Николай Никитин - Это было в Коканде Страница 50

Касимов, молодой татарин из-под Казани, волжский грузчик, полгода тому назад вступивший добровольцем в бригаду, за лихость в бою на Актюбинском фронте, за четкость в работе дослужился уже до командира роты. В каждом движении Касимова, любимца татарской бригады, чувствовался веселый и смелый характер. Сегодня впервые в своей жизни Касимов исполнял такую почетную и ответственную задачу - он командовал на площади. В каждом звуке его голоса, в каждом движении заметна была наивная сдержанность.

Начальник бригады погасил улыбку и с официальной торжественностью вручил ему приказ.

Вдруг из полка Ахунджана послышались залпы. Красивый молодой татарин Касимов выпрямился, приподымаясь на носках, и закинул голову, точно готовый взлететь.

- Брига-ада, кругом марш! Винтовки наперевес! - звонко закричал он.

Бригада, сделав оборот, ощетинилась штыками против полка Ахунджана.

Выстрелы не прекращались. Они неслись из разных точек полка. Стреляли провокаторы басмачи, заранее расставленные Ахунджаном среди аскеров.

Первой жертвой был Касимов. Его убили на месте. Упав навзничь, в пыль, он не выпустил из рук приказа, и лицо его, за секунду до этого румяное и довольное, исказилось, и широкий белый лоб треснул, как кусок сахара. Басмачи стреляли разрывной пулей со срезанной головкой. Тут же упало еще несколько бойцов. Они падали сразу, даже не сгибаясь. Они выпадали из рядов бригады, будто карты, поставленные на ребро. Выстрелы басмачей были меткими.

Бригада пошла в штыки. Аскеры бросились врассыпную, отстреливаясь и нападая. На окраинах стояли заставы.

Начался бой.

Ахунджану не удалась провокация. К вечеру весь полк Ахунджана был собран и разоружен, из города никто не мог выйти.

25

Фрунзе прибыл в Коканд.

Поезд Реввоенсовета стоял у станции, на запасных путях, неподалеку от перрона. Железнодорожники забыли, что возле вокзала свален мусор, и сейчас шла уборка; метельщики подняли пыль столбом. Ремонтная бригада обходила пути, всюду наводя порядок. Разбитые цветные стекла на фонарях стрелок, на которые до сих пор почему-то не обращали внимания, приказано было заменить новыми, и двое рабочих с алмазом, запасом стекол и шматком замазки бегали от стрелки к стрелке. Чувствовалось в этой суматохе, что прибытие командующего встряхнуло всех.

Горбатый Синьков, сегодня утром назначенный комендантом, боясь повысить голос, тихим шепотом распекал дежурного по станции.

- Откуда швабра? Откуда тряпки? Тыщу лет не мыли пол, а вымыли - так грязь размазали. Вот погодите, будет вам ужо! - грозился он и, взяв дежурного под руку, понесся вместе с ним дальше по перрону.

Был теплый, душный вечер.

Длинный поезд притих. Кое-где в нем виднелся свет. Но по-настоящему были освещены лишь два вагона. В одном помещались радиосвязь и телеграф, до сих пор занятые передачами, а в другом, маленьком салон-вагоне, находился командующий фронтом Фрунзе. Несмотря на поздний час, он еще работал.

Все сотрудники штаба, кроме дежурных, уже разбрелись по городу. Однако на перроне еще толпились военные из тех, кому не приказано было отлучаться, да бойцы из татарской бригады, сопровождавшие поезд.

Мимо перрона, по путям, красноармеец провел кобылу с забинтованными бабками. Один из бойцов окликнул ее. Кобыла затеребила ушами и заскакала. Красноармеец ласково шлепнул ее поводом и сказал:

- Балуй, шельма!

Это была Лидка, любимая лошадь Фрунзе; он брал ее всегда во все свои поездки. На ней он участвовал в сражении под Уфой, там, где его ранили. Здесь, в Средней Азии, она была ему особенно необходима. Его поездки не ограничивались вагоном или автомобилем. Он подымался в горы, добираясь до Оша, до Вуадиля, до позиций, и вступал в схватку с басмачами, сам принимая участие в бою.

Так было и за Самаркандом, когда в горах он встретил отряд Лихолетова. Фрунзе прибыл сюда с небольшой группой своих военных сотрудников. Штаб отряда, дравшегося с басмачами, помещался в саманном домике между скал, заросших колючим кустарником. Только что прошел бой, и конный отряд после жаркой схватки принужден был бросить ущелье. Лишь часть его удерживала предгорье, выставив заслон и преграждая дорогу басмачам.

- Почему вы отступили? - спросил Фрунзе у молодого командира, подбежавшего к нему.

- Так что, товарищ командующий, по причине невыразимых потерь! стараясь выражаться круглее и, как он считал, "по-образованному", говорил Сашка. - Мы, осыпаемые пулями со всех сторон, не без потерь, известно, отошли...

Фрунзе знал, что отряд дрался лихо, но наивное широкое лицо молодого командира, густо обсыпанное веснушками, побагровевшие и будто двигающиеся, оттопыренные уши, искорки в глазах - все обозначало такое смущение, что он решил испытать, правду ли ему докладывали. Не было ли тут оплошности со стороны командиров? И, в частности, со стороны этого самого широкоплечего молодца, который сейчас вытянулся перед ним.

- Вам в помощь был ведь дан броневик? Где он? Что вы с ним сделали?.. Ваша фамилия?

- Александр Лихолетов, - сказал Сашка, чувствуя, что краснеет еще больше. - Броневик в данный момент бездействует... Мотор испорчен.

- Вы конник. И не любите техники... Оттого, наверное, он и испортился! Ну, так?

Лихолетов обиделся:

- Совсем не так... Извиняюсь, товарищ комфронта... Я, так сказать, из прирожденных железнодорожников. Но вот судьба распорядилась, товарищ комфронта, что с лошадей не слезаю... Фатум! Прямо, так сказать, сплю в седле... Броневик не действует по причине отсутствия масла... - Увидав усмешку в усах у командующего, Сашка осмелел: - Никак не вру... Можете проверить. Постным маслом заправляемся. Сожгли мотор!

- Где сейчас идет бой? - заслышав выстрелы, спросил один из спутников Фрунзе. Это был Несвицкий.

- На вершине, - недружелюбно оглядев его изящную, щегольскую фигуру и даже ерзнув плечом, пробурчал Лихолетов. "Усатый идол... Тебя бы послать туда..." - подумал он. Тут же Сашка пробасил с небрежностью:

- Да это разве бой?.. Одна процедура. Уголька подбрасываем, чтобы не остыла топка.

- Едем к бойцам, - сказал Фрунзе, резко давая шенкеля своей лошади.

Она капризно засеменила ногами и даже вздыбилась.

- Товарищ Фрунзе!.. - взмолился Лихолетов и схватил за поводья лошадь командующего. - Вы у нас на ней не проедете, товарищ Фрунзе... на этой красавице... Возьмите нашу лошадку... Неказиста она, точно... да уж знает дело... Разрешите? Не бахвалюсь... На наших кое-как, а проедете с ручательством...

Не дожидаясь согласия командующего, Лихолетов позвал коновода.

Когда привели горных лошаденок, Несвицкий брезгливо поморщился:

- Букашки.

- Определенно! Но проползут в гору, - заявил Сашка. - И себя оправдают. Ну, подводи! Чего замер? Слушай меня! - грубо скомандовал он красноармейцам, отвернувшись от гостей и сам решая все за Фрунзе и за его свиту.

Приезжим сменили лошадей.

- Только вы им не мешайте, бросьте повод, - сказал приезжим Сашка.

Двигались вперед цепочкой по такой узкой тропе, что казалось, здесь не пройти даже горной лошади. В одном месте, на крутом повороте, где каменная осыпь поползла вдруг под лошадью Фрунзе и он стал ее осаживать, Сашка заорал:

- Поводья бросьте, я вас предупреждал! Не осаживай. Это умное существо, само комбинацию делает... И ногами и глазами! Да бросьте, говорю!

Фрунзе Лихолетова послушался, спокойно улыбнулся и только тут, с высоты этих троп, лепившихся к скалам, будто узкие полочки, понял, что Лихолетов прав.

- Да... На моей Лидке я тут и костей не собрал бы, - признался он вслух.

- Вы-то не собрали бы... А я бы получил кучу неприятностей! нахально забормотал Сашка, не успев еще опомниться от страха за жизнь командующего.

...В цепи шел бой. На противоположной скале сидели басмачи. Завидев всадников, выехавших на открытую со всех сторон поляну, они начали без толку и беспорядочно стрелять из винтовок.

Фрунзе спешился. Не нагибаясь, хладнокровно выслушивая "жиканье" пуль, он направился в цепь к стрелкам, терпеливо ждавшим приказа и пока еще не отвечавшим на огонь противника. Сашка шел за командующим, сжав кулаки, и успокоился лишь в окопе. Из окопа командующий начал рассматривать расположение противника.

В долине все цвело. Царствовал май. Горячее солнце палило так, что разожги костер - и его не увидишь в этом ослепляющем свете. Фрунзе навел свой бинокль на самый край голой, суровой скалы. "Зачем все это? Зачем сидят там эти люди, которые хотят убить меня... всех нас... Как они беснуются... Ничего не понимают..." - думал он, наблюдая за развивающейся стрельбой. Она стихла неожиданно, будто по команде, и на остром каменном гребне замаячила черная фигура, стоявшая спиной к солнцу и размахивавшая винтовкой.

Басмач бранился диким голосом.

- О чем он? - спросил Лихолетова Несвицкий.

- По-татарски, - сказал Фрунзе.

- Но о чем?

Фрунзе, знавший башкирский язык, а потому немного понимавший и по-татарски, сказал, улыбнувшись, Лихолетову: