Дамская визжаль - Михаил Борисович Бару Страница 53

пять или шесть, и всю дорогу от завода до трибун на центральной площади Серпухова я осилить не мог. Тащить флаг и меня папе не хотелось. Недолго думая, папа выбрал меня. А флаг он собрался потихоньку бросить в придорожные кусты и со мной под мышкой исчезнуть в ближайшей подворотне. Такой у него был нехитрый план. Но бросить флаг я не дал. Вцепился в древко и не отпускал, норовя зареветь… Короче говоря, домой мы явились под красным флагом. По телевизору показывали колонны демонстрантов, идущих по Красной площади. Я пару раз прошелся по комнате с флагом, держа равнение на мавзолей, но задел люстру и был наказан. Потом он какое-то время стоял в углу в коридоре и пылился. Потом… мама отодрала от него полотнище, а папа укоротил древко и приделал щетку, чтобы мести полы. Она служила нам несколько лет, пока совсем не облысела.

Гости ушли…

* * *

Первые заморозки.

Среди желтеющей травы

одинокий конь в пальто.

* * *

Осенний ветер.

Кальсоны твоего мужа

машут мне с балкона.

* * *

Древний кремлевский лифт.

Надпись в углу изрисованной стенки:

«Шуйский! Ты гонишь!»

* * *

Ночной гром.

Кот в углу, того и гляди,

Перекрестится…

* * *

новогодняя ночь…

от настойчивых взглядов жены

прячу лицо в салате

* * *

Под утро — домой…

Вдруг грянулся оземь,

Обернулся бревном старый друг…

* * *

гости ушли…

в дальнем углу под столом

доедает во сне

селедку под шубой

кем-то забытый муж

* * *

Студеный январский ветер.

Ты зябнешь, родная,

в искусственной шубке своей…

А тут еще взгляд мой безжалостный

Раздевает тебя, раздевает…

* * *

депрессия…

десять мушиных трупиков,

двадцать оторванных крылышек

* * *

Что-то этой весной

Я так буйно,

Так пышно расцвел,

Что и сам не пойму.

В чем причина —

Уход надлежащий,

Или твой, долгожданный,

Уход.

* * *

В кинотеатре,

В партере, с супругой,

Детишками, тещей,

Попкорном…

А бывало, на заднем ряду…

* * *

летний, июньский денек

детишки играют со спящим драконом —

кто чешуйку с хвоста колупнет,

ну, а кто победовей — подносит

к пасти его подожженную спичку…

Серьезный бизнес

Утром по дороге к метро, если глаза открываю, всегда смотрю на прохожих. Вон девчонка, вся распахнутая, с пупырышками величиной с перевернутый пупок на синем от утреннего холода животе, летит, улыбаясь, в школу. Кто-то ее там ждет. А учитель биологии, нестарый и крепкий еще мужчина, думает, что он-то и ждет. Дурак старый. Ее завуч ждет. И не одну, а с родителями.

Вон дама идет такого неопределенного возраста, что сам Гейзенберг со своим принципом не смог бы его определить. У дамы пальцы в серебряных кольцах — из тех, что недорого, но со вкусом. Она курит тонкую, нервную сигарету и смотрит таким взглядом, о котором поэт сказал — из-под опущенных ресниц угрюмый, тусклый огнь желанья похмелья.

Вон собачка бежит. Знакомая продавщица из колбасной палатки ей вчера, по секрету от Жучки и Шарика, сказала, что сегодня завезут молочные сосиски и куриные потроха. Надо успеть к разгрузке.

Вон мужичок спешит к метро. Брючки до щиколоток, дипломат из кожи игрушечного крокодила. По телефону говорит:

— Я вам уже второй раз звоню. Мне время дорого. Что значит перезвоните по возможности? Обяза… А вы как думали? Так директору и передайте. Да…

Мужичок отрывает руку с телефоном от уха, подносит к носу, ковыряется там на скорую руку и продолжает:

— …Он думает, что мы тут херней занимаемся, а у нас серьезный бизнес, между прочим…

И тут мы все подходим к метро. Двери осторожно закрываются.

Библиотека

Как Михаил Андреевич приказал долго жить — так сейчас же комиссию по организации похорон, венки, подушечки. ЦК плакал, Политбюро плакало, Леонид Ильич так слезами обливался, что его два раза во все сухое переодевали. И то сказать — второй человек в партии помер. Это сейчас их три, и никто не заметит потери не только бойца, но и всего отряда, а тогда…

После похорон как стали законные наследники имущество его делить, так обнаружилось, что делить толком и нечего. Жил Суслов скромно, точно аскет — даже телевизор у него был старый-престарый, еще с деревянными лампами. Он, правда, и его не смотрел. Больше любил диафильмы. Там можно ручку покрутить у фильмоскопа, а в телевизоре ручка только для переноски была. Он пробовал носить, но тогда смотреть было неудобно. А без дела он не только сидеть, но и лежать не мог. Из одежды у покойного имелись, большей частью, ордена да медали. Он ими как святая Инесса волосами мог прикрываться. Из продуктов нашли наследники в холодильнике кусок заветренной языковой колбасы, просроченный кефир и в хлебнице, расписанной под хохлому, бублик с маком и две дырки от уже съеденных. Какой-то праздник был революционный перед тем, как ему богу душу отдать, и старик решил себя побаловать. Кажется, еще калоши отыскались ненадеванные, подбитые изнутри малиновым бархатом, траченная молью каракулевая папаха и, из драгоценного, авторучка с золотым серпом и молотом. Вот еще ножнички были маникюрные, трофейные. Но Михаил Андреевич ими стриг не ногти, а волосы в ушах. К старости они у него зарастали ужасно. И в этих зарослях застревали слова десятками. И шевелились. Вечно у него были голоса в ушах. Ему казалось, что вражеские, и он их выстригал, выстригал… Все равно, раз в полгода приходилось ему ходить к ухогорлоносу. Там молоденькая сестричка, даже и не без приятности, ему эти словесные пробки вытаскивала. Однажды, правда, нашлось слово, пролежавшее в среднем, кажется, ухе чуть ли не с довоенных времен. Некоторые буквы в нем успели оторваться. Но сестричка была глазастая — смогла прочесть. С тех пор сестричку-то никто и не… Впрочем, нам все эти подробности без надобности. Наш рассказ о другом. Была у Суслова библиотека. Он ее всю жизнь собирал. Мало, кто о ней знал, мало. Многие вообще ничего не