Борис Казанов - Полынья Страница 55

- За что будем пить?

Гришин вопрос вызвал некоторое замешательство.

"Шторм" отпадал на сегодня, его не следовало произно,сить. За Машу выпили в прошлый раз. "Волна", хоть и обеспечила подъем, для тоста не годилась. А что оставалось еще?

- Давайте за пацана, пацана...

Все посмотрели на старшину.

- Ну, что ж...

Суденко с усилием проглотил спирт. Провел ладонью по вспотевшему лбу и, видя, что на него продолжают смотреть, сказал, усмехнувшись:

- Теперь одна горькая пошла...

Эти слова отчего-то разжалобили Ильина.

- Кому мы, глубоководники, нужны? - заговорил он. - На ледоколах за сон ордена получают, за сон. А нас, думаете, похвалят? Но я не такой, что меня можно так... Придем - расчет в две недели! Меня Лазарыч давно приглашает, старшина речников. Они на Каме электростанцию обслуживают. Лазарыч сказал: "Когда перестану с бабами гулять, приезжай! Отдам тебе старшинство".

- А сколько Лазарычу?

- Шестьдесят! Отбабился, все.

- Не говори, - возразил Ковшеваров. - У теперешних стариков все свадьбы только начинаются после шестидесяти. А у старух зубы вырастают. Так что тебе старшинства на Каме еще лет двадцать ждать.

- А кто тебе сказал, что я жду? Может, я не жду, жду... - Ильин неряшливо выпил, разлив спиртное. - Не говори "муж", не говори, но о здоровье сынульки могла сообщить! - перенесся он на жену. - Я вообще самый молчаливый, - плел он, - но не немой. И я не могу молчать, когда нет письма, письма...

Ветер, сочувствуя, обнял его.

- Может, есть? Ты все посмотрел?

- Смотрел, смотрел...

- Хочешь, я тебе напишу? - предложил Гриша.

Ильин рассвирепел.

- Кто ты такой, чтоб перебивать! Думаешь, слазил в воду и водолаз? Такому, как ты, только картошку в погребе перебирать... Сказать, чего тебя старшина взял?

- Скажи.

- Потому что ты все потерял! У тебя глаза замороженные...

Он больно ударил этими словами Гришу. Притом несправедливо, ни за что. Ведь мальчика как раз оставил Ковшеваров, а не Ильин. А если б полез Юрка? Вряд ли сейчас он бы распускал слюни насчет сынульки... Даже Ветер, прощавший Ильину все, с осуждением отвернулся.

Старшина ответил:

- Я взял Гришу потому, что доверяю ему больше, чем тебе.

- Вот ты старшина такой... Я могу за тебя жизнь отдать! - Он ударил себя в грудь. - А ты хоть слово... - голос его прервался, - хоть слово ласковое сказал?

- Интересно! Ты распоясался, нахамил всем. За что же нам тебя благодарить?

- Я не про себя, про себя... Или я не прав, деревня? А если я говорю, так вы знаете, кто я! Но если мне говорят: уйди! - то я, конечно, уйду, уйду...

- Кто ж тебя гонит. Сиди.

Ильин, обиженный, притих.

Сегодня старшина мог их сравнить, Юрку и Гришу, и преимущество первого было для него неоспоримо. Ковшеваров спокоен, надежен. Но эта его надежность на пределе сил больше объяснялась человеческими, чем профессиональными качествами. А теперь море изменилось, и в той прорве, где опять лежал "Шторм", у Суденко был первый товарищ вот этот - Ильин.

Пришел Кокорин с неожиданной вестью, которую знали все, кроме водолазов: им предлагали следовать домой, отправив в поселок самолетом Ильина и отчет о работе.

- А почему не в Маресале?

- Дорога в поселок закрыта зыбью... - И добавил, отворачивая глаза: Команду благодарят за работу. Никаких претензий нет.

Ветер спросил:

- А как же я?

- Насчет тебя не сказано. Думаю так: если полетит Ильин, то ты будешь зачислен в команду "Кристалла". Полетят еще двое: боцман и Вовян. - Кокорин посмотрел на Суденко: - Ты успеешь сделать отчет к Хейса?

- Не успею.

- Почему?

- Мне нужно еще отсидеть часов пять в барокамере.

- Я не понимаю! То ты говоришь, что надо подниматься сутки. А тут сидишь, выпиваешь и говоришь, что... Отчет необходимо выслать, пойми!

- Сядь, Виктор, - сказал старшина.

Кокорин сел.

Сейчас он находился между двух огней: Маресале и Неупокоевыми островами. Да и Полынья, разделявшая их, не представляла идеальное место для прогулки. Но чем лучше бесславный уход, который им предлагали взамен?

- Написание отчета потребует времени, - сказал старшина. - Ведь я не могу просто так, с бухты-барахты.

- А водолаза отправить можно?

- В принципе я возражаю. Но если Ильин согласится, то он полетит лишь в том случае, если полетит Ветер.

- Не хватит места в вертолете.

- Значит, слезет боцман или Вовян.

Кокорин запыхтел трубкой: он был бессилен перед Вовяном, которому захотелось к девчонке, и не мог помешать Кутузову настигнуть "Агат".

- С Дюдькиным плохо, - сказал он, - все, что сварил, вылил за борт.

- А с Просековым как?

- Плохо! Нарисовал курс чистым морем... Вы знаете, чего oн хочет? Гибели судна! - Кокорин ударом кулака погнул оцинковку на столе.

- Побережье тоже не сахар. Лед...

- А в море - волны... Как вы думаете, ребята, "Кристалл" выдержит давление? Команда не задохнется?

- У самого голова есть, - ответил Ковшеваров. - Вы мореплаватели, не мы.

- Тонуть будем вместе!

Судя по всему, Кокорин наслышался о пароходах, исчезавших в полнолуние при сильной магнитной аномалии. Тут опасность, конечно, была - и не только в том, что рулевому непросто держать курсовой угол. Среди глубоких волн порой обнажается дно, о которое пароходы раскалывает, как орехи. Опасен и сам воздух: застаиваясь между волн, он действует отравляюще.

- Гриша, сколько у нас осталось кислорода?

- Баллонов шесть.

- Надо расставить в каютах и в коридоре, - сказал Суденко старпому. - И освежать, если потребуется.

Ковшеваров тут же полез в отсек и начал выставлять баллоны, окрашенные в голубой цвет, с клеймом партнадзора. Кокорин спросил, стараясь не глядеть на раскачивающиеся водолазные костюмы:

- Ты придумал... с пароходом?

- Пока еще рано говорить.

- Придется, Жора! Через полчаса судовое собрание.

- Значит, через полчаса.

Поднявшись, Суденко опять сел: кружилась голова. Было странно чувствовать такую слабость на земле. Просто чувствовать, что бьется сердце... Вспомнил: был метр-полтора, когда думал, что не всплывет. Но он вылез, здесь... Кое-как дошел до двери, вышел.

Прошел по движению с "Кристаллом", приноравливаясь к увалистой поступи Шарова, который стоял на руле.

Долгие часы подъема отняли у него представление о времени, и сейчас море не только возвращало время, но даже опережало его. И вода, и небо были окрашены незакатными видениями солнца и луны, которые как бы и садились и вставали на гигантской посадочной полосе горизонта. И день, что прошел, и ночь, что не наступила, стояли так близко, что караваны птиц, соединявшие их, были по-разному освещены: головной клин попадал под солнечный свет, и хвосты утопали во мраке луны. Он не знал, что такая, почти космическая, обозримость горизонта возникает на осях мира, где движение светил описывает маленькую параллель: одни из них не успевают сойти, как восходят другие. Восприняв то, что видел, как какую-то фантасмагорию, он почувствовал сожаление. Хотелось увидеть что-нибудь попроще, как тогда: утро, летящую гагару...

Откуда возникла в тебе уверенность, что способен на что-то исключительное? Вдруг, ни с того ни с сего, себя убедил! А если ошибся, настроившись па невозможное? Тогда ты просто оставил человека в воде. И сделал это в тяжелейших условиях, превратив рейс в ничто, в наказание.

Как это объяснить, каким отчетом?

Ты можешь сказать лишь одно: сегодня ты не думал о работе. Ты приехал не работать, а наблюдать. И ради этого спускался к пароходу. А сейчас, сложив все, что видел, ты должен ответить абсолютно ясно: ты не только поднимешь "Шторм", но и спасешь человека. Сейчас ты умрешь за столом, а докажешь это.

Не сейчас, а через пять часов. Только так, не иначе. Сегодня ты затеял с собой слишком рискованную игру. А ты водолаз, другой работы у тебя нет. И ни на какую другую ты не согласен.

Ильин прошел мимо него с флагом.

- Открывай барокамеру.

- Не пойдешь на собрание?

- Никакого собрания! Никого не впускать.

- Понял, ясно.

Старшина залез в барокамеру и улегся там, на красной койке.

- Полезешь глубоко?

- Давай тридцать.

- Ого! Бочка разорвется.

- Крути...

Через пять минут он крепко спал.

16

К смене вахт в рулевой стало людно.

Пришли Сара с Шаровым, которые меняли Кокорина с Величко. Незаметно у окна пристроился Микульчик, в длинной телогрейке, утонув в рукавах до огонька папиросы. Были здесь механики, электрик Данилыч, мотористы. Последним поднялся Трощилов, которого на собрание не пригласили. Однако никто не возразил, что он пришел.

Показав себя как хороший уборщик, Трощилов не стал своим. Но если раньше за ним гонялись, отыскивали в разных углах, то теперь его как бы не замечали. Зато он мог открыть любую дверь, не боясь грубости или насмешки. А если и случалось, что оскорбляли, то кто-либо оказывался и на его стороне. Такая перемена, к которой он не привык, и радовала, и чем-то угнетала одновременно. Сегодня же состояние было особенное: они уходили из Полыньи. И не только в этом дело. С утра он получил от боцмана необычное задание: расходить па палубе шпиль, который заржавел. Провозился с ним целый день: бил кувалдой, травил кислотой, жег соляркой - и раскрутил. Теперь шпиль, смазанный тавотом, ходил, как часы. Даже боцман его похвалил. Все это вызвало какой-то прилив сил. Он не мог оставаться один. Пришел сюда, чтоб успокоиться.