Родная страна - Кори Доктороу Страница 5

Вчера, например, сжигали региональное искусство. Дружественные группы из разных концов Америки, Канады и вообще со всего света возвели множество деревянных строений всевозможных размеров — от парковой скамейки до витиеватых башен высотой с трехэтажный дом. Эти постройки кольцом обрамляли плайю — открытую площадь посреди Блэк-Рок-Сити, и мы обошли и осмотрели их в первый же день после прибытия, потому что нам сказали, что они сгорят первыми. Так оно и случилось. Все они — столько, сколько человеку и взглядом не охватить, — вспыхнули одновременно и горели каждая по-своему, а фестивальщики толпились вокруг, на безопасном расстоянии, где их удерживали рейнджеры Блэк-Рок, и дожидались, пока пламя немного угомонится и груды горящего дерева на платформах примут стабильные очертания. Все сожжения производились только на специальных платформах, потому принцип «Не оставляй следов» следовало понимать буквально: на твердой пустынной земле не должно было оставаться даже пепелищ.

То зрелище было впечатляющим, но сегодня предстояло событие еще более интересное — мы планировали сжечь Александрийскую библиотеку. Нет, конечно, не настоящую, с той разделался Юлий Цезарь (или кто-то еще) в 48 году до нашей эры, попутно уничтожив самую большую на то время коллекцию свитков. Та сгоревшая библиотека была, конечно, не первой и не последней, однако она стала символом бессмысленного уничтожения знаний. А здесь, на Burning Man, Александрийская библиотека была установлена на огромной повозке о двенадцати парах исполинских колес, и ее тащили, впрягаясь в канаты, добровольные команды из сотен участников фестиваля. Высоченное сооружение внутри было разгорожено на клетушки, в которых лежали свитки — рукописные копии книг, считающихся всеобщим достоянием и скачанных с «Гутенберга». Волонтеры, целый год работавшие над проектом, вручную переписывали их на длинные бумажные рулоны. Таким способом в свитки были превращены пятьдесят тысяч книг, и всем им предстояло сгореть. БИБЛИОТЕКИ ГОРЯТ — этим лозунгом пестрели все стены Александрийской библиотеки, его носили на костюмах библиотекари, помогавшие вам найти нужный свиток в лабиринте узких коридоров. Я зашел туда и перечитал Марка Твена — запомнившийся еще со школы забавный рассказ о том, как автор редактировал сельскохозяйственную газету. К моему восторгу, кто-то дал себе труд записать этот рассказ на страницах школьных тетрадей, склеенных в длиннющую ленту на сотни ярдов и скатанных в аккуратный свиток.

Помогая библиотекарше скручивать свиток и убирать его на полку — она согласилась, что этот рассказ Твена действительно очень смешной, — я не подумав брякнул:

— Как жаль, что все это скоро сгорит.

Она грустно улыбнулась и ответила:

— Да, конечно, но в этом-то все и дело. Девяносто процентов работ, защищенных авторским правом, являются сиротскими — никто не знает, кому принадлежат права на них, и неизвестно, каким образом вернуть их на книжные полки. Тем временем известные нам бумажные экземпляры таких книг ветшают или теряются. Именно они, эти девяносто процентов всего, что создано человечеством, и составляют самую большую на свете библиотеку, и эти книги ежеминутно гибнут — все равно что горят, только очень медленно. — Она грустно пожала плечами. — Библиотеки горят. Но, надеюсь, рано или поздно мы сумеем найти способ сделать как можно больше копий всемирного творческого наследия, спасем эти книги от огня.

Я читал Марка Твена и чувствовал, как дощатый пол мягко покачивается под ногами. Сотни добровольных помощников тянули канаты, перевозя Александрийскую библиотеку из конца в конец по открытой плайе и приглашая посетителей подняться на борт, прокатиться и почитать книжку-другую, пока она не погибла в огне. На выходе библиотекарша дала мне флешку:

— Это сжатая копия всего архива Гутенберга. Около пятидесяти тысяч книг, и с каждым днем их число растет. Туда же включен большой список книг из общественного достояния, которых у нас нет, и перечень библиотек в каждом городе, где их можно найти. Ты имеешь полное право взять любую из этих книг, отсканировать или перепечатать.

Маленькая флешка весила всего несколько граммов, но казалась тяжелой, будто гора записанных на ней книг. Я осторожно опустил ее в карман.

И вот теперь пришло время сжечь Александрийскую библиотеку. История повторяется.

Библиотеку осторожно втащили на платформу, смотали канаты. Суровые рейнджеры Блэк-Рок в форменных шляпах и диковинных нарядах окружили ее широким кольцом, никого не подпуская близко. Мы с Энджи стояли в первом ряду и глядели, как кучка инспекторов из бюро по землеустройству заканчивает осмотр сооружения. Мне были хорошо видны внутренние коридоры библиотеки — и зажигательные заряды, расставленные по всей длине через тщательно отмеренные интервалы, и свитки, разложенные на полках. Я задумался над действом, которое вот-вот начнется, и на глазах внезапно выступили слезы — слезы благоговения, печали, радости. Энджи заметила их, вытерла, поцеловала меня в ухо и шепнула:

— Ничего страшного. Библиотеки горят, так и должно быть.

Затем из толпы выступили три человека. Один изображал Цезаря — в белых римских одеждах и короне, с высокомерной улыбкой на губах. Следующий — в монашеской рясе и остроконечной митре с большим крестом. Это, должно быть, Теофил, патриарх Александрийский, еще один виновник сожжения библиотеки. Он обвел толпу покровительственным взглядом и обернулся к Цезарю. Потом появился и третий, в тюрбане, с остроконечной бородкой, — калиф Омар, последний из тех, кого принято обвинять в самом жестоком, самом кощунственном поджоге за всю человеческую историю. Все трое пожали друг другу руки, каждый достал из-за пояса факел и поднес его к огню, пылавшему в глиняном горшке посреди библиотечной террасы. Потом они разошлись в разные стороны, встали посередине задней и боковых стен библиотеки и под буйные крики зрителей торжественно воткнули факелы в гнезда над полом.

Затем поджигатели поспешно отскочили, и из гнезд взметнулись огромные языки пламени. Наверно, туда было насыпано что-то вроде пороха. Огненные дуги ударили по стенам библиотеки. Те весело заполыхали, в воздухе потянуло древесным дымом и пороховой гарью, ветер понес ее к нам, а потом дальше, в пустыню, раздул пляшущее пламя. Толпа загомонила громче, и я вдруг понял, что мой крик, протяжный и радостный, тоже звучит в общем многоголосом хоре.

Потом в дело вступили зажигательные заряды. Они взрывались с тщательно выверенной синхронностью, распускались огненными цветками среди библиотечных колонн. Языки пламени подхватывали клочки бумаги, обрывки книг, и те пляшущими искрами возносились к темному ночному небу и сыпались обратно на землю, угольки вспыхивали напоследок и угасали, осыпая нас горячим пепельным градом. Жар был так силен, что мы все попятились, отступали шаг за шагом, будто в замедленной съемке, уходили с пути