Добрые люди - Сергей Степанов Страница 51

У тебя если воровать нельзя – то совсем. И если ты вдруг чё присопрёшь, то не ходишь такой весь спокойный, румяный: по закону ворую, типа, значит, не вор, – нет, ты начинаешь ненавидеть того, кто заставил тебя своровать (ведь ты ж не сам, не сам, несчастненький, пошёл воровать, тебя же заставили, правда?)… А если вдруг не воруешь, ну бывает такое несчастье, то ты тогда в глубине ненавидишь тех, кто ворует, и мечтаешь свернуть всю эту гадость… Но всё же вы помните – и те, и те, – что наши партнёры только того и дожидаются, чтоб мы тут все передрались, они очень ждут, когда ж ещё пару ломтиков отрезать получится… Вот вы и сидите все по углам и, как голодные кролики, смотрите друг на друга красными глазками и ничего, ничего-то сделать не можете…

Ведь у вас как: если справедливость, то тогда вот чтобы сразу и всем, – а когда так не получается, то тогда и на хрен вам такую справедливость не надо, тогда вы при любых раскладах себя подлецами чувствуете. Всё куда-то сбежать намыливаетесь… Куда ты сбежишь-то? Ведь ты если ради вещей будешь жить – ты ж, как тот вор, будешь всегда чувствовать, что своровал у себя что-то, и себя ж будешь ненавидеть по-лютому, а если не ради вещей – то уважать себя сможешь, конечно, ты конски, вот это вот факт, но зато уж тогда от страданий тебе точно ни за какую тряпку, ни за какую тонировку будет не спрятаться! А хочешь знать, почему? Хочешь? Хочешь? Потому, что – они!..

Тут Зёма настолько внезапно и широко махнул рукой, что Сокóл, всё возмущённое внимание которого было приковано к брызжущему истиной рту, еле успел отшатнуться.

– Вот они все… – Зёма с ожесточением тыкал дланью истины прямо во тьму, в которой от него стыдливо пытались укрыться виновные. – Писатели эти твои русские, Ѣ, философы… У них же всё не как у людей! У них ведь не конкретная какая-нибудь задача – показать положительный образец, высказать своё мнение, посмеяться над этим, Ѣ, обществом… У них же всё и вообще! Понимаешь? Никакого «Фигаро-здесь-фигаро-там»! У них же обязательно кто-то страдать должен… Да и не просто страдать, а ещё и нас этим мучить! Да и не просто мучить, а так учить, чтоб нам отсюда бежать всем хотелось, истерически каркая: «Карету, карету!..»

Да нет, пойми! Пишут и у нас всякое, и про образцы, и про смех, просто у нас великими становятся только фанатики, только сумасброды упёртые! Читаешь-то ты, понимаешь-то ты – только их!

Ведь у нормальных людей всё как? Вот гад какой-то бабке топор в голову засадил, да? Ну нехорошо, ну бывает… И вот, ты его вместе с сыщиком вычисляешь постепенно, загоняешь, как зайца какого безмозглого, в сеть, и потом горделиво ему же (тупому) объясняешь, в чём же он прокололся, как же ты его, умница, раскусил. Всё!! Победа, справедливость, гонорар…

А у тебя?

Вот что этот дружок твой, Ѣ, делает? Он, думаешь, рассказывает тебе про то, как убивцев ловят? Ха-ха! Он ведь, ѢѢ, этот топор тебе в башку загоняет, и там им тридцать часов теребит! Туда повернёт – посмотрит, сюда повернёт – опять наслаждается… Ему ведь не предостеречь, не развлечь тебя надо, – ему надо чтобы ты топор этот в руки взять не смел! Чтобы тебя тошнило от одного топорьего вида! Ну ведь маньяк! Ну больной же на голову! И вот тебе-то, тебе-то надо такое? Ну, скажи мне, надо? А ты читаешь, гад ты такой! Ты читаешь, дрожишь и оторваться не можешь!

Зёма замолк, и друзья какое-то время сидели, тяжело дыша и глядя друг на друга с почти нескрываемой неприязнью. Невыносимое, безысходное чувство стрекотало над освещённым столом – чувство непреодолимой стены, когда вдруг понимаешь, что все говорят совершенно об одном и о том же, но что никто и никогда не услышит другого.

Первым нарушил молчание Зёма.

– Ну что, хочешь меня задушить? – сказал он миролюбиво. – Знаешь… Дело в том, что и я тебя тоже очень… люблю…

Они открыли ещё по баночке. Стукнулись. Выпили. Сокóл подтянул к себе чипсы и захрустел. Зёма достал смартфон и провёл по экрану пальцем.

– Что же нам делать? – донёсся из стрекота полей тихий шёпот.

И почему показалось, что не от кузнечиков исходил этот тихий, страдающий звук? Почему показалось, что это миллиарды голосов, погружённых во тьму, одиноких, несчастных, с новой силой застучались в непроницаемую стену, вдруг почему-то почувствовав, что их может кто-то услышать, понять, полюбить? Нет, нет… Это были кузнечики… всего лишь кузнечики, стрекочущие в ночной тишине. Несогласованный и бездумный хор насекомых, который пел так всегда и который будет петь точно так же вовеки. Петь о том, что, если так было всегда и если точно так же всегда всё и будет, то о чём же тогда волноваться, почему бы не успокоиться просто и не вернуть себе радостную детскую способность – слышать одну только тихую, убаюкивающую музыку южной томительной ночи… Почему же, почему разуму никак не удавалось слушать весь этот хор целиком! Почему он начинал выделять из него то один, то другой частный голос, а выделяя – вслушивался то в один, то в другой разрывающий душу рассказ. От этого огромного и безысходного непонимания было тоскливо и страшно: и оттого, что эти жалобные голоса не смолкали вот уже несколько тысячелетий, и оттого, что во всё это время ни один из них так и не замолк ни на миг, чтоб послушать другого, и оттого, что все вместе эти шёпоты давно уже слились в один оглушительный пьяный рёв, довольно точно воспроизведённый ещё одним нашим дружком, преодолевающим перегон между станциями «Серп и Молот» и «Карачарово»…

– Ну а что тут поделаешь? – тихо продолжал Зёма. – Как тебе объяснить… Ну вот хочешь скажу, что тебе следует сделать, чтоб уже завтра с утра подняться счастливым?.. Тебе нужно всего лишь научиться стариков и детей в хаты загонять и сжигать, обосновывая тем, что тебе нужно чуть больше жизненного пространства… Ну и ещё евреев в газовых камерах травить, потому… просто потому, что они – евреи… Ну и индейчикам, которых тебе в честной схватке не одолеть, научиться продавать заражённые оспой одеяла, и потом, зная, что они, и все их дети, и все их старики, и все женщины умерли в страшных мучениях – жить и радоваться жизни… Ну и ещё ацтеков не забудь всех по углам разогнать, потому