Парад планет - Евгений Филиппович Гуцало Страница 51

карпа, отрезал ножом голову, собрал в кружку холодную рыбью кровь и, пока рыбья кровь не свернулась, быстренько ее выпил. Мартоха взяла макогон, истолкла того карпа в ступе, гордясь при этом, словно кургузый бык в стаде, потом истолченного в ступе карпа положила на грудь грибка-боровичка, меряя его температуру через каждые полчаса. И что же? А то, что выпитая рыбья кровь и пластырь из карпа очень помогли Хоме, он так и не заболел воспалением легких!

Остерегаясь гриппа, грибок-боровичок пил японский чай кахон, который, конечно, покупал в яблоневской лавке у продавца от деда-прадеда Петра Кандыбы. А в целях профилактики кашля не чурался даже такого средства, как ренкон, иными словами лотосовый чай, который готовил по такому рецепту: растирал корень сырого лотоса длиною около шести сантиметров, к выдавленному соку добавлял немного имбиря и соли. Против насморка употреблял также чай хару.

Чтобы очистить свою кровь, опасаясь неврастении и гонореи, нефрита и сифилиса да еще болей в желудке, он употреблял сьо-бан, то есть натуральный зеленый чай с соевым соусом сёбан. Вам приходилось слышать о чае янь-янь? А Хома не только слышал, а и пил. Вы слышали о чае банча-женьшень? Старший куда пошлют из колхоза «Барвинок» употреблял именно банча-женьшень как прекрасный тонизатор. Он, хитроумный, брал сухой натуральный зеленый чай, прожаривал его несколько минут на сковороде, потом добавлял несколько кусочков корня женьшеня, немного имбиря, а потом уже заваривал его в чайнике. Заваривая чай, никогда не брал посуду из железа или из алюминия, потому что иначе бы у него получался не банча-женьшень, а черт знает что.

Вот так грибок-боровичок заботился о своем здоровье, чтобы еще крепче сжимать вилы в руках, когда наконец он вернется на колхозную ферму. Вот так Хома придерживался принципов макробиотического дзена, то есть искусства омоложения и долголетия, пренебрегая извечными яблоневскими беспринципными принципами. Какими именно? Душа не упырь, того же хочет, чего и весь мир; нет ничего лучше, чем тот борщ: хоть и плох, да много-премного; сыпь, жинка, перца, пускай нам хоть раз на веку горько станет.

В рацион Хомы вошли водоросли конбу, иначе говоря, ламинария японика. Мартоха где-то доставала эту ламинарию японику, нарезала кусочками, варила, солила, выпаривала воду — какое прекрасное блюдо получалось! А то еще к ламинарии японике добавляла накрошенную морковь, корни лопухов и лотоса, связывала все это в пучок арбузным стеблем, варила, солила, добавляла соевый соус. Или же давала своему мужу эту самую ламинарию японику, поджаренную на подсолнечном масле. А то еще связывала длинными полосками толщиной с мизинец и жарила. А то варила уху из ламинарии японики. А то готовила голову сома в ламинарии японике, добавляя немного подливы Осавы. Не говоря уже о том, что меню грибка-боровичка не обходилось без водорослей хидзики, которые приготовлялись с лотосовым корнем на растительном масле и подавались с сыром и поджаренной соей…

Полудничая в поле, товарки Мартохи по звену выпытывали у нее, как она готовит для своего Хомы отлученного всякие блюда и напитки, потому что женщины всегда разговаривают о таких вещах. Другая на ее месте, может быть, и скрывала бы свои секреты, только чего было скрывать Мартохе, которая делилась всем со всеми?

— Спрашиваете, бабоньки, как я готовлю уме-сьо-бан? Да нет здесь ничего такого, чего бы вы не сумели. Вот поджариваю на сковороде чай трехлетней выдержки, иначе говоря, чай, до которого руки три года не доходили. Добавляю воды и только одну-единственную сливу умебоси.

— Эге ж, единственную сливу умебоси, — поддакивало звено на свекле или на кукурузе.

— Завариваю в макитре. К напитку добавляю немного традиционного соуса сёйю, то есть тамари.

— Эге ж, традиционный соус сёйю, — запоминало звено.

— Этот чай уме-сьо-бан прекрасно очищает кровь моего Хомы Хомовича.

— А как ты, Мартоха, готовишь уме-сьо-кудзу?

— Беру одну-единственную сливу умебоси, столовую ложку муки из маранты, то есть кудзу, три ложки соевого соуса, добавляю имбирь и воду, потом разминаю умебоси в воде… Потому-то мой Хома никогда не простужается, что пьет уме-сьо-кудзу.

Пытливые яблоневские женщины, до всего на свете есть им дело! Подробно Мартоха рассказывала, как она готовит устриц: выдавливает влагу и солит их, обваливает в муке, а потом добавляет куриное яйцо с крошками хлеба и жарит устрицы в глубокой сковороде с крышкой. Еще не успели женщины как следует расспросить про устриц, как разговор уже перешел на рапанов. А что рапаны? Надо достать моллюска из раковины и помыть, порезать на мелкие кусочки и пожарить вместе с морковкой и луком. Потом все это следует положить назад в раковину, налить туда подливы, которая называется бешамель, и печь в духовке. Не успела Мартоха рассказать все про устриц и рапанов, как уже подавай подругам из звена секреты приготовления оладий из креветок! Или: как жарить красную дораду и подавать ее с тушеным салатом или с капустой? А оладьи из кальмара? Как подавать сырую дораду, как ее жарить, солить или запекать? А что такое рагу из дорады? Бульон из дорады? Суп с мидиями? Нитуке из кальмара?

— Скажи, Мартоха, а почему у твоего Хомы такие чистые и белые зубы? — допытывались женщины.

— А потому. Беру посоленный и высушенный баклажан, сжигаю, а из пепла получаю зубную пасту.

— И не лысый Хома, чуб на голове густой, как у молодого…

— Помогает сезамово масло, — хвалилась Мартоха.

— И паралича у Хомы еще не было…

— Помогают одуванчик и чертополох! А еще помогает, бабоньки, горсточка семян круглого арбуза с острова Хоккайдо! Но, бабоньки, дело еще и в гречке!

— В гречке всегда дело, еще и великое дело! — усмехались молодицы, будто им служба — в дружбу, да дружба — никогда не в службу. — За жизнь узнаешь гречки из семи печей!

— Э-э, у вас всегда одно на уме, — упрекнула беззлобно Мартоха. — Пускай господь нас милует от пропащих панов, свиных постолов и ивовых дров, только не от гречки.

Ни для кого не было секретом, что Хома Хомович Прищепа, от деда-прадеда гречкосей из гречкосеев, любит гречку, но чтобы так любил! Можно сказать, прямо-таки храм для гречки он соорудил в своей душе, чтоб далеко не ходить. А соорудив, не только бил ей поклоны, набивая шишки на лбу и мозоля колени, а и наедался гречки от пуза. И кашу гречневую,