Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 14. Война и мир. Черновые редакции и варианты. Часть вторая Страница 50

Лошадь Pierr’а стала горячиться, настороживать уши и торопиться. С Pierr’ом сделалось то же самое. Гул орудий, торопливые движения лошади, теснота полка, в который он заехал, и главное, все эти лица, строгие, задумчивые, — всё слилось для него в одно общее впечатление поспешности и страха. Он спрашивал у всех, где Бенигсен, но никто не отвечал ему, все были заняты своим делом, которого не видно было, но присутствие которого видел Pierre.

— И что ездит тут в белой шляпе, — услыхал он голос позади себя.

— Поезжайте, куда вам надо, а здесь не толкайтесь, — крикнул ему кто-то.[1231] Но только что он выехал из одного полка, как попал в другой, и опять кто-то крикнул ему: «Что ездить перед линией».[1232]

Пьер выехал в сторону из полка и увидал наконец сражение — то, что он желал видеть. Впереди его были[1233] Бородино, теперь занятое уже французами. Французы, уже выбив наших из Бородина, прошли его и столпились на мосту на Колоче и по сю сторону моста[1234] и стреляли в наших из ружей и из пушек. Русские стояли уже перед Бородиным. Наш полк шел на мосту. Офицер или генерал ехал впереди. Все закричали, стали стрелять. Французы убежали за мост и наши заняли его.[1235]

С начала сражения прошло уже около часа, и сражение здесь в Бородине продолжалось около 20 минут. Русские заняли мост и стали жечь его. В Бородино летали ядра и били наших. Пьер увидал раненых и убитых.[1236]

И опять везде он видел те же озабоченные занятые лица каким-то невидимым, но важным делом.

Один Pierre был без дела и без места.

Дым и гул выстрелов всё усиливались. Летали над ним ядра, но Pierre не замечал, он не знал этого звука и был так встревожен, что не был в силах отдать себе отчет о причинах разнообразия звуков. Он[1237] смотрел вопросительно на всех. «Неужели они теперь не бросят всё это, не поймут то, что они делают, и не разойдутся?» Но они не только не расходились, но, казалось, были чем-то оживлены и счастливы и не видели убитых и раненых, а Пьер видит их одних.

Французы вступили в Бородино. Стрелки их рассыпались у[1238] реки и перестреливались с нашими.[1239] Их батареи беспрестанно стреляли и били наших людей. Всё это продолжалось более часа. Слева слышалась страшная стрельба. Но Пьер не думал, чтобы там было то же, что здесь. Ему казалось, что здесь было всё сражение, потому что он был здесь и потому что больше тех ужасов, которые он видел здесь, он не мог себе представить. Весь интерес его от позиций и распоряжений и тонкостей стратегических вдруг перешел совершенно на другое, не столько вследствие разговора с кн. Андреем, [но] вследствие того жалобного писка, который он услыхал подле себя, когда подле него ядром разбило ноги солдату, весь интерес его перешел на раненых и на вопрос о том: неужели это будет еще продолжаться. Неужели они не образумятся.

Всё у него перед глазами слилось в туман дыма и пальбы и, главное, крови, из которых он редко натыкался на оазисы человеческих лиц, а все эти лица носили один и тот же отпечаток оживленности, недовольства и упрека тем, что заехал сюда без дела этот толстый человек в белой шляпе.[1240]

Знакомый ему кн. Шаховской подъехал к нему верхом, и на нем было то же выражение.

— Вы как здесь, граф? — сказал он и тотчас же начал рассказывать, как было дело; как гвардейские егеря совсем оконфузились и побежали. А что здесь их выбить одну минуту и что только бы велели и дали бы еще 3 бат[алиона], сейчас <их можно выбить из Бородина. Пьер слушал его, но с удивлением, вопросительно смотрел на него.

«Неужели ваше? неужели — но то, что вы делаете?

Неужели вы не опомнитесь, не устали от этой крови и страданий» говорил его взгляд, и Шаховской понял, вероятно, этот взгляд, отвернулся от него и поехал дальше.

— Вы куда? — спросил Пьер.[1241]

— На левый фланг. Там жарня страшная идет...

— Неужели? — сказал Пьер.

— Разве не слышите? Поедемте к Раевскому, там всё видно. — Пьер поехал с ним. Он не верил, чтобы когда-нибудь кто-нибудь [видел] ужаснее того, что он видел, а между тем дело в Бородине и на мосту Колочи — пустая схватка, не имевшая никакого значения в сражении и относившаяся по потере как 1 к 50 к тому, что происходило на левом фланге, откуда перекатываясь слышалась неумолкаемая канонада, где решалась судьба сражения>.[1242]

Было 9 часов утра. Прошло уже три часа с начала сражения, и всё та же страшная, неумолкаемая стрельба продолжала раздаваться по всему полю. Пьер, слезши с лошади, сидел на откосе высокого кургана б[атареи] Р[аевского] и смотрел на то, что делалось перед ним всё с тем же недоумением и вопросами, которые не разрешились для него: «Зачем они это делают? И как они не устанут?»

С курганной батареи открывалось всё поле сражения, застилаемое дымом. Перед курганом и внизу был овраг с кустами, в этом овраге стреляли из ружей — перекатной стрельбой, влево виднелось Бородино, при слиянии двух рек. Там-то и стреляли. Но влево через седло к деревне Семеновской дым и грохот и движение войск не переставали.

Там, очевидно, шло всё сражение. Впереди Семеновского во французской линии был виден курган с большим дубом. Это был Шевардинский редут, и на нем был Наполеон. Впереди Семеновского были видны флеши Багратиона и на них, несмотря на то, что в батарею Раевского били ядра и свои стреляли, туда все и смотрели. Раза два Пьер видел и слышал, были толки смотревших, что наши выбиты, и опять взяли флеши, но всё это не интересовало его, он смотрел в дыму на остающиеся пятна (раненые) и удивлялся, как они не оставят этого, не ужаснутся, но никто не ужасался. Прискакавший оттуда адъютант радовался. На батарее Раевского завтракали. Так прошло два часа, и после многих споров все решили на батарее, что наши отбиты.[1243] «И какое дело, какая разница, что отбиты или нет», — думал Пьер. И все, казалось, так думали. Несколько раз Пьер пытался ехать смотреть раненых [с] того места, но ужас раненых и смерти возвращали его. Ему казалось, что на батарее его не убьют. Он сам стал завтракать, а ему казалось, что все успокоились. Но нет, когда он встал, всё было то же и не только то же, но все на батарее стали говорить, что идет колонна против них и стали указывать ее себе... Огонь усилился. «Не может быть», думал Пьер на приближающуюся колонну. Но она приблизилась, стала стрелять. Испуг выразился на лицах, и после дыма увидали, что французы бегут. Наши раненые стонали, и на поле лежала ночь. «Ну, теперь кончено», думал Пьер, слезши с лошади. Но теперь только начиналось. Опять начали стрелять, двигаться, носить раненых и из-за дыма пушек на бруствере показались французы и все побежали назад. Пьер поскакал[1244] к тому месту, где были Горки, но навстречу ему двигалась рысью кавалерия, и опять сердитый голос закричал на него: «И чего вертятся тут. С дороги!»

Pierre остановился, изыскивая место, куда бежать, и, потерявшись, не узнавая, где были свои, где неприятель, поскакал опять назад.

Пули, которых он прежде не замечал, засвистали вокруг него, на него нашел ужас, еще сильнейший, чем прежде.

Pierre так был уверен, что каждая пуля, каждое ядро попадет в него.

Он остановился, нагнулся к седлу и мигал, почти не открывая глаз.

«Сюда, сюда, пожалуйста», — кричал берейтор, но Пьер не слыхал его.

Вдруг на него наскакали наши кавалеристы, возвращавшиеся из атаки, его лошадь поскакала с ними. Он не помнил, долго ли он скакал, но когда лошадь его остановилась, он заметил, что звуков пуль уже не было вокруг него и что он весь дрожал и зубы его щелкали друг об друга. Вокруг него слезали с лошадей уланы. Один улан, с кровью на спине, в двух шагах от Pierr’а упал с лошади, и лошадь, фыркнув, отбежала от него. Лица всех этих людей были страшные. Пуль не слышно было, но над головами еще летали ядра. Pierre содрогался от звука каждого ядра: каждое ему казалось направленным в его голову.[1245]

Всё для Пьера казалось конченным, но тут толпа людей бежала ему навстречу с большим, толстым генералом, и всё обращалось опять на редут.

Ура, ура, — слышалось там. (Это Ермолов отбил редут.) «Теперь кончено», думал Пьер.[1246] Но было только 11 часов, и далеко не было кончено. Всё та же стрельба слышалась, те же стоны раненых, те же окровавленные трупы, снова били друг в друга, еще и еще.[1247] Все, казалось, разделяли чувства Пьера — все устали. На всех лицах, вместо прежнего оживления, была усталость и даже отвращение. Но все стреляли, все убивали.[1248] Пьер слез с лошади и сел.[1249]

* № 190 (рук. № 91. T. III, ч. 2, гл. ХХХV—ХХХІХ).

Солдаты остановились, но в это время ополченный офицер с седеющими усами подбежал к князю Андрею.