Максим Горький - Мать Страница 55

- Ты подумай, ведь это будет - днем!.. Непременно днем. Кому в голову придет, что заключенный решится бежать днем, на глазах всей тюрьмы?..

- А застрелят! - вздрогнув, молвила женщина.

- Кто? Солдат - нет, надзиратели револьверами гвозди вколачивают…

- Уж очень просто все…

- Увидишь - верно! Нет, ты поговори с ними. У меня все готово - веревочная лестница, крючья для нее, - хозяин будет фонарщиком…

За дверью кто-то возился, кашлял, гремело железо.

- Вот он! - сказал Николай.

В открытую дверь просунулась жестяная ванна, хриплый голос бормотал:

- Лезь, черт.

Потом явилась круглая седая голова без шапки, с выпученными глазами, усатая и добродушная.

Николай помог втащить ванну, в дверь шагнул высокий сутулый человек, закашлял, надувая бритые щеки, плюнул и хрипло поздоровался:

- Доброго здоровья…

- Вот, спроси его! - воскликнул Николай.

- Меня? О чем?

- О побеге…

- А-а! - сказал хозяин, вытирая усы черными пальцами.

- Вот, Яков Васильевич, не верит она, что это просто.

- Мм, - не верит? Значит - не хочет. А мы с тобой хотим, ну и - верим! - спокойно сказал хозяин и, вдруг перегнувшись пополам, начал глухо кашлять. Откашлялся, растирая грудь, долго стоял среди комнаты, сопя и разглядывая мать вытаращенными глазами.

- Решать это Паше и товарищам, - сказала Ниловна.

Николай задумчиво опустил голову.

- Это кто - Паша? - спросил хозяин, садясь.

- Сын мой.

- Как фамилия?

- Власов.

Он кивнул головой, достал кисет, вынул трубку и, набивая ее табаком, отрывисто говорил:

- Слышал. Мой племяш знает его. Он тоже в тюрьме, племяш - Евченко, слыхали? А моя фамилия - Гобун. Вот скоро всех молодых в тюрьму запрут, то-то нам, старикам, раздолье будет! Жандармский мне обещает племянника-то даже в Сибирь заслать. Зашлет, собака!

Закурив, он обратился к Николаю, часто поплевывая на пол.

- Так не хочет? Ее дело. Человек свободен, устал сидеть - иди, устал идти - сиди. Ограбили - молчи, бьют - терпи, убили - лежи. Это известно. А я Савку вытащу. Вытащу.

Его короткие, лающие фразы возбуждали у матери недоумение, а последние слова вызвали зависть.

Идя по улице встречу холодному ветру и дождю, она думала о Николае: «Какой стал, - поди-ка ты!»

И, вспоминая Гобуна, почти молитвенно размышляла: «Видно, не одна я заново живу!..»

А вслед за этим в сердце ее выросла дума о сыне: «Кабы он согласился!»

22

В воскресенье, прощаясь с Павлом в канцелярии тюрьмы, она ощутила в своей руке маленький бумажный шарик. Вздрогнув, точно он ожег ей кожу ладони, она взглянула в лицо сына, прося и спрашивая, но не нашла ответа. Голубые глаза Павла улыбались обычной, знакомой ей улыбкой, спокойной и твердой.

- Прощай! - сказала она, вздыхая. Сын снова протянул ей руку, и что-то ласковое дрогнуло в его лице.

- Прощай, мать!

Она ждала, не выпуская руки.

- Не беспокойся, не сердись! - проговорил он. Эти слова и упрямая складка на лбу ответили ей.

- Ну, что ты? - бормотала она, опустив голову. - Чего там… И торопливо ушла, не взглянув на него, чтобы не выдать своего чувства слезами на глазах и дрожью губ. Дорогой ей казалось, что кости руки, в которой она крепко сжала ответ сына, ноют и вся рука отяжелела, точно от удара по плечу. Дома, сунув записку в руку Николая, она встала перед ним и, ожидая, когда он расправит туго скатанную бумажку, снова ощутила трепет надежды. Но Николай сказал:

- Конечно! Вот что он пишет: «Мы не уйдем, товарищи, не можем. Никто из нас. Потеряли бы уважение к себе. Обратите внимание на крестьянина, арестованного недавно. Он заслужил ваши заботы, достоин траты сил. Ему здесь слишком трудно. Ежедневные столкновения с начальством. Уже имел сутки карцера. Его замучают. Мы все просим за него. Утешьте, приласкайте мою мать. Расскажите ей, она все поймет».

Мать подняла голову и тихо, вздрогнувшим голосом сказала:

- Ну - чего же рассказывать мне! Я понимаю! Николай быстро отвернулся в сторону, вынул платок, громко высморкался и пробормотал:

- Схватил насморк, видите ли…

Потом, закрыв глаза руками, чтобы поправить очки, и расхаживая по комнате, он заговорил:

- Видите ли, мы не успели бы все равно…

- Ничего! Пусть судят! - говорила мать, нахмурив брови, а грудь наливалась сырой, туманной тоской.

- Вот, я получил письмо от товарища из Петербурга…

- Ведь он и из Сибири может уйти… может?

- Конечно! Товарищ пишет - дело скоро назначат, приговор известен - всех на поселение. Видите? Эти мелкие жулики превращают свой суд в пошлейшую комедию. Вы понимаете - приговор составлен в Петербурге, раньше суда…

- Вы оставьте это, Николай Иванович! - решительно сказала мать. - Не надо меня утешать, не надо объяснять. Паша худо не сделает, даром мучить ни себя, ни других - не будет! И меня он любит - да! Вы видите - думает обо мне. Разъясните, пишет, утешьте, а?..

Сердце у нее стучало быстро, голова кружилась от возбуждения.

- Ваш сын - прекрасный человек! - воскликнул Николай несвойственно громко. - Я очень уважаю его!

- Вот что, давайте-ка насчет Рыбина подумаем! - предложила она.

Ей хотелось что-нибудь делать сейчас же, идти куда-то, ходить до усталости.

- Да, хорошо! - ответил Николай, расхаживая по комнате. - Нужно бы Сашеньку…

- Она - придет. Она всегда приходит в тот день, когда я вижу Пашу…

Задумчиво опустив голову, покусывая губы и крутя бородку, Николай сел на диван, рядом с матерью.

- Жаль - нет сестры…

- Хорошо устроить это сейчас, пока Паша там, - ему приятно будет! - говорила мать.

Помолчали, и вдруг мать сказала, медленно и тихо:

- Не понимаю, - отчего он не хочет?..

Николай вскочил на ноги, но раздался звонок. Они сразу

взглянули друг на друга.

- Это - Саша, гм! - тихонько произнес Николай.

- Как ей скажешь? - так же тихо спросила мать.

- Да-а, знаете…

- Очень жалко ее…

Звонок повторился менее громко, точно человек за дверью тоже не решался. Николай и мать встали и пошли вместе, но у двери в кухню Николай отшатнулся в сторону, сказав:

- Лучше - вы…

- Не согласен? - твердо спросила девушка, когда мать открыла ей дверь.

- Нет.

- Я знала это! - просто выговорила Саша, но лицо у нее побледнело. Она расстегнула пуговицы пальто и, снова застегнув две, попробовала снять его с плеч. Это не удалось ей. Тогда она сказала:

- Дождь, ветер, - противно! Здоров?

- Да.

- Здоров и весел, - негромко сказала Саша, рассматривая свою руку.

- Пишет, чтобы Рыбина освободить! - сообщила мать, не глядя на девушку.

- Да? Мне кажется - мы должны использовать этот план, - медленно проговорила девушка.

- Я тоже так думаю! - сказал Николай, появляясь в двери. - Здравствуйте, Саша!

Протянув руку, девушка спросила:

- В чем же дело? Все согласны, что план удачен?..

- А кто организует? Все заняты…

- Давайте мне! - быстро сказала Саша, вставая на ноги. - У меня есть время.

- Берите! Но надо спросить других…

- Хорошо, я спрошу! Я сейчас же и пойду. И снова начала застегивать пуговицы пальто уверенными движениями тонких пальцев.

- Вы отдохнули бы! - предложила мать.

Она тихонько улыбнулась и ответила, смягчая голос:

- Не беспокойтесь, я не устала…

И, молча пожав им руки, ушла, снова холодная и строгая. Мать и Николай, подойдя к окну, смотрели, как девушка прошла по двору и скрылась под воротами. Николай тихонько засвистал, сел за стол и начал что-то писать.

- Займется этим делом, и будет легче ей! - сказала мать задумчиво и тихо.

- Да, конечно! - отозвался Николай и, обернувшись к матери, с улыбкой на добром лице спросил: - А вас, Ниловна, миновала эта чаша, - вы не знали тоски по любимом человеке?

- Ну! - воскликнула она, махнув рукой. - Какая там тоска? Страх был - как бы вот за того или этого замуж не выдали.

- И никто не нравился? Она подумала и ответила:

- Не помню, дорогой мой. Как не нравиться?.. Верно, кто-нибудь нравился, только - не помню!

Посмотрела на него и просто, со спокойной грустью закончила:

- Много бил меня муж, все, что до него было, - как-то стерлось в памяти.

Он отвернулся к столу, а она на минуту вышла из комнаты, и, когда вернулась, Николай, ласково поглядывая на нее, заговорил, тихонько и любовно гладя словами свои воспоминания:

- А у меня, видите ли, тоже вот, как у Саши, была история! Любил девушку - удивительный человек была она, чудесный. Лет двадцати встретил я ее и с той поры люблю, и сейчас люблю, говоря правду! Люблю все так же - всей душой, благодарно и навсегда…

Стоя рядом с ним, мать видела глаза, освещенные теплым и ясным светом. Положив руки на спинку стула, а на них голову свою, он смотрел куда-то далеко, и все тело его, худое и тонкое, но сильное, казалось, стремится вперед, точно стебель растения к свету солнца.