифоров?», – было начал мямлить тот.

«Шиш тебе, а не Никифорова. На выход, а ни то…», – уже прокричал злой как черт офицер.

Затем он уехал и его не было до самого вечера. За это время я провел ужин. Организовал прогулку для арестантов. Прошелся по постам. Я полагал, что командир уже не приедет. Но Орищенко прибыл. Причем, был он злее прежнего. Иван Никанорович пригласил меня в кабинет. Я вошел, сняв фуражку и молча стал смотреть на сотника. А тот открыл сервант, достал из него бутылку коньяка и налил себе полный граненый стакан.

Не хорошие предчувствия стали одолевать меня. А Иван одним взмахом его опрокинул, поморщился, не спеша закурил и присел на стул.

«Нет, что делается. Все Гера, это уже не наша Крепость, не наш город. Но так просто мы не сдадимся, нет», – скороговоркой отчеканил сотник и поводил указательным пальцем в воздухе.

«Иван, да что же происходит?», – спросил я.

«Эх, Герка, казаки кровь проливали за эту Крепость. Возвели ее. Позволили этой швали, за каким-то дьяволом, сюда понаприезжать, и что?».

«А что?», – тревожно спросил я.

Орищенко вместо ответа встал и налил себе второй стакан.

«Я вызвал эту мразь. Дворянин он или нет, я спрашиваю?».

«Куда вызвал?», – вырвалось у меня непроизвольно.

«Как куда, – удивился слегка захмелевший офицер, – конечно, на дуэль».

«А секунданты?».

«Парочка местных дворянышек. Жалкие людишки, таковы они все.