Надо жить! - Алексей Колотов Страница 5

Раздался взрыв. Один за другим рванули топливные баки. И Серого проглотило море огня. Кого-то отбросило огненным валом. Вовка остолбенел, не зная что делать. И только когда из огня на четвереньках выполз Сергей, он очухался и побежал к нему. Одежда на нём почти сгорела. Из-под чёрных корок обугленной кожи виднелось розовое мясо. Несмотря на нестерпимую боль Вовка тащил и тащил вожака подальше от огня. Кто-то из ребят катался по траве, корчась от полученных ожогов. Юрка не пострадал. Его не подпустили к добыче и сейчас он помогал тащить Серого.

Когда его положили на траву в безопасном месте, стало ясно: выжить он не сможет. Но Серый был в сознании и, увидев Вовку, попробовал улыбнуться. Но это плохо у него получилось.

— Не умирай, Старый. Продержись, скоро военные приедут, заберут тебя в госпиталь.

— Это мне-то умирать? Дурачок ты, Вовка, что ли? Ну уж нет. Мы ещё с тобой… — он прикрыл глаза. Ему было трудно говорить. Потом снова открыл и сказал:

— На, держи! Теперь она точно твоя — и он протянул Вовке свою финку, которой до последней секунды перед взрывом пытался резать ремни, спутавшие ноги пилота. Вовка взял нож — сейчас было не до споров. А Серый продолжил:

— Когда твой отец вернётся с войны, ты передай ему, что Зинка его очень любит. Нет, пожалуй, лучше не говори.

Серый не дождался приезда военных. Впрочем, это мало бы что изменило.

Недели две залечивали ожоги те, кто их получил. И столько же времени они как и все остальные не могли вспоминать и обсуждать тот трагический эпизод с самолётом. Но вскоре на нежных мальчишеских душах наросла корка, похожая на ту, что образовывается у нас на сбитом колене или локте. И когда она заживает, то начинает нестерпимо чесаться. И в конце концов мы её сдираем до крови. Так и теперь все вдруг стали обсуждать кто где стоял за секунду до взрыва и что делал. И как всё было бы, если бы он в это время делал что-то другое.

Неожиданно для всех в их маленьком социуме более похожем на волчью стаю, чем на коллектив будущих строителей коммунизма, произошёл тектонический сдвиг. Костян — белобрысый подросток, ровесник Серого, тихоня из тихонь, внезапно заявил свои права на роль вожака их ватаги.

Ещё недавно он мог часами сидеть не проронив ни слова, боясь просто привлечь к себе внимание Старого, а теперь в нём проснулась недобрая сила и желание не просто подчинить себе всех, но и унизить при этом.

Костян был одного с Серым роста и так же сложен. Но ведь и в ринге боксёры бьются обычно в одной весовой категории, а один побеждает всех подряд, да при этом за считанные секунды. При Сергее Косте лучше было и вовсе не высовываться — ему ничего хорошего от этого не светило. А теперь когда все против него мелюзга, наилегчайший вес, так сказать, он церемониться с ними не стал.

Разве что Мишка крупней и сильней него. Если бы он по-настоящему разозлился, то мог бы поднять Костяна и шваркнуть об землю наповал. Но этот здоровяк был настолько добрым и бесконфликтным, что вряд ли найдется на свете способ разозлить его до необходимой для такого поступка степени.

— Эй, соплеглот, ком цу мир! — скомандовал Костян, обращаясь к Вовке. — Ну-ка, прислал мне сюда ножик Серого. Он теперь мой.

Это был перебор. Вовка напрягся. Сжался в комок.

— Да пошустрей. Я кому сказал? — поторапливал его Костя.

Но Вовка вынул ножик из ножен и крепко сжал в кулаке наборную рукоятку. Он смотрел отрешённым взглядом загнанного в угол волчонка.

— Ладно, гадёныш, мы с тобой позже добазарим. А сейчас — метнулся и подал мне мои портки.

И Вовка встал и пошёл за его штанами. Ещё зарождающаяся интуиция подсказывала ему, что надо дать противнику шанс сохранить лицо. В противном случае неравной, невыгодной схватки не избежать. А значит и не сохранить такой важной, добытой усилием воли победы.

Вовка давно приметил, что всё самое интересное старается произойти именно в то время, когда он ненадолго прибегает домой, чтобы мамка покормила его супом. Вот и сегодня, он доедал последнюю ложку, когда прибежал взъерошенный Юрка и закричал:

— Вовка, у Мишки граната. Все пацаны идут на Волгу рыбу глушить. Айда с нами!

Вовке два раза повторять не надо — где все там и он. И это закон для любого, кто вырос в стае. А кто сказал, что уклад жизни у волков не рационален?

Когда они прибежали на берег, ребята стояли сгрудившись у воды маленьким курганом загорелых тел. В середине возвышался Мишка с гранатой. Рядом Костян. Дальше — мал, мала, меньше.

— Подожди. Не бросай без моей команды. Надо поймать момент, когда рыба заиграет. А то, возможно, её сейчас здесь и вовсе нет. — Руководил процессом Костян.

Вовка с Юркой прилепились сзади последним рядом.

— Вот! Заиграла! Бросай! Да бросай же ты наконец, чучело! Рыба уходит! — кипятился Костя. Мишка выдернул чеку, поднял руку.

— Да кто же так бросает, тетеря! — Костян злобно ударил Мишку по руке. — Дай сюда!

Но граната выпала и лежала где-то в гуще ног на песке.

— Расступись! — закричал Костян.

Все мгновенно расступились. Он схватил увесистую "лимонку" и размахнулся. В ту же секунду прогремел взрыв.

Оглушённый взрывом Вовка лежал ничком на песке, придавленный чьими-то телами. По коротко стриженным волосам текла какая-то липкая жижа.

Несколько ребят погибло. Многих покалечило. Невредимыми повезло остаться только Вовке с Юркой — их завалило телами стоящих впереди ребят. Они тяжело переживали это горькое горе. Нет больше Мишки. Нет и Костяна. Нет и многих славных пацанов — их добрых друзей.

Дядя Вася, лучший друг Вовкиного отца утешал их как мог. По-своему. Говоря, что у ребят изначально не было ни малейшего шанса. У противопехотной гранаты разлёт осколков на сто пятьдесят метров. А бросить её они могли бы от силы метров на пятнадцать-двадцать. Так что, — чему быть, того не миновать. А остался в живых — живи, да радуйся.

Последняя неделя августа пошла. В Сталинграде в разгаре бои за город. Там ежедневно гибнут тысячи взрослых и детей. Только об этом не говорят по радио. Зато все вокруг толкуют про какую-то эвакуацию. Не совсем понятно, что это такое, но видно, не видать Вовке школы в начале сентября.

Утром прибежал Юрка:

— Мне мамка велела ведро угля натырить. Пойдёшь? — спросил.

— А где же мы его натырим?

— На станции в самом конце тупика стоят