Том 3. Третья книга рассказов - Михаил Алексеевич Кузмин Страница 52

IX

В этот вечер, как нарочно, Петр Сергеевич долго не приходил, так что три женщины, не имея от кого скрываться, были всецело предоставлены своим волнениям. Впрочем, Поликсену сестры отослали домой с тем, чтобы тотчас, как только она узнает от Федора о положении дел, она спешила к ним скорой вестницей. Так как оба их визита были безуспешны, им только и оставалось делать, что ожидать и волноваться. Нечего было, конечно, и думать о сне. Им казалось, что там где-то совершается трудная операция, или еще более похоже было их положение на ожидание молодого мужа, у которого жена за три комнаты родит в первый раз. Они знали, что настоящее время беспокоиться наступит потом и продлится каких-нибудь коротких двадцать минут, от половины четвертого до без десяти четырех, но они все время так себя чувствовали, будто сами каждую минуту стояли под дулом пистолета. Обед принесли и унесли почти нетронутым, а Петра Сергеевича все не было; Поликсена была услана. Сашенька стояла у окна, ничего не видя, а Зинаида металась по комнате. Они молчали, будто все было переговорено, хотя, в сущности, они ничего и не говорили. Вероятно, ни Толстой, спокойно спавший у себя, ни г-н Нечаев, позволивший себе не совсем приличное, но довольно невинное выражение под пьяную руку, не думали, сколько волнений и беспокойств из-за них происходит в совершенно чужой для них квартире на Фурштадтской.

– Как долго нет Пети! – сказала Сашенька от своего окна.

– Ты бы, Саша, поела. Ведь этим делу не поможешь, что будешь голодать.

Александра Львовна ничего не ответила, но через долгое время сказала, будто совсем некстати:

– Я на тебя удивляюсь, Зина, почему ты его любишь. Я бы на твоем месте скорее его ревновала к Пете.

– Ты с ним говорила?

– Нет. Ты же сама знаешь, что мы не знакомы.

– Теперь не время лукавить, Саша: он сам говорил Петру и показывал твое письмо.

– Я не буду отпираться: письмо я писала, но сама у него не была, а что он показывал мое письмо Петру Сергеевичу, так это довольно странно.

– Ты не сердись и не беспокойся. Возможно, что тут недоразумение, и я даже кое-что начинаю понимать. Но скажи мне в таком случае, как это было в первый раз?

– Я не совсем хорошо понимаю, что ты хочешь знать?

– Ну, как ты его полюбила, почему ты ему писала?

Сашенька отвернулась от своего окна и произнесла определенно:

– Я его совершенно не люблю и никак не могу считаться тебе соперницей, но г-н Толстой мне мешает. Я была бы рада всякому несчастью, которое с ним может случиться. Я оттого боюсь, чтобы он не был убит, чтобы иметь возможность как можно дольше мешать и вредить ему, как он вредит мне. Что касается письма, оно было совершенно пустое, и написала я его по собственной глупости и по Рудечкиному совету.

Зинаида Львовна опустилась на диван и, произнеся:

– Ты говоришь ужасные вещи, Саша, – прикрыла глаза узкою кистью тонкой руки.

Видя, что сестра не отвечает на ее замечание, Зинаида Львовна снова произнесла:

– Это большой грех, Саша, так думать, так желать, как ты сказываешь.

Александра Львовна и на это промолчала. Тогда Зинаида в третий раз сказала:

– Мне кажется, Саша, ты сама не понимаешь, что ты говоришь. Неужели у тебя такая черная душа?

На этот раз Александра Львовна ответила, и достаточно неожиданно, потому что, подойдя близко к сестре, она села рядом с нею, обвила ее полный стан рукою и спросила тихо:

– Расскажи мне лучше ты, Зинок, как это было в первый раз?

Зинаида Львовна густо покраснела, но, не отнимая сестриной руки, сказала, глядя в сторону:

– Я не понимаю, о чем ты спрашиваешь, Саша? Мне решительно не о чем рассказывать.

– Так же, как и мне? Зачем, Зина, лукавить? Расскажи мне, как ты полюбила Толстого.

– Я его не полюбила нисколько, а вполне понятно, что его судьба меня интересует.

– Ну, вот и расскажи мне, как ты им заинтересовалась в первый раз. Ведь и меня его судьба интересует, и между тем я его не люблю нисколько. Совсем как ты.

Сашенька улыбалась и все крепче обнимала сестру. Та, не отходя от своего румянца, начала в некотором смущении:

– Какая ты странная, Саша. Это же так естественно. Ты знаешь, как дружен был Петр Сергеевич с Толстым. Еще до замужества я только и слышала от Петра и Вани, что о Толстом да о Толстом. Когда любишь человека, всегда интересуешься его друзьями, – это в порядке вещей. Я тебе признаюсь, что эта зима была не очень хорошая. Я не могу сказать, что я несчастлива с Петей, но, понимаешь, нужно гораздо больше времени, чтобы узнать человека, привыкнуть к нему и приноровиться, а это необходимо при совместной жизни. Любовь, конечно, сокращает это время, но заменить вполне его не может. Я думаю, ты сама это знаешь. Мы слишком мало были знакомы и с Петей, и с Виталием, когда выходили замуж. Никто не будет сомневаться в нашей любви, но когда первое головокружение, первый рай пройдет, то видишь ясно, что кроме любви нужно еще что-то, чтобы дружно, светло и просто идти вместе. Это не расчетливость, потому что все должно быть одушевлено любовью взаимной, но это какая-то мудрость, которая дается не сразу. Все было бы гораздо проще, конечно, если бы или мы, или наши мужья были значительно старше, а теперь что же? Ведь все четверо мы дети, только дети, и идем ощупью, наугад, и слишком все молоды, чтобы постараться понять другого и сделать уступку, – мы слишком понадеялись на любовь.

– Зина, милая Зина, тебя ли я слышу? Я тебя считала такой сильной, умной и бесповоротной, а между тем вот ты говоришь то, что я гнала из своей головы, когда это мне приходило в минуты слабости. Отчего мы не говорили с тобой раньше так?

– Я не думаю, чтобы из наших разговоров что-нибудь вышло, если бы мы и говорили с тобой раньше, потому что никогда, никогда третий человек, будь он самый близкий, не может ничего посоветовать в таких делах. Я вот говорила с Мартой Николаевной, и что же? – ничего решительно не вышло.

Сашенька нахмурилась и живо спросила:

– Ты говорила с тетей Мартой? Но ведь она, по-моему, влюблена в твоего мужа.

– Я думаю, это вздор. Но если бы она и была влюблена в Петю, то тем лучший совет она могла бы дать.

– Оттого ты и