Я не боюсь - Никколо Амманити Страница 5

Это было уж чересчур. Никто из нас не горел желанием увидеть, что там у Барбары между ног. Это было наказанием также и для нас. У меня свело желудок. Мне захотелось оказаться далеко отсюда. Было что-то грязное во всем этом, что-то… Не знаю что… Мерзкое, вот что. И мне было неприятно, что и моя сестра присутствует при этом.

— И не думай даже, — покачала головой Барбара. — Даже если побьешь меня.

Череп поднялся и пошел к ней, не вынимая рук из карманов. В зубах у него был стебель пшеницы.

Остановился напротив. Нагнул шею. Не потому, что был намного выше Барбары. И даже не потому, что был сильнее ее. Я бы не ввязался в спор о том, кто бы победил, если бы Череп и Барбара подрались. Если бы Барбаре удалось свалить его с ног и оказаться наверху, она смогла бы его придушить.

— Ты проиграла. И снимай штаны. Будет тебе уроком, дура.

— Нет!

Череп влепил ей оплеуху.

Барбара зашлепала губами, как форель, и стала тереть щеку. Но так и не заплакала. Повернулась к нам.

— Молчите? — проканючила она. — Вы такие же, как он!

Мы молчали.

— Ладно. Но вы больше меня никогда не увидите. Клянусь головой моей матери.

— Ты что, плачешь? — Череп явно ловил кайф от этого.

— Нет, не плачу, — ответила она, давясь рыданиями.

На ней были зеленые льняные с коричневыми заплатками на коленях штаны, которые продаются в магазинах секонд-хенд. Они были ей тесны, и жир свисал над ремнем. Она расстегнула застежку и начала расстегивать пуговицы.

Я увидел белые трусики в желтый цветочек.

— Стой! Я пришел последним, — услышал я собственный голос.

Все повернулись в мою сторону.

— Да! — Я сглотнул. — Я готов.

— Что? — опешил Череп.

Наказание.

— Не-е. Это касается ее, а не тебя, — обжег меня взглядом Череп. — И заткнись.

— Это касается меня. Я пришел последним. И должен отвечать.

— Нет. Здесь решаю я. — Череп двинулся на меня.

У меня тряслись коленки, но я надеялся, что никто этого не заметит.

— Переголосуем.

Сальваторе встал между мной и Черепом:

— Это можно.

Наш уговор предусматривал и такое.

Я поднял руку:

— Наказание мне.

Сальваторе поднял руку:

— Наказание Микеле.

Барбара застегнула застежку и всхлипнула:

— Наказание ему. Это справедливо.

Череп от неожиданности растерялся. Поглядел сумасшедшими глазами на Ремо.

— А ты?

Ремо вздохнул:

— Наказание Барбаре.

— Что мне делать? — спросила Мария.

Я головой показал ей — «да».

— Наказание моему брату.

Сальваторе сказал:

— Четыре против двух. Победил Микеле. Наказание ему.

Добраться до верхнего этажа было непросто.

Лестницы больше не существовало. Ступени превратились в кучу битого камня. Мне удалось подняться, цепляясь за ветки фиги. Ее шипы расцарапали мне руки и ноги. Один ободрал левую щеку.

О том, чтобы пройти по парапету, не могло быть и речи. Если бы он не выдержал, я свалился бы вниз, в заросли крапивы и шиповника.

Это было наказание, которое выпало мне, чтобы покарать мой героизм.

— Ты должен подняться на второй этаж. Войти в дом. Пересечь его весь. В конце из окна перепрыгнуть на дерево и спуститься вниз.

Я боялся, что Череп заставит меня спустить штаны и продемонстрировать мое достоинство или воткнуть в зад палку, но он выбрал задание намного опаснее, где я как минимум мог себе что-нибудь сломать.

Но это все же лучше.

Я сжал зубы и, не возражая, поднялся с места.

Остальные уселись под дубом наслаждаться спектаклем, как Микеле Амитрано обломает себе рога.

Каждую секунду кто-нибудь подавал совет:

— Лучше туда.

— Иди прямо. Там больше колючек.

— Съешь ягодку, легче будет.

Я старался их не слышать.

Я уже забрался на терраску. Здесь была небольшая узкая щель между кучей обломков и стеной. Сквозь нее я протиснулся к двери. Она была закрыта на щеколду, но висящий замок, съеденный ржавчиной, разомкнут. Я толкнул створку, и дверь со скрежетом распахнулась. Громкий шум крыльев. Полетели перья. Ураган вспорхнувших голубей, исчезнувших в дыре крыши.

— Что это? Как там? — услышал я голос Черепа.

Разговаривать с ним я не хотел. Я вошел в комнату, внимательно выбирая, куда ступать.

Это была большая комната. Черепица над ней кое-где осыпалась, в центре свисала балка. В углу находился небольшой камин со сводом в виде пирамиды, покрытой сажей. В другом углу валялись обломки мебели. Проржавевшая и разбитая древняя кухня. Бутылки. Битая посуда. Черепица. Дырявое сито. Все в голубином помете. И жуткая вонь, кислый смрад, забивавший нос и глотку. На каменном раскрошенном полу выросли кусты и сорняки. В конце комнаты покрашенная красной краской закрытая дверь, которая, видимо, вела в другие комнаты.

Мне надо было туда.

Я перенес тяжесть на одну ногу и почувствовал, как под ней закачался пол. В то время я весил тридцать пять килограммов. Почти как канистра с водой. Мелькнула мысль: если канистру с водой поставить в центр комнаты, потолок рухнет или нет? Лучше не пробовать.

Чтобы добраться до нужной двери, было бы надежнее передвигаться вдоль стены. Затаив дыхание, ступая, как балерина на пуантах, я двигался по периметру комнаты. Если бы потолок не выдержал, я бы свалился в конюшню, пролетев метра четыре. Достаточно, чтобы переломать себе кости.

Но этого не случилось.

В следующей комнате, большой, как кухня, пол отсутствовал совсем. Некое подобие мостика соединяло мою дверь с другой, на противоположной стене. Из шести подпорок, поддерживавших балки пола, сохранились только две. Другие представляли собой изъеденные жучками обломки.

Вдоль стен было не пройти. Мне оставался только этот мостик. Уцелевшие подпорки казались более или менее надежными.

Я замер, парализованный, на пороге. Обратного пути не было. Меня бы потом заели. А если спрыгнуть отсюда? Внезапно четыре метра, что отделяли меня от пола конюшни, не показались мне чрезмерными. И я мог бы сказать остальным, что было невозможно дойти до окна.

Порой рассудок играет с человеком дурные шутки.

Лет десять спустя мне довелось отправиться кататься на лыжах в Гран Сассо. День совсем не подходил для этого. Шел снег, стоял полярный холод, дул сильный ветер, леденивший уши, и был туман. Мне было девятнадцать, и я лишь однажды вставал на лыжи. Я был возбужден, и мне было наплевать на то, что все предупреждали об опасности. Я желал скатиться с горы — и все тут. Я уселся в кресло подъемника, закутанный, как эскимос, и поехал к вершине.

Ветер свирепствовал с такой силой, что двигатель подъемника автоматически отключался и включался только тогда, когда