Как было — не будет - Римма Михайловна Коваленко Страница 52

Она смотрит на телефон, видимо, решает кому звонить — Никичу или Вальке, потом переводит взгляд на меня.

— Не надо, — останавливаю я, — не надо никому звонить. Чего у тебя нет, Лика, так это терпения.

Она идет на кухню, берет вязание и яростно орудует спицами.

— Этот свитер я подарю вам.

— Подари Вальке.

— Вы ехидная, Маргарита. Вас это не украшает. В вашем возрасте надо быть мудрой и мягкой: все понимать и всех прощать.

Утром она стучит в мою дверь:

— Маргарита, не забудьте про двенадцать часов.

В двенадцать ее передача «Для вас, женщины». Я не люблю эти передачи. Есть в году Восьмое марта, и хватит. В остальные дни можно и не доказывать, что женщина тоже человек. Прекрасные женщины — председатели колхозов, врачи, инженеры — в этой передаче на одно лицо. Рассказывают мне, пенсионерке, сидящей у телевизора, чего они достигли в жизни. А я уже это давно знаю, чего может достичь женщина и чего не может. А те, кому бы эти рассказы были не без пользы, их не слышат: они на лекциях, на работе или на кухне — готовят обед детям, которые через час-другой прибегут из школы. Двенадцать часов — более бесплодного времени для такой передачи не придумаешь.

— Выступи там на своем собрании, пусть перенесут передачу на субботу или хотя бы на вечерний час, — сказала я как-то Лике.

Лика посмотрела на меня с сожалением:

— Я выступаю, зал аплодирует, передачу переносят… Как вы наивны, Маргарита.

Лика работает ассистентом режиссера. На экране ее не бывает. Она, как это у них называется, за кадром. Я не знаю: любит она свою работу или нет. Все силы ее уходят на войну с режиссером Мартыном. Он бездарный, тупой, ничего не понимает в искусстве, и рожа у него, как у вареного сома. Лика не может говорить о нем спокойно:

— Маргариточка, это не человек, а какой-то кошмар. Идет трактовая репетиция, а мой Мартын в прострации, как робот, у которого сели батареи.

Может быть, оттого, что она на него постоянно нападает, у меня к Мартыну заочная симпатия.

— Ты зарываешься, Лика. Из тебя слова вылетают, как осы. Он твой начальник, и ты, пожалуйста, обуздывай себя.

— «Начальник»! — Лика хохочет. — Он по профессии дачный муж. Я уверена, что по утрам он пьет гриб, знаете, такой, плавает в банке. А банка завязана марлей, чтобы гриб не вываливался, когда он его наливает.

— Квас он наливает, а не гриб.

— Ох, Маргарита! Сразу видно, что вы не человек искусства — вы все уточняете…

Я сижу перед телевизором, слушаю воспоминания военной летчицы, и вдруг в прихожей — звонок. Клава. Принесло же ее так не вовремя! Я ставлю рядом с собой стул, усаживаю Клаву и прикладываю палец к губам. Клава согласно кивает. На экране уже другой сюжет — демонстрация мод.

— Распутство, — говорит Клава, — учат людей распутству.

Я не отвечаю, Клава кряхтит, хмыкает и заключает:

— А потом удивляются, что у нас имеются бандиты. Да такая хоть и порядочного человека в грех введет.

Клава — мое наказание. Редкий день обходится без ее звонка или визита. Лика говорит: «Ваша подруга детства ходит сюда как на работу». Клаву в детстве я не знала, да и потом мы не дружили. «Подруга детства» — Лика всегда что-нибудь придумает…

В первый послевоенный год, когда я с сыновьями вернулась из эвакуации, Клава приютила нас в своей комнате. Это была даже не комната, а часть подвала разрушенного дома, с цементным полом и железной печкой, труба которой дымила прямо в ноги прохожим. Я считала тогда Клаву старухой, столько старушечьего тряпья было на ней намотано, а ей в тот год было тридцать четыре. Она поднималась рано, засыпала уголь в печку и садилась к столу, к чистым листам бумаги. Было что-то мистическое в ее занятии: черными, задубевшими пальцами Клава нарезала белую прозрачную бумагу, сыпала зернышки сахарина и сворачивала их в аптекарские пакетики. Мальчишки мои считали ее ненормальной. Она исчезала рано и появлялась поздно вечером. Весь день торговала сахарином на барахолке.

Мы прожили вместе около года. Потом нас расселили, и мы несколько лет не виделись. Встретились случайно на улице. Она сказала: «Маргарита Петровна, так загордились, что и не узнаете?» Даже когда она крикнула: «Клава я! Клава!» — я и тогда ее не узнала. Круглолицая, кареглазая женщина в красном нарядном платье была мне незнакома. Клава тормошила меня и смеялась счастливым смехом. Потом она потащила меня к себе. В просторной опрятной комнате над столом висела в раме увеличенная фотография мужчины в пилотке. Меня поразили его глаза: в них застыла такая отчаянная решительность, будто ему предстояло через секунду ринуться в бездну. Клава меня подвела к портрету, как к иконе:

— Я вас с ним познакомлю. Таких людей можно только во сне увидеть.

Они пришли вместе на следующий день. Клавин муж оказался удивительно похожим на свой портрет — за весь вечер не раскрыл рта, глядел перед собой таким же застывшим, решительным взглядом. Иногда этот взгляд останавливался на мне, и тогда Клава покашливала — ревновала.

В буфете у меня хранилась бутылка вина. Я поставила ее на стол. Решительный взгляд Клавиного мужа потеплел, но Клава тут же вернула ему прежнее выражение.

— Не пьет, — сказала Клава, — в рот ему будете лить — выплюнет. Теперь таких мужчин в музеях надо держать и за деньги показывать.

Клава не случайно привязалась ко мне: я единственная могла по достоинству оценить перемены в ее жизни. Лика знает ее всего лишь последних четыре года и этих перемен понимать не может. Когда Клава с мужем приходят ко мне, Лика ворчит на кухне: «Вы всеядная, Маргарита, вам лишь бы люди. Идите, идите, развлекайте свою подругу детства и ее истукана».

Передача «Для вас, женщины» заканчивается. Среди многих фамилий, бегущих по экрану, я вижу Ликину и говорю Клаве:

— Вот Ликина фамилия.

Клава пожимает плечами и морщит губы: дескать, ну и что?

Меня это обижает, Клава ко многому в жизни относится без почтения.

— Она талантливая, — объясняю я Клаве, — творческая личность. Такие люди многим со стороны кажутся странными.

Лицо у Клавы делается обиженным:

— Я ж ничего не говорю. Пусть будет личность. Я к вам пришла совсем по другому делу…

Сегодня суббота. В субботу Лика приходит с работы торжественная — впереди два свободных дня, воскресенье и понедельник. В воскресенье придет Никич, бывший Ликин однокурсник. Он большой, плотный, с рыжей шкиперской бородой. Глаза голубые, добрые, какие-то прощающие