Зимняя бухта - Матс Валь Страница 52

в другую сторону. На лугу увидел косулю. Сел на камень, смотрел на нее и думал: может, именно эту косулю я видел, когда сто лет назад прятал здесь револьвер. Что косуля делала все это время? Щипала травку, пряталась по ночам в зарослях? А теперь вот осень. Осенью придет охотник с собакой и ружьем. Может, косуле настанет конец уже завтра на рассвете. А что я делал с тех пор, как в последний раз был здесь? Я пытался собраться с мыслями. Косуля испугалась и исчезла в зарослях.

Я вернулся к велодорожке. Мелкие убрались. Горку построили прямо над револьверным камнем. Я наклонился, выворотил камень из земли. Что-то было не так, я это почуял, лишь только взялся за камень: он лежал так, будто его кто-то трогал.

Револьвер исчез.

Его нашли мелкие. Я огляделся. Может, камень не тот? Нет, тот. Револьвер стащили. Мелкие нашли его, когда строили горку. Что может сделать орава мелких, если им в руки попадет револьвер? В барабане осталось пять патронов. Кто-нибудь умрет. Пойти в полицию? И что сделают полицейские? Объявят в розыск револьвер, который лежит у какого-нибудь десятилетки дома под матрасом? Они его так никогда не найдут, но пойти в полицию надо. Надо рассказать, где я его взял. Смурф влипнет. Все раскроется. Идти в полицию бессмысленно. Единственный результат — я сам себе наврежу.

Я спустился к шоссе. Автобус подошел почти сразу, и когда я сел в него, из леса выбежали две дамы со своими грибными пакетами. Уселись передо мной.

— Ну понимаешь, — говорила одна, с пучком на затылке, — в доме дневного пребывания такие проблемы! Персонал постоянно меняется, заведующий вечно на больничном, работают только девочки.

— Надо, чтобы повезло, — рассуждала вторая. Все зависит от везения.

— Конечно, — согласилась та, что с пучком. — Все зависит от везения. — Она вынула из пакета гриб и осмотрела его.

— Мне все-таки кажется, это что-то ядовитое. Ну почему я не захватила с собой книжку.

— По-моему, гриб «на две звездочки». Не ядовитый, но так себе, — ответила другая.

Навозник сидел в гостиной на диване. Ни мамы, ни Лены не было дома. Навозник сидел неподвижно, уставившись перед собой. Похоже, он меня не видел. Резиновый воротник вокруг шеи и белые бинты на голове придавали ему дикий, странный вид.

Я встал перед ним. Навозник смотрел сквозь меня. — Навозник, ты меня слышишь?

Он моргнул. Губы зашевелились. На них выступила слюна, и я видел, как трудится его язык: Навозник хотел высказаться.

— Я дома, — выговорил он наконец.

— Да. Подумай, как все могло бы обернуться. Все зависит от везения. Тебе могли раскроить череп — подумай об этом. А ты сидишь здесь, ждешь, когда тебя поднесут кофе со сладким печеньем. Ну и повезло же тебе, Навозник!

— Она меня ударила, — объявил Навозник, а потом вспомнил: — В Бромме.

— Еще что-нибудь помнишь?

— Нет!

— Ты знаешь, кто я?

— Нет.

— Не помнишь, как меня зовут?

Навозник едва не мычал от усердия.

Наконец он справился с языком и выговорил: «Нет».

Посмотрел на меня так, будто только теперь заметил.

— Рулеты из телятины, — добавил он тонким голоском. Захочешь подцепить — бери пинцет.

Я ушел к себе и закрыл дверь. Лег на кровать, взялся за «Неизвестного солдата». Через какое-то время погрузился в книгу и забыл почти обо всем, кроме того, что происходило там, в осеннем лесу, когда герои книги идут войной на Советский Союз. Вернулась мама. Я слышал, как она хлопнула входной дверью, и вышел к ней. В гостиной бросил взгляд на Навозника. Тот сидел, как сидел.

Мама поставила оба пакета на пол, прошла в комнату.

— Здравствуй, Рольф. Я пришла. Сейчас приготовлю рулеты из телятины.

— Рулеты! — повторил Рольф.

— Иди почисти картошку, — распорядилась мама и унесла пакеты на кухню.

Я почистил картошку, мама завернула сало и огурчики в мясо, обмотала ниткой.

— С ним надо разговаривать, — рассуждала она. — И память вернется. Врач говорит, Рольф обязательно восстановится, только нужно время. Память будет возвращаться постепенно.

— Я завтра переезжаю, — сказал я.

— Ага. — Мама обмотала рулет ниткой.

— Я не хочу жить в одном доме с ним.

— Почему? Совесть замучила?

— С чего это?

— Я про твою выходку с пистолетом.

— Нет.

Мать укладывала рулеты рядком на разделочную доску.

Дочистив картошку, я ушел к себе. Пытался читать «Гамлета», решить задачу, которую задал Янне, но ничего не получалось. Я не мог сосредоточиться. Пошел в мамину спальню. Навозник повернул мне вслед голову, как будто ему было больно.

— Йон-Йон, — тихо проговорил он.

Как будто шептал, стоя по ту сторону могилы. Меня передернуло от неприятного чувства.

Я закрыл дверь и набрал бабушкин номер.

— Бабушка, — сказал я, — мне надо пожить у тебя.

Я больше не могу здесь оставаться.

— Ладно, поговорим.

— Я приеду вечером.

— Приезжай.

Бабушка не сказала «поживи, конечно» или что-нибудь вроде того. Наверное, еще злится из-за лодки. Мама жарила рулеты, запах плыл по всей квартире. Я снова ушел к себе и начал собирать вещи. Принес с кухни четыре пластиковых пакета и набил их своим барахлом.

37

Сестры и братья, что есть любовь?

Я был еще так мал, что неумел сам открыть входную дверь. Мы были в гостях у одной маминой подруги. «Обожаю таких сморчков! — воскликнула подруга, посадила меня к себе на колени и расцеловала в лоб и щеки. — Обожаю!» Я стал выворачиваться. «Не любит, когда целуются!» — рассмеялась подруга. И я положил руку ей на грудь. Грудь была большая, теплая; стояло лето, подруга вспотела. «Ты только погляди на него!» — воскликнула она.

«Убери руку с груди Верит!» — велела мама. Но я не убрал. «Что же из него вырастет?» — сказала Верит и спустила меня на пол.

Братья и сестры! Что есть любовь?

В метро я так замерз, что достал из пакета свитер.

Когда я вышел на «Аспудцен», на улице уже стемнело, с Мэларена дул ветер, и я подумал, что пару минут назад в Бромме, он касался щеки Элисабет.

Бабушка испекла булочки. На кухне был жарко, духовка открыта. Бабушка вязала, сдвинув очки на кончик носа.

— Ну что, не ужился дома?

Я взял булочку, налил себе сока.

— Дело в Навознике, — объяснил я. — Не выношу его.

Бабушка кивнула.

— Если ты собираешься жить здесь, забудь о своих выходках. — Она поднесла вязание к лампе, прищурилась, рассматривая ряды.

— Не будет никаких выходок, — пообещал я и взял еще булочку.

— Не мни бумагу, на ней можно еще раз испечь. Как тебе