Исаак Бабель - Воспоминания о Бабеле Страница 53

Дальше. "Захар не изменил спокойного тона". Тон?! Поверьте, это не ваш тон.

Еще: "В конце августа не по-летнему шелестят деревья. Высохшие листья, хрупкие, как лед первых заморозков, трепещут от самого легкого дуновения ветра". Это хорошо сказано. Точно. Просто. Но вдруг читаю дальше: "В эту пору по полям стоит печальный шум, нагоняющий унылые думы". Унылые думы... Господи, кто только не писал этого!

Или вот еще: "Матвей отвечал не торопясь. Приятно было чувствовать себя в центре напряженного внимания этих людей". В центре напряженного! Это же не ваше. Это написано с чужого голоса.

А вот описание грозы: "В Ильин день разразилась гроза. Вначале солнце с остервенением жгло землю. От зноя повяли листья берез. Воздух накалился, как в жарко натопленной бане. Лошади забились в кусты, коровы залезли в речку, курицы ходили по двору, вяло раскрыв клювы. Артемка босой выбежал на крыльцо, обжег ноги и с плачем поспешил обратно".

Все это хорошо. Тяжеловесно. Ощущаешь физически, пятками, вместе с Артемкой. И вдруг вы теряете свой язык: "Воцарилась жуткая тишина. Казалось, что сейчас свершится что-то гигантски катастрофическое". Отвратительно! Еще пример того, как вы портите фразу: "Агафья нажарила рыбу на сковороде, и дед Фишка, радуясь тому, что все в эту ночь произошло так, как ему хотелось, ел жареных чебаков с редкостным наслаждением". Редкостное наслаждение - из чужой песни.

"Резвой рысью жеребчик подвозил ее к селу. Он точно понимал, чего от него хотела хозяйка, и, колесом выгнув шею, красиво перебирал ногами".

Но что значит красиво? Для читателя это пустой звук. Раскройте это "красиво" в какой-то подробности.

"Страшные боли мучили его, и единственным желанием старика была смерть". Это и пережато и недосказано. Помните, что стремление жить безгранично, даже тогда, когда жизнь для человека - страдание. Осторожно с выводами. Наконец: "Анна оделась на виду у Демьяна в сак и пошла". Сак? Это род пальто. Дайте деталь: какой сак? Пусть читатель увидит это.

Вы, наверное, спросите: как избежать этих и иных подобного рода недостатков?

Скажу - строгостью к себе. Взвешивайте каждое слово. Ставьте его на суд своего вкуса. Но это достигается не сразу. Это достигается тренировкой, упражнением. Только.

- Эта рукопись - моя первая вещь, - сказал я. - Верно ли, что надо начинать с мелких произведений? Почему в редакциях морщат лбы, когда говоришь, что начал сразу с романа?

- Морщат лбы невежественные люди, - засмеялся Бабель. - Литература более тонкое дело, чем она представляется таким людям. Каждый начинает по-своему, и вредно прописывать рецепты со стороны.

Если вы начали с романа, то, следовательно, ваш строй души сложился именно в этом плане.

Многие говорят: "Горький начал с рассказов, Горький советовал писать рассказы". Но забывают другое: никто так бурно не поддерживал литераторов, начавших с романа, как Горький.

Затем. Русская литература знает и такие важные факты: Толстой начал романом, Достоевский начал романом. Не надо представлять дело так: роман это что-то высшее, рассказ - нечто низшее.

Хороший рассказ стоит на том же уровне, на каком стоит хороший роман.

Роман, рассказ - это скорее то, в чем выявляется творческое "я" писателя.

Вы знаете, что я не написал романов. Но скажу вам откровенно: самое мое большое желание в жизни - это написать роман. И я не раз начинал это делать. К сожалению, не выходит. Получается кратко. Может быть, поэтому я преклоняюсь перед людьми, пишущими романы. Я пишу кратко. Значит, таков мой психический склад. таков строй души.

Вообще же говоря, моя литературная жизнь сложилась счастливо. Я сразу попал к Горькому.

- Что вы можете сказать мне относительно моей дальнейшей творческой работы? - спросил я.

- Углубляйте свои достоинства и недостатки. Не думайте, что это звучит парадоксально, - сказал Бабель. - Творческая индивидуальность - это и достоинства и слабости, но такие, которые вытекают из присущего только вам склада души и другими не повторимы.

Слушая других, не забывайте о своем внутреннем голосе. Сообразуйтесь с ним.

В. П. Полонский 1

ИЗ ДНЕВНИКА 1931 ГОДА

...Среди них - оригинал Б. Он не печатает новых вещей более семи лет. Все это время живет на проценты с напечатанного. Искусство его вымогать авансы изумительно. У кого только не брал, кому он не должен - все под написанные, готовые для печати, новые рассказы и повести. В "Звезде" даже был в проспекте года три назад напечатан отрывок из рукописи, "уже имеющейся в портфеле редакции", как объявлялось в проспекте.

1 В. П. Полонский (1886-1932) -главный редактор журнала "Новый мир" в 1926-1931 гг. Публикация подготовлена вдовой В. П. Полонского К. А. Эгон-Бессер.

Получив в журнале деньги, Бабель забежал в редакцию на минутку, попросил рукопись "вставить слово", повертел ее в руках - и, сказав, что пришлет завтра, унес домой. И вот четвертый год рукописи "Звезда" не видит в глаза. У меня взял аванс по договору около двух с половиною тысяч. Несколько раз я перечеркивал договор, переписывал заново, - он уверял, что рукописи готовы, лежат на столе, завтра пришлет, дайте только деньги. Он в 1927 году, перед отъездом за границу, дал мне даже название рассказа, который пришлет ровно 15 августа. Я рассказ анонсировал - и его нет по сие время. Под эти рассказы он взял деньги - много тысяч у меня, в "Красной нови", в "Октябре", везде и еще в разных местах. Ухитрился забрать под рассказы даже в Центросоюзе. Везде должен, многие имеют исполнительные листы, но адрес его неизвестен, он живет не в Москве, где-то в разъездах, в провинции, под Москвой, имущества у него нет, - он неуловим и неуязвим, как дух. Иногда пришлет письмо, пообещает прислать на днях рукопись, - и исчезнет, не оставив адреса...

Не так давно в какой-то польской газете какой-то корреспондент опубликовал свою беседу с Бабелем - где-то на Ривьере. Из этой беседы явствовало, что Бабель настроен далеко не попутнически.

Бабель протестовал. Мимоходом заметил в Литгазете, что живет он в деревне, наблюдает рождение колхозов и что писать теперь надо не так, как пишут все, в том числе и не так, как писал он. Надо писать по-особенному и вот он в ближайшее время напишет, прославит колхозы и социализм, и так далее. Письмо сделало свое дело - он везде заключил договора, получил в ГИЗе деньги - и "смылся". Живет где-то под Москвой, в Жаворонках, на конном заводе, изучая коней. Пишет мне письма, в которых уверяет в своих хороших чувствах, и все просит ему верить: вот на днях пришлет свои вещи. Но не верится. И холод его меня отталкивает. Чем живет человек? Но внутренне он очень богат - старая глубокая еврейская культура.

Звонок Бабеля. Опять тысяча и одна увертка. Советовался-де с Горьким, и Горький не советует печатать рассказы, какие он мне дал. Но он написал "вчерне" два колхозных рассказа (об этом "вчерне" я слышал года три назад) и над ними работает. В течение месяца он их мне доставит. Узнав, что я вернусь в начале сентября: "Как приедете, в Вашем портфеле будут эти рассказы". Четыре года тому назад он так же уверял меня в том, что у меня "15 августа" будет рассказ "Мария Антуанетта", чтобы я анонсировал его в журнале, - рассказа нет и по сие время! Он роздал несколько своих рассказов в "Октябрь", мне и еще кому-то, но не для печати, а как бы вроде "залога", для успокоения "контор", которые требуют с него взятые деньги. Сдал книгу в ГИХЛ, - получив от издательства деньги и обещание книгу не печатать, так как она "непечатна", - то есть столь эротична, индивидуалистична, так полна философии пессимизма и гибели, что опубликовать ее - значит "угробить" Бабеля. По той же причине и я не хочу печатать те вещи, что он дал мне.

Странная судьба писателя. С одной стороны, бесспорно: он "честен" - и не может приспосабливаться. С другой - становится все более ясно, что он чужд крайне революции, чужд и, вероятно, внутренне враждебен. А значит, притворяется, прокламируя свои восторги перед строительством, новой деревней и т. п.

Бабель: "Новиков-Прибой - славный писатель", про Олешу: "О, он писатель замечательный". Обещает печатать весь будущий год каждый месяц. Замечает при этом: "Ух, много денег с вас стребую". Конечно, мы виноваты перед ним. Такого писателя надо было поддерживать деньгами. Дрянь, паразиты - выстроили домишки. Он как-то рассказывал: "Получал я исполнительные листы и один на другой складывал в кучку. Но я крепкий. Другой бы сломался, а я нет, я многих переживу".

"Соть" Леонова не нравится писателям. Б. говорит: "Не могу же я писать "Соть".

Заходил Б. Пришел вечером, маленький, кругленький, в рубашке какой-то сатиновой серо-синеватого цвета, - гимназистик с остреньким носиком, с лукавыми блестящими глазками, в круглых очках. Улыбающийся, веселый, с виду простоватый. Только изредка, когда он перестает прикидываться весельчаком, его взгляд становится глубоким и темным, меняется и лицо: появляется другой человек с какими-то темными тайнами в душе. Читал свои новые вещи: "В подвале", не вошедший в "Конармию" рассказ про коня: "Аргамак". Несколько дней назад дал три рукописи, - все три насквозь эротичны. Печатать невозможно. Это значило бы угробить его репутацию как попутчика. Молчать восемь лет и ахнуть букетом насыщенно эротических вещей - это ли долг попутчика? Но вещи замечательные. Лаконизм сделался еще сильнее. Язык стал проще, без манерности, пряности, витиеватости. Но сейчас печатать их Б. не хочет. Он дал их мне, сказав, чтобы "заткнуть глотку" бухгалтерии. Он должен "Новому миру" две тысячи рублей. Бухгалтерия грозит взысканием. Он дал рукопись, чтобы успокоить бухгалтерию. Обещает в августе дать еще несколько вещей, которые вместе можно будет пропустить в журнале. Но даст ли? Странный человек: вещи замечательные, но он печатать их сейчас не хочет. Он действительно дрожит над своими рукописями. Волнуется. Испытующе смотрит: "Хорошо? Я ведь пишу очень трудно, - говорит он. - Для меня это мучение. Напишу несколько строк в день и потом хожу, мучаюсь, меняю слово за словом".