Натан Щаранский - Не убоюсь зла Страница 54

Он здорово изменился: заметно поседел, обрюзг, упругие когда-то щеки обвисли, как у бульдога. Однако он по-прежнему чистенький, от-глаженный, при галстуке. Вот только его неизменной добродушно-ус-лужливой улыбочки нет на сей раз и в помине.

Если мой столик располагался так, что прямо перед собой я видел следователя, то кресло, в котором сидел Липавский, было поставлено таким образом, чтобы свидетель мог, не вертя головой, смотреть на об-виняемого. Но бедный Саня, как и я, просидел до вечера с вывернутой шеей, умудрившись ни разу не взглянуть мне в глаза. Даже когда слова его по смыслу были обращены ко мне, он в этот момент либо смотрел на Солонченко, либо говорил, опустив голову.

Когда вскоре в кабинет вошел Илюхин, обменявшийся со мной кив-ками и сухими "здрасте", Липавский поспешно вскочил и холуйски ему поклонился. По тому, как он держался -- суетливо и заискивающе, можно было подумать, что он здесь не свидетель обвинения, а обвиняе-мый или, по крайней мере, подозреваемый.

Меня, признаться, это весьма удивило. Ведь Липавский был не "по-собником сионистов", только что раскаявшимся, раздавленным страхом и сознанием своего ничтожества, он был давним агентом КГБ, внедрен-ным в наше движение. Казалось бы, после саморазоблачения Саня дол-жен, облегченно вздохнув, сбросить постылую чужую кожу и стать са-мим собой, но в таких случаях люди начинают выглядеть моложе, а не старше своих лет, раскованней и уверенней в себе.

Через пять месяцев, на суде, обратив внимание на то, как неуютно Липавскому и Цыпину стоять в центре треугольника, вершинами кото-рого были кресла прокурора и судьи и скамья подсудимого, как избега-ют моего взгляда оба свидетеля, я подумал: должно быть, такие люди спокойны только тогда, когда окружающие знают их лишь в одной ипо-стаси, а стоит им раскрыться -как груз многолетней лжи начинает да-вить на них. Возможно, в присутствии тех, кого эти люди обманывали, им особенно тяжело?

Из обширнейших -- как я вскоре узнал -- показаний Липавского, данных им в ходе следствия, сейчас ему предложили повторить лишь то, что непосредственно относится к обвинению в сборе информации по за-данию американской разведки. Как я понял, с его помощью КГБ пытал-ся доказать следующее: евреи выполняли задание, полученное из-за ру-бежа; информация, переданная нами, была секретной; я имел ко всему этому непосредственное отношение.

Как они будут обосновывать первое утверждение, было продемонст-рировано статьей в "Известиях". Второе опирается на заключение экс-пертизы, процитированное мне на допросе третьего февраля. Ну а что с последним -- о моем личном участии? Ведь списками-то занималась

Дина, а не я.

Я, естественно, не собирался помогать органам в уточнении подо-бных нюансов, но все же мне было интересно, как они преодолеют эту "техническую трудность". Сейчас я впервые услышал, как Липавский -- иными словами, КГБ -выстраивает событийную цепь для доказа-тельства моей виновности. В цепи этой -- пять основных звеньев.

Первое: в семьдесят шестом году в Москве побывали сотрудники кон-гресса США Попович и Доде. Во время своей встречи с отказниками на квартире Лернера они заявили, что поправка Джексона уже не в состо-янии остановить торговлю между Россией и США, что мы, активисты алии, должны найти новый метод давления на советские власти, напри-мер, уговорив Запад, связать судьбу отказников с поставками России передовой техники.

Второе: в результате этой встречи у Лернера родилась идея составить списки отказников с указанием мест их прошлой работы и затем доби-ваться бойкота соответствующих НИИ и заводов. Он обсудил свою за-тею с Рубиным незадолго до выезда последнего в Израиль, и Виталий обещал пробивать ее. На встрече присутствовали также я и Липавский.

Третье: побывав в Америке, Рубин обсудил этот вопрос в ЦРУ, пол-учил "добро" и прислал в Москву через Осноса три инструктивных письма: Липавскому -- с указаниями общего характера о том, какого рода информацию собирать; мне -- с рекомендацией объединить ее в виде списков; Лернеру -- с предложением собирать ее, в первую очередь, на научных семинарах отказников. Липавский получил адресованное ему письмо от Осноса на вечеринке у Запылаевой и там же вместе с ней про-читал его, а в марте семьдесят седьмого года передал в КГБ; мы же с Лернером показывали ему письма, полученные нами.

Четвертое: я вместе с Бейлиной активно занимался опросом отказни-ков и сбором информации, которую хранил дома, где моя сожительница Воронина ее перепечатывала в форме списков отказников. После отъез-да Ворониной из СССР я вынужден был обратиться к Запылаевой, пере-давая ей через Липавского черновики и деньги за работу.

Пятое: однажды Рубин сообщил Бейлиной по телефону, что получил ожидаемое письмо. Узнав от нее об этом, я, удовлетворенно потирая ру-ки, воскликнул: "Вот списки и дошли!" Когда Запылаева отпечатала окончательный вариант списков, я велел Липавскому забрать их у нее, два экземпляра отдать Бейлиной, один оставить себе, а четвертый при-нести мне для передачи Роберту Тоту. Бейлиной Липавский списки от-дал, но, поняв, в какую грязную попал историю, оставил мой экземпляр у себя, а вскоре отнес его в приемную КГБ вместе с другими материала-ми.

Выслушав версию Липавского, я представил себе, как бы я разволно-вался, возмутился, с каким пылом стал бы оспаривать всю эту чушь, ес-ли бы услышал подобное на допросе в первые дни после ареста. Сейчас же я лишь пытался запомнить ее и проанализировать.

Первая нелепость бросается в глаза сразу же. Действительно, перед отъездом Виталия в Израиль человек десять его друзей, в том числе Александр Яковлевич, Дина, Ида, я и, естественно, "приемный сын" Рубиных Саня Липавский, встретились с Рубиным и обсуждали планы на будущее. Но вот изложить нам идеи, подсказанные Додсом и Попови-чем, Виталий в тот раз никак не мог, ибо эти сотрудники Конгресса по-сетили Москву месяцев через пять после его отъезда.

Теперь -- об инструкциях, якобы посланных нам Рубиным. О том, что имеет в виду Липавский, когда говорит о письмах мне и Лернеру, я могу только догадываться. Но одно письмо, которое он получил от Ин-ны, я видел своими глазами.

Поздно вечером после вечеринки у Запылаевой я сел в машину Ли-павского: Саня обещал отвезти меня к Слепакам, где я тогда ночевал. Заведя мотор, он сказал: "Питер передал мне сейчас письмо от Рубиных", -- развернул его и протянул мне. "Дорогой Саня!" -- сразу броси-лись в глаза первые слова, написанные крупным красивым почерком Инны. Я посмотрел в конец, где обычно просят передать что-нибудь друзьям, для меня был лишь привет. Я вернул листки Липавскому и за-дремал: день оказался очень утомительным.

Было ли письмо, предъявленное мне в ходе следствия, тем самым, я определить не мог. Инна действительно могла написать что-то в таком роде -ведь это была старая идея, заключавшаяся в том, чтобы ставить руководителей НИИ и других предприятий перед выбором: либо не удерживать насильственно своих бывших сотрудников в СССР, либо не рассчитывать на западное оборудование. Но возможно, это и подделка. А узнать правду, сидя в Лефортово, я был не в состоянии.

Возникал и другой вопрос: даже если письмо написано Инной, пол-учил ли его Липавский от Осноса? Теоретически такое тоже могло быть: Питер -ближайший друг Виталия, встречался с ним в Америке перед возвращением в СССР из отпуска. Но почему Липавский показал мне это письмо лишь после того, как Питер с женой уехали?

Я вспомнил свой последний разговор с Осносом по телефону за не-сколько дней до ареста, когда он спросил меня о статье в "Известиях": "Ведь это все, конечно, неправда?" Вспомнил и решил на всякий случай за него заступиться:

-- Никакого письма для Липавского я от Осноса не получал. Только когда Оснос уехал, Липавский сообщил мне, что Питер передал ему письмо от Рубина.

Я ушел на обед, а Липавский остался в кабинете следователя. После перерыва Солонченко задал ему вопрос:

-- Не хотите ли вы что-нибудь добавить к своим показаниям? Саня хотел.

-- Щаранский утверждает, что не брал у Осноса для меня никакого письма. Так вот: не только взял, но и сразу, в квартире Запылаевой, прочел его вместе со мной, а потом мы втроем -- Щаранский, Оснос и я -- обсуждали там же, как собирать шпионскую информацию и переда-вать ее на Запад.

"Что ж, -- подумал я, -- поделом мне. Зачем вмешиваться в кагебешное творчество? Своими комментариями я только распалил их фан-тазию".

Интереснейшим пунктом в показаниях Липавского было его утверж-дение, что списки отказников печатала для меня Лида Воронина. Так вот как КГБ решил непростую задачу связать их составление со мной! Ведь сам я печатать списки не мог -- попросту не умею, значит, это дол-жна была делать моя "сожительница"...

Лида, близкий друг нашей семьи, активно участвовавшая в дисси-дентском движении, предоставила мне в семьдесят шестом году свою маленькую комнатку в центре Москвы, которую я превратил " своего рода штаб: принимал корреспондентов и писал заявления. Именно там четвертого января семьдесят седьмого года во время обыска у меня ото-брали мою самую большую ценность: несколько сотен писем и открыток от Авитали, полученных за два с половиной года разлуки. Но этого им оказалось мало, они решили подкинуть туда еще и списки отказников в доказательство тому, что именно я занимался их составлением.